VI. Наш добрый гений - Мое любимое детство - Лукашевич

Утренний рассвет зимнего дня уже пробился через синеватые шторы нашей детской.
Как хорошо просыпаться рано утром, — когда каждый день приносит какую-нибудь радость. Но еще отрадннее, не открывая заспанных глаз, знать наверное, что тебя сторожит чья-то неусыпная любовь, чувствовать, почти осязать чье-то дорогое, заботливое присутствие.
— Няня… Нянечка… Ты здесь? Ответ всегда один и тот же:
— Здесь, мое золотце!
Опять закрываешь глаза… Хочется, чтобы она заговорила, начала будить… Хочется услышать звуки ее тихого ласкового голоса… Еще потягиваешься, еще нежишься, хотя не видишь, но чувствуешь, что над тобой склоняется голова дорогой старушки в белом чепчике. Нянечка улыбается… Просыпаешься с ее приветом и засыпаешь с ее благословением. И так всегда, всегда…
Няня нагнулась, смотрит на меня с нежностью, гладит по голове, по спине и ласково приговаривает:
— Вставай, моя Беляночка, мое сокровище. Уже светло… Вставай. Саламата готова… Вон и Лидинька, моя птичка, потягивается. Вставайте, детушки… Долго спать вредно.
— Няня, можно сегодня не есть саламату? — сонным голосом спрашивает сестра и приподымается на своей кровати.
— Нельзя, милушка. Саламата сладкая, вкусная.
— Я не люблю саламату… Она такая тягучая, противная.
— От саламаты вырастите здоровые, румяные, красивые…
— Лучше дай каши… — позевывая, говорит Лида.
— Всего дам… Только вставайте скорехонько да умывайтесь белехонько.
Няня поднимает штору. Яркий свет врывается в нашу детскую, комната у нас маленькая, узкая. Мебели мало, много образов. И перед ними всегда теплится лампада. Тут же стоит наш старый любимый кожаный диван. На нем спит няня, на нем мы играем… Но больше всего любим сидеть по вечерам с няней, иногда с тетей Манюшей и слушать их рассказы…
Няня нас торопит: у нее так много дела.
— Скорее, скорее, мои ласточки! Мне недосуг… Сами знаете, сколько дела… Дело ждать не станет.
Действительно, вся жизнь старушки — это безустанный труд, заботы и хлопоты о нас, о нашей семье… Она работала с утра до ночи: убирала комнаты, стряпала, шила и не гнушалась никакой работой: стирала белье и даже мыла полы.
— Нянечка, а гулять мы пойдем?
— Пойдете с маменькой за провизией… Погодка ясная, хорошая…
— А куклу шить будешь?
— Буду, буду… Коли время урву… Сошью… Вот кончу уборку…
— Ты мне обещала, няня, сшить с длинными волосами и с черными глазами, — говорит Лида.
— Сошью тебе такую красавицу, точно в сказке…
— Нянечка, а вечером расскажешь сказку?
— Расскажу… Уберусь на кухне — и расскажу…
Утром стараешься как можно больше взять с няни обещаний… И только после этого начинаешь одеваться и умываться…
Няня стоит тут же. Умывание не особенно приятно. Няня такая требовательная и все наставляет: «Ушки мой хорошенько. Дайкось шею я сама потру… Головку надо гладенько частым гребешком причесать».
Няня целый день нас учит уму-разуму, наставляет… Никогда она не крикнет, не забранит… Только «поворчит» немного, как говорит мама.
Утром мы помогали старушке убирать нашу маленькую квартиру, мыли с ней посуду или ухаживали за цветами. У нас, как и у дедушки, на каждом окне стояли отросточки. Папа и няня очень любили цветы и умели хорошо их выращивать.
— Если цветики держать, за ними и смотреть надо, как за малыми детьми… Они ведь все понимают, — не раз говорила няня. — Забудешь о них, — и захиреют… Начни к ним каждый день подходить, да поглядывать, да их охорашивать — живо поправятся… Точно детки.
Бывало, мы уже наедимся саламаты и уберем все и нагуляемся на дворе… А мама наша все еще спит.
Няня волнуется все утро и ворчит. Открыв дверь в мамину комнату, она будит маму:
— Вставай, полунощница… Небось, до утра читала свои книжонки… Вставай. Нехорошо спать до одиннадцати. Ты ведь мать семейства, должна детям пример показывать…
Наша нянечка все еще маму наставляла, остерегала…
— Хозяйка, иди-ка за провизией… Прогуляйся с детками, мне одной не управиться, — просит няня.
