Зимой - Босоногая команда - Лукашевич

Стояла суровая, продолжительная зима. На улице то завывала целыми днями метель и резкий ветер крутил снежные хлопья, то трещал лютый мороз, который не щадил ни людей, ни животных.

В такие холодные дни еще тоскливее, еще непригляднее там, где гнездятся нищета да горе.

В знакомом уже нам подвале было холодно и мрачно.

Степа пришел из школы домой, закусил хлебом и задумался. Он весь дрожал от холода и прижимал к себе сестренку, у которой посинели руки и покраснел маленький нос…

— Как у нас холодно, Степа… Я очень озябла… Весь день дрожу, — жалобно проговорила девочка.

— Подожди, Аня, вот придет мама с работы, тогда лучше будет. Она обогреет нас, — говорил брат, сажая к себе на колени сестренку, укутывая ее в короткое пальтишко и дуя ей на руки.

В это время ситцевая занавеска, отделявшая угол, где сидели дети, зашевелилась, раздвинулась и из-за нее показалась голова Гриши в барашковой шапке.

— Холодно… Бр-р-р! Озяб до смерти! — дрожал он, потирая руки и ежась. — Степа, пойдем к «советнику».

Анюта улыбнулась. Лица мальчиков просветлели.

— И то правда… Нынче суббота, барышня Агния не очень рассердится. Она не любит, когда мы по будням ходим. Пойдем, возьмем и Анюту. Ишь, как она озябла. Там отогреется. А что твой отец, Гриша?

— Отец задремал. Я его всяким тряпьем, что только есть у нас, укутал. Соседка за ним присмотрит… обещала.

Дети живо собрались. К обычному костюму Гриши еще прибавились на ногах чьи-то огромные, стоптанные валенки. На улице было темно и очень морозно. Дети ежась и дрожа от холода, то оттирая себе поминутно щеки и нос, то хлопая в ладоши, живо добежали до серенького домика.

— Постучись, Степа, — сказал Гриша.

— Нет, уж лучше ты. Я боюсь барышни.

— Я ее тоже боюсь…

Дети боязливо переминались с ноги на ногу около окна, где из-за ставня пробивалась узенькая, приветливая полоска света.

Наконец мороз дал себя знать и мальчуганы, преодолев совестливость, оба разом тихо стукнули по ставню.

В доме послышались движение, говор, скрипнула дверь и захрустел снег под окнами.

Семен Васильевич, в халате, в накинутой на плечи шинели, сам открыл калитку.

— Мое вам нижайшее почтение!

Кошку в лапти обувать
Думал я сейчас,
Да за вами посылать,
А вы тут как раз, —

шутливо приветствовал старик ребятишек.

— Здравствуй, дяденька! Мы к тебе пришли.

— Вижу, друзья мои, вижу… Очень рад. Пожалуйте, дорогие гости. Что, небось озябли?

— У нас в квартире-то беда как холодно. Даже по полу-то замерзло, — сказал Гриша.

— Ну, идите скорее… Отогревайтесь!..

Они очутились в теплом, светлом «кабинете». Там уже сидели двое мальчуганов, таких же горемык, как эти.

Как хорошо в комнатке Семена Васильевича! Зимние вечера проходили тут, как чудный сон!

В кабