Поиск

Чудесное лето. Вещи, которые сами ходили. Саша Черный детская проза читать

Перед крыльцом в мокрой траве валяются толстые каштаны: набухли и ростки бледно-зеленым червяком пустили. Напрасно стараются, все равно расти им здесь не позволят — сгребут граблями к ограде и бросят под валежник.

Игорь раскрывал каштан за каштаном. Вроде желудей, гадость отчаянная... И называется «конский каштан», а почему, неизвестно. Конь, который водокачку вертит, понюхал, фыркнул, но есть не стал. Зачем Бог такой несъедобный сорт создал, даже садовник не знает.

Зелененькие гусеницы все давно уже уползли с капусты, доползли по ограде до флигеля, взобрались на кирпичную стену, обмотали себя белой пряжей и замерли...

Вокруг большой клумбы ворох кленовых листьев. Поддашь башмаком, взлетят, как мокрые вороны, и опять наземь. Семь раз подбросишь, восемь... Неинтересно!

На птичьем дворе сонное царство. Косой дождик всех кур и цесарок в каретный сарай загнал. Один глупый индюк вокруг голой липы ходит, кашляет и шипит. Грипп у него, должно быть.

Игорь у экономки облатку аспирина выпросил, растворил порошок в рисовой каше, принес индюку. Не ест. И температуру ему никак не измеришь, нет у него подмышки...

Дождь? Пусть дождь. Человек обтянут непромокаемой кожей, ничего ему не сделается, а когда мелкие капли за воротник катятся, это даже приятно, точно уж по спине ползет...

Может быть, пробраться в парк, в стеклянную беседку? Там таганчик в углу ржавый валяется, клубнику на нем летом варили... Стружек мокрых принести, газет старых. Запалить, ух сколько дыму будет!

— Игорь! А Игорь!

Опять эта тетка Олимпиада. Мама ее называет Липой, будто дерево. Ничего в ней олимпийского нет: коротенькая, сдобная, нос морковкой, глазки буравчиками. Никуда от нее не спрячешься, на сеновале за прудом и то разыщет. И удовольствия от нее, как от конского каштана — никакого.

— Игорь! Выйди, выйди из-за бочки... Хорош! Ты что ж, ангину опять схватить хочешь? Давно не болел... Ступай в дом, живо, шерсть мотать будем!

Подумаешь, какое мужское занятие!

* * *

Приехала она погостить из Ковно. Литовская столица, рыцарь на лошадке у них на почтовой марке гарцует. Тетку эту раньше Игорь в глаза не видал. Откуда они только берутся? Не злая, совсем нет, фиги сушеные у нее всегда в кармане... Но родители уехали в Париж зимнюю квартиру смотреть, а Игоря тетке сдали. И уж она за ним с утра, как взволнованная курица за утенком, ходит. Чуть куда нырнешь, через пять минут фартук с горошинами из-за мокрых кустов выползает и пожалуйте: «Игорь, а Игорь!»

В огород не ходи — глина к сапогам прилипает и о ржавую колючую проволоку оцарапаться можно... В парк не ходи — и жабы, и о шиповник курточку издерешь, и на дорожках кисель... К пруду и носа не показывай — на помосте доски гнилые, бултыхнешься и утюгом ко дну... к русалкам в гости. Точно он китайский болванчик! Сам знает.

Не утонул же ни разу за все лето и на жаб не наступал... Чего вмешивается? Привыкла сама в Ковно у окна на гарусных подушках сидеть и боится каждой сороконожки... Укусит! Да он и с гремучей змеей сладит.

Но подчиняться надо. Ей лет сорок, а может, и пятьдесят восемь, и она тетка, которой его поручили... Вроде адмирала, а он вроде подчиненной ей эскадры. Это тебе не зеленая дама, которую он на буксире в Париж притащил... Сиди перед теткой верхом на стуле, расставив руки, пока она весь гарус не смотает. И качаться не смей...

К айвовому дереву, жалко, не успел сбегать. На самой верхушке одна айва осталась. Есть нельзя, язык узлом своротит, но если палкой сбить, да айву эту самую на палку насадить, да размахнуться: до самого неба айва долетит и в грязь шмякнется, ах, как звонко!

И у старой мельницы железный заслон бы воротом отодвинуть — всю бы гнилую воду в канал с листьями, с ветками, с дохлой крысой спустил бы вниз водопадом... Грохот-то какой!