— Няня, мне некогда… Сходи сама. Я должна засветло картину для папеньки кончить, еще надо уроки приготовить, которые Володя задал… И еще кое-что переписать.
— Все это пустяки!
— Для тебя пустяки, а для меня самое важное.
Няня начинает не в шутку сердиться.
— Как самое важное?! Да что это ты сказала-то, милушка?! Ведь ты хозяйка, мать… Для тебя самое важное — твой дом, дети, муж… А не пустые книги да разные портреты…
— Хорошо, хорошо… В этом ты ровно ничего не понимаешь. Не ворчи, пожалуйста. Пойду… Куплю… Что станем стряпать?
Мы очень любили ходить с мамой за провизией. Лавочники нас всегда угощали, где леденцом, где пряником, иногда репой или морковкой.
Няня всегда умела направить маму на дело, на хозяйство и, так сказать, пристыдить.
Споры о жизни, о долге, об обязанностях хозяйки происходили у мамы с няней ежедневно. Споры эти бывали добродушные, кончались всегда поцелуями. Няня говорила: «Отлыниваешь ты, матушка, от своих обязанностей… Все из-за своих книжонок». Мама обыкновенно уступала, казалась пристыженной и начинала ее обнимать и виниться.

* * *

Какое счастье, что судьба послала охранять наше детство няню! Наша старушка была из тех людей, которые светят, как яркие путеводные звезды на темном жизненном небосклоне, как верные вехи, указывают путь правды и добра. Вся жизнь няни была подвиг долга, труда, самозабвения. Она дожила до 84 лет, и других интересов, кроме нашей семьи, у нее не было. Ну как же могла не уступать ей мама, не умолкать перед нею?
Утешением няни была глубокая вера в Бога, радостью жизни — ходить в церковь. Эту искреннюю веру она вселила и в меня… И эту веру не могли после поколебать ни искушение, ни соблазны, ни испытания…
Няня Пелагея была маленького роста, вся в морщинках; свежее, даже румяное лицо, ясные голубые глаза и доброе выражение делали ее необыкновенно привлекательной. С первого взгляда она всех располагала к себе, и ее все любили. Няня была крепостною [24] родителей дедушки. Она так их любила, что не захотела расстаться и получив волю. Когда наша прабабушка овдовела, она оказалась без всяких средств. Продав крошечное имение в Тверской губернии, она перекочевала в Петербург с четырьмя детьми. Здесь она получила место начальницы какого-то приюта. Няня Пелагея была всем в доме: помощницей в делах приюта, воспитательницей прабабушкиных детей, прислугой и другом.
Из детей она особенно любила и жалела дедушку — единственного сына нашей прабабушки, да и притом еще горбатого. Дочери: тетенька Александрина и Мария скоро вышли замуж, а третья умерла.
Когда дедушка женился, няня перешла к нему и вырастила всех его дочерей. Когда мама вышла замуж, то упросила дедушку уступить ей няню.
Нянюшка, живя в приюте и помогая барыне-начальнице, усвоила много хороших знаний, привычек и приобрела житейский такт. Она была для нас настоящей опытной воспитательницей, желая привить нам хорошие привычки, любовь к труду, сделать нас здоровыми и отзывчивыми.
И ей, только ей одной, обязаны мы жизненной энергией, которую она вдохнула в нас, которой и у нее, 80-летней старушки, был непочатый край. Энергия эта, трудоспособность и любовь к жизни не угасли в ней до конца.
Наша тихая, скромная жизнь была очень однообразна… Кругом была бедность, скудность во всем… Няня все умела скрасить своею любовью, рассчитать каждую копейку, выгадать подешевле. Стол, одежда, обстановка у нас были более чем скромные, даже бедные… Теперь я все понимаю, все сознаю. Но тогда мы ничего не замечали… Нам с Лидой казалось, что мы богачи, «цари», как любили мы шептать друг другу. Только одна наша мама, казалось, желала чего-то лучшего, мечтала об иной жизни и как будто тяготилась бедностью…
— Няня у нас скопидомка, — говорила часто мама. — Ты просто жадная, как и наша маменька… Обе скопидомки.
— Ничего, милушка… Скопидомки-то вас, транжирок, остерегают… И дом без долгов держится, да и все сыты, обуты, одеты, — возражала няня словами дедушки.
Действительно, наши старушки считали, рассчитывали каждую копейку. Я помню и бабушку и няню, как они выложат на ладонь деньги, считают их, смотрят на них и долго что-то соображают, взвешивают, выгадывают. Денег у них было мало, а семьи были большие… Много надо было уменья и изобретательности — все держать в порядке.
Няня дрожала над каждым куском, все экономила и постоянно удерживала маму от лишних трат. А мама как-то не умела беречь денег, и если они ей попадали в руки, не могла удержаться, чтобы не купить что-нибудь лишнее или ненужное.
У меня в памяти встает несколько таких сцен. Однажды мы ходили с мамой за провизией… И мама купила где-то по случаю дешевенькую голубую вазочку, не помню, для чего… И стоила она несколько гривен. Счастливая, но все же немножко смущенная, мама показала свою покупку няне. И сама радовалась, как ребенок.
— Смотри, какая изящная… Я давно такую мечтала иметь… И как дешево… По случаю… Мне именно такую и хотелось…
Но няня пришла в ужас от непродуманной траты: «Для чего такие пустяки… На эти денежки были бы целый день сыты. Муженек твой здоровье убивает, добывая деньги… А жена трудовые деньги на пустяки тратит…»
Долго так говорила няня. В конце концов, мама была не рада своей вазочке и даже поплакала.
На крошечное жалованье отца мы могли жить очень-очень скромно и то только благодаря нянечке. Никогда никаких закусок, дорогих сладостей, ни зелени зимой мы не знали. Апельсин у нас считался редким лакомством и то если, бывало, его кто-нибудь принесет, его разрежут на кусочки… Мы хотели бы и корку съесть, но няня ее прятала для приготовления варенья.
Няня готова была исходить полгорода, лишь бы купить что-нибудь подешевле. Наверно можно сказать, что няня никогда не съела никакого сладенького кусочка; давали ли ей карамель, или пряник, или даже кусок булки — все это пряталось в сундук, а потом отдавалось нам…
Мне памятна ее коробочка… Это была круглая жестяная коробка из-под леденцов… Там лежало несколько кусочков сахару, корочка лимона или апельсина… Няня и сахара старалась из экономии употреблять как можно меньше.
— Няня, дай твоего сахару… — просили мы.
Старушка возьмет маленький кусочек из своей коробки и потрет об корку лимона или апельсина для запаха. И это было единственное ее лакомство. С таким сахаром она любила выпить черного кофе или чаю.
Бабушка, дедушка и няня очень строго соблюдали не только все посты, но всегда ели постное по средам и пятницам.
Мы, дети, очень любили нянины постные кушанья и всегда выпрашивали горохового киселя, редьки с квасом, толокна [25] с постным маслом, печеной брюквы [26]. А больше всего нам нравились разные похлебки, особенно картофельная с рыбой.
Наши родители жили своей особой жизнью… Мама все к чему-то рвалась: училась у отца разным наукам, читала, рисовала… Днем она часто убегала к бабушке или к подругам. По вечерам они с папой много занимались или уходили гулять. С нами мама иногда шалила, возилась, пела песни… Но мы как-то стеснялись своих родителей.
Зато как хорошо бывало нам с няней… И как любили мы наши тихие вечера в детской на кожаном диване!
Много-много таких милых, отрадных вечеров вспоминается мне из далекого прошлого.
Няня убирает кухню, моет посуду, а мы ее перетираем холщовым полотенцем.
— Скоро ли ты кончишь, нянечка, уборку? — нетерпеливо спрашиваю я.
— Подожди, милушка… Скоро, да не споро…
— Ты сегодня нарочно так долго, — недовольным тоном говорит Лида.
Няня тоже как будто обижается.
— Нарочно… Нарочно… Ишь, что сказала, голубушка… Поработай-ка так, как старуха-нянька день-деньской… И ноги, и руки, и спину всю разломит…
Мне до боли сердечной, до слез жаль мою няню. Я обхватываю ее крепко и замираю:
— Нянечка! Не работай так много…
— А как же не работать-то, — ворчит няня. Она складывает еще какие-то лотки на полку, вешает на веревку полотенце и подметает кухню.
— Кончила! Кончила! Пойдем! — радостно кричим мы и прыгаем от восторга.
Мы хватаем няню за руки и ведем в нашу детскую, усаживаем на диван.
— Расскажи сказку…
— Какую? Смешную, жалостливую или страшную?
— Жалостливую, — прошу я.
— Нет, страшную-страшную, — перебивает Лида.
— Ну, хорошо, вчера рассказывала для тебя, Беляночка, а сегодня для Лидиньки.
— Нянечка, только не очень страшную… А не то я боюсь…
Няня начинала тихим однотонным голосом, говорила долго и таинственно. Чаще всего это была сказка про Бабу Ягу — Костяную ногу, железный нос или про Кощея Бессмертного.
Ах, как я любила эти сказки… И жутко бывало… Вся дрожишь и спрашиваешь: «Нянечка, скоро страшное место?! Я боюсь»… Заткнешь уши, а сама все подслушиваешь.