Сидит Игорь, растопырив руки, фигу жует, глаза слипаются. Дождик в мутное стекло поплевывает, каштаны розгами машут. Ладно... Придет зато вечер, уж он рано спать не ляжет. С дочкой кузнеца Люси долго-долго будет сидеть, в блошки с ней сыграет, индейский шалаш на полу из пледа соорудит, из пистолета резиновыми стрелами в самовар стрелять будет, под граммофон швейцарскую борьбу затеят... В камин всю за лето накопленную сосновую смолу и вишневый клей бросит... До тех пор не угомонится, пока за шоссе на колокольне двенадцать часов не пробьет. Вот!

* * *

Ничего не вышло. Без десяти минут девять тетка поймала взбежавшего на скатерть таракана, бросила его в камин и тоном коменданта крепости, отдающего приказания гарнизону, сказала:

— Убери со стола тетради. И карандаши. Ералаш какой... Зубы почисти внутри и снаружи. Приду проверю. И спать. Живо-живо, Игруша!

— Но, тетечка... Целый день — тут нельзя, сюда нельзя, там глина, а там... крокодилы. Вечером только думал пожить как следует... Люси сейчас придет. И вдруг спать! Нате, пожалуйста. Ну хоть еще с полчасика... Четверть? Десять минут?

— Игруша, я не люблю повторять дважды. Мальчики должны ложиться рано. Надо с детства приучать себя к аккуратности и не превращать ночь в день. Разве ты сова? Мама велела, чтобы в девять часов ты был в постели.

Игорь хотел было спросить тетку, почему она не приучила себя к аккуратности, почему всегда сама полуночничает. Она ведь тоже не сова... Но прикусил язык. У нее ведь все полномочия. Нашлепает еще, пожалуй, и обесчестит Игоря на всю жизнь... Своих детей в Ковне не завела, а над чужими командует. Хитрая!

— Игорь, не копайся. Кому я говорю?.. Ах, да, молока еще тебе надо принести.

Теткины туфли зашлепали по лестнице. Какой безжалостный звук!.. Нет уж, своим детям Игорь разрешит сидеть до половины двенадцатого и молока их не будет заставлять пить на ночь, а зубы пусть чистят вечером только снаружи. Он не кровопийца.

Дверь заскрипела. Показался острый носик Люси.

— Тс... Меня, Люси, гонят спать. Мальчики должны ложиться рано. Девочки...

Когда должны ложиться девочки, Игорь не досказал. Посмотрел на клубок штопальных ниток, из которого торчала плоская игла, на лежавшие на диване ножницы с раскрытой пастью... Вскочил со стула, выставил Люси за дверь и ласковым шепотом ей приказал:

— Уходи скорей, кролик. Чтоб тетка не увидела... Скорей-скорей-скорей! А потом я тебя позову, в ладоши похлопаю. Тра-та-та, тра-та-та, будем сидеть до утра!..

Поцеловал Люси в нос — на лестнице темно было — и плотно захлопнул за собой дверь.

Люси встала на цыпочки и приложила глаз к замочной скважине. Что он такое мастерит? Ножницы повертел и положил на место. Потом теткину сумку... А сам так и заливается.

Топ-топ-топ. Люси отскочила в угол. Это Игоря тетка с молоком подымается.

Тетка вошла в комнату, задышала часто-часто, как мотоциклетка, которая на одном месте пыхтит, перевела дух и плюхнулась с чашкой в соломенное кресло.

— Возьми... Книжки сложил? Молодец. Что так торопишься? Пей медленно. Ишь лакает, как собачка.

— Я, тетечка, спать очень хочу.

— Что так?.. Только что торговался. Спать не хотел... Семь пятниц у этих мальчиков на неделе.

— Только две, тетя. Раньше не хотел, а теперь хочу. Спасибо. Спокойной ночи. Вы уж, пожалуйста, никуда не уходите отсюда.

— Боишься?

— Всякий забоится. У нас тут иногда... по ночам...

— Что такое?..

— Явления бывают. Неестественные.

— Сверхъестественные?! Что ты вздор городишь.

— Забор городят, а я говорю правду. Спокойной ночи, тетечка.

Платочек к губам прижал, закашлялся (поперхнулся, видно) и, вытянув руки, боком вдоль стенки ушел. Так озадачил тетечку, что она и про зубы забыла напомнить.

* * *

«Явления бывают»... Должно быть, как-нибудь страшный сон привиделся, либо экономка ему что-нибудь наплела... Ух, как ветер гудит! Фонарь по ту сторону дороги над мэрией качается, как пьяный... Дождь полосой мимо несет, шлейф водяной вбок относит. «Бу-бу-бу», — ворчит черепица на крыше. Жутко одной сидеть.

Где же это ножницы? За работой веселее время коротать. Протянула тетя Олимпиада руку к дивану... и отдернула, словно пальцы обожгла. Ножницы на ее глазах — на пол спрыгнули! Протерла глаза, наклонилась к ковру... Господи! Отскочила и затряслась... Где ж видано, чтоб ножницы к дверям пятились. Поползли, поползли, звякнули и остановились.

Почудилось? Да нет же: лежали ножницы на диване, сама положила. А теперь у дверей валяются... Не зря, значит, Игорь болтал про «явления».

Подошла тетя к сумке своей, платочек достать, пот со лба отереть. Хлоп! Сумка со стола на пол, как лягушка, соскочила, перевернулась вокруг себя и распласталась...

Ох! Десять лет она сумку эту знает, никогда она с места сама не трогалась. Точно шилом тетку под ложечкой кольнули.

— Игорь! А, Игорь!.. Заснул, что ли? Иди-ка сюда... Да скорей же, Игрушечка!

Забарабанила в стену кулаком, и сонный голосок ей ответил:

— Что такое? Я уж давно сплю... Сейчас приду, тетечка.

Бум! Кочерга у камина на паркет хлопнулась и медленно поползла к теткиным ногам.

— И-горь!!

Мальчик в ночном халатике, протирая рукавом заспанные глаза, скользнул в дверь.

— Что случилось? Спать по ночам мальчикам не дают. Сначала гонят, а потом «Игорь»...

— Ничего не случилось... Садись, милый. Да не там, ближе. Нездоровится мне. Ветер гудит. Хочешь, в дурачки сыграем?

— Ну да! Превращать день в ночь. Я, тетечка, люблю аккуратность и совсем разоспался. Какие теперь дурачки?..

— Сиди, сиди. Халвы хочешь?

— Кто ж не хочет... Люси позвать можно? Мне с вами одному полуночничать скучно. Сова я вам разве или филин?

— Позови.

Игорь подошел к окну и захлопал в ладоши.

* * *

После полуночи последний дилижанс-автомобиль у мэрии остановился, захрипел. Белыми глазами все мокрое шоссе осветил.

Поднялась мама Игоря по лестнице, распахнула дверь. Лампа коптит, тетя Липа дремлет, дети на полу пищат, кувыркаются.

— Игорь, ты что ж не спишь? Нечего, нечего на меня прыгать... Почему ты его, Липа, спать не отправила? Ведь первый час на исходе. И Люси тут... Разве можно детям так поздно сидеть?

Смущенная тетка Олимпиада объяснила, что нездоровилось ей, скучно было одной дожидаться, вот и досиделись втроем... И про квартиру спросила.

— Сняли квартиру, сняли. На днях в Париж переедем... Ступай, Игруша, спать. Да Люси проводи сначала. Полуночники этакие...

Разошлись все. И тетя спать ушла, шаркая туфлями. Мама осталась одна и порядок навела: кочергу на место поставила, ножницы с ковра подняла. Непонятно ей только, зачем это к кочерге и к ножницам длинные штопальные нитки привязаны.

А Игорь лежит у себя в постельке, слушает, как ветер по крыше гарцует. Ворочается, кряхтит, смутно у него на душе.

«Надо будет завтра тете Липе всю правду рассказать. Посердится и простит... Не злая она ведь ни капельки. Зато в Париже, как приду из школы, каждый вечер буду с ней гарус мотать. Пока со стула от усталости не свалюсь... Вот!»

Тетя Липа вошла на цыпочках, прикрыв согнутой ладошкой свечу. Она у него в комнате на диване за ширмой спит. В волосах у нее мелкие скрученные бумажки. Будто куст жасмина... Папильотки. Должно быть, у них в Ковне другого средства, чтоб завиваться барашком, не придумали. А вот у негров и без бумажек всегда волосы курчавые... Почему? Пыль набивается, как в войлок, жук заберется — не выдерешь. Может быть, от солнечного удара предохраняют?

— Игорь, спишь?

Сказать «сплю» — значит, не спишь. Спросит: «Почему не спишь?» Разве он знает, почему. Какие-то сонные козявки борются в голове с бессонными. Когда сонные победят, тогда он и уснет.

Скрипнула дверь. Вошла мама. Осторожно-осторожно, будто лилия на шелковых подошвах. Подсела к тете на диван.

Опять они полуночничать будут!