После сказок няня начинала петь песни про Лазаря и про каких-то калик перехожих… В моих ушах и до сих пор звучат нянины старинные песни, напеваемые тихим, однозвучным голосом, совсем простые и трогательные.
Устанет няня рассказывать сказки и петь песни, откинется на спинку дивана и задремлет. Мы снимаем с нее чепец, распускаем длинные седые тонкие косы, и я начинаю дележ с сестрой.
— Одна коса — моя; другая — твоя. Одна рука — моя; другая — твоя… Одно ухо — мое; другое — твое… Один глаз — мой; другой — твой… Нос мой, рот мой… И ты не смей дотрагиваться, Лида…
Но сестра очень довольна доставшейся ей половиной. Она заплетает и расплетает «свою» косу и что-то напевает про себя. Вдруг мне становится завидно…
— Уходи, уходи, Лида… Няня вся моя. Вся — как есть… Ничего тебе не дам!
— Нет, и моя няня! — кричит Лида и начинает плакать.
Я обхватываю няню, тяну к себе и закрываю руками и платьем. Няня встает растрепанная, ищет свой чепец и укоряет меня.
— И не стыдно тебе, Беляночка, маленькую сестру дразнить… Уйду на кухню… и не стану с вами больше играться.
— Прости, нянечка… Прости, любимуш-ка. Я больше не буду… Лида, бери себе половину няни.
— Вот так-то, детушки… Живите дружно… Вас только две и есть… И маменька с папенькой, и дедушка с бабушкой на ваше согласие порадуются… То и клад, коли в семье лад…
Иногда няня, еще не окончив уборки кухни, говорила:
— Сегодня станем куклу шить.
Радости нашей нет границ. Няня была великая мастерица в этой работе. Сшить куклу не очень-то просто. Надо разыскать белых тряпок для туловища, розовый шелк для лица, веревок для волос, разных лоскутиков, ленточек, бус и т. п. Все эти обрезки дарили нам тетеньки или «верхние хозяйки». А нянюшка до поры до времени берегла их в своем сундуке.
Няня лезет в свой сундук… Он старый-престарый, тесаный, окованный жестью. Как весело смотреть, когда няня открывает сундук… Нам всегда казалось, что он полон каких-то сказочных богатств… Крышка внутри оклеена обоями… И вся украшена картинками божественного содержания и портретами императора Александра II и царской семьи. Эти все картинки дарил няне дедушка. Мы знаем содержание каждой картинки. Няня про все нам рассказывала. Императора Александра II она обожала. Часто рассказывала нам про тяжелое житье крепостных и про волю, которую дал «Царь-батюшка».
Но вот целый ворох тряпок уже в детской. Няня надела круглые в медной оправе очки и вооружилась иглой. Сестра Лида и я, не спуская восторженных глаз, жадно следим за тем, как созидается кукла… Во мне пробуждалось при этом особенно нежное чувство ожидания чего-то милого. В умелых руках няни сначала появлялось туловище, с руками и даже пальцами, с ногами… Голова делалась последней и мало-помалу оживала… Мы с Лидой раскручивали веревку, няня ее расчесывала… И на голове «вырастали» длинные чудные волосы… Но милее всего было, когда на меня взглядывали веселые черные глазки из бусинок и улыбался красный рот из шерсти.
Мне казалось, что на свет Божий появился человек. Я обнимала новую куклу и начинала ее любить, как живое существо.
— Моя милая, — говорила я, обнимая и целуя свою новую дочку. — Я назову тебя Машенькой.
Но няня возражала:
— Что это у тебя все Машеньки да Машеньки…
— Ну так Клавденькой…
Всех своих кукол я называла или Клавдей, или Машей. А у сестры были Лиды да Маши. Но она кукол не особенно любила. Она любила гораздо больше собак и кошек.
Няня постоянно шила нам всевозможных кукол, маленьких, больших, барынь, кухарок, и делала им комнаты, постели, и нас учила их обшивать, обвязывать, нянчиться с ними. И у меня, и у сестры в нашей детской были свои уголки с куклами, и там своя, особенная жизнь… Все, что мы видели, слышали, все это «переживалось» и у наших кукол…
— Нянечка, когда я вырасту большая, у меня будет много-много «заправдашных» детей, — мечтала я… Это было мое заветное желание.
— Это хорошо иметь много детей, — соглашалась няня.
— Я не дам Лиде нянчить моих детей… Сама буду с ними нянчиться. Пусть Лида своих заведет и нянчит.
— Ах, милушка, с детьми-то нянчиться нелегко. И слава Богу, если Лидинька тебе поможет, — серьезно возражала няня.
— Нет! Нет… Своих нянчить я, кроме тебя, ни за что никому не позволю.
Мне казалось верхом блаженства и счастья нянчить детей: кормить их, пеленать, баюкать. Все это я добросовестно, с серьезным сознанием какого-то долга, проделывала со своими куклами…
Бабушка, тетки, даже мама зачастую обшивали наших куколок, особенно тетя Манюша.

* * *

Среди скромных удовольствий нашей жизни для нас, детей, было большою радостью в субботу утром с мамой и няней ходить в баню. Мы с Лидой очень волновались и суетились: собирали разные кружечки, чашечки, ведерки и кукольное белье для стирки.
Мама и няня собирались основательно: они несли с собою большие узлы. Няня в бане нас всегда парила на «полке» веником для здоровья. Возвращались мы красные, разгоряченные и приносили с собой несколько веников. Няня подметала ими полы. А мама всегда покупала нам около бани грошовые пряники в виде золоченых барынь или коромысла [27] с ведрами. Как мы бывали довольны! Теперь таких уже не делают и около бань не продают.
Дома, после бани, няня давала нам горячего сбитня [28]. Кажется, это был просто кипяток с патокой. И, кроме того, по ломтю черного хлеба, намазанного тягучей черной патокой. Мы считали это большим лакомством. Но мама все это не любила и укоряла няню: «Ты вечно кормишь детей какой-то бурдой».
— Дети у нас здоровенькие. Простые кушанья очень пользительны… Да не с чего нам всяких разносолов заводить, — возражала няня.
Перед всеми праздниками мы ходили ко всенощной [29], а по воскресным и праздничным дням — к обедне [30]. Няня не пропускала ни одной службы и часто отправлялась к ранней обедне.
Накануне двунадесятых праздников няня никогда не шила кукол и не рассказывала нам сказок. Она неизменно рассказывала что-нибудь божественное.
В семье бабушки и дедушки и у нас свято чтились все праздники и разные памятные дни. Также и исполнялись разные обряды. Эти простые трогательные обряды имели для детской души особенную радость: с ними жизнь казалась интереснее и привлекательнее; они наполняли детство поэзией и духовной красотой.
В рождественский сочельник [31] мы не ели до звезды, а затем ужинали за столом, устланном соломой (в память рождения Христа в яслях). В этот день у нас бывала кутья, мед и пшеница.
В крещенский сочельник мы строго постились, тоже ели кутью. Весь день все напоминали, чтобы не забыть принести из церкви святой воды, и мы все выпивали по глоточку и воду хранили целый год. Вечером, после всенощной, нянечка на всех дверях и окнах ставила мелом кресты и шептала при этом молитву.
— Чтобы Господь осенил крестным знамением наше житье… Чтобы в доме нашем был мир и тишина и все были бы здоровы, — говорила старушка.
Мы ходили за няней по пятам и проникались важностью ее дела.
— Нянечка, поставь еще крест на этом окне, ты пропустила, — говорю я.
— Как можно пропустить. Благословясь дойдем и до этого окошка.
— А на двери ты поставила крест очень маленький. И не видно его, — замечает Лида.
Няня рисует крест побольше.
8 сером домике с зелеными ставнями дедушка сам ставил кресты.
На Радоницу [32] и в другие памятные дни мы «поминали родных» и ходили даже на могилы на Смоленское кладбище и в Пасху носили туда красные яички, чтобы похристосоваться. В то время на Смоленском у нас близких еще никто не был похоронен. Но няня ходила на могилки к другим родственникам, которых мы и не знали, и уверяла, что в эти дни надо «поминать родителей».
9 марта в день памяти Сорока мучеников, в Севастийском озере умученных, по обычаю, у нас пекли булочки в виде жаворонков и запекали в один из них копейку. Кому доставался этот жаворонок — того ожидала радость. Кроме того, дедушка выпускал в этот день птиц на волю.
На Крестопоклонной неделе пекли из теста кресты и тоже запекали в один из крестов копейку.
Вся Страстная неделя была полна для нас религиозных воспоминаний и обрядов. Нянечка знала все это очень твердо и неукоснительно исполняла… Например, убрать вербочками иконы, принести из церкви от 12 Евангелий святой огонь и зажечь в доме все лампады, сделать какую-то «четверговую соль»…
Так текла наша жизнь в маленькой квартирке со старушкой няней. Няня оберегала нас, учила, наставляла, а главное — любила до самозабвения.
Только в старину бывали такие нянюшки, теперь их уже нигде не встретишь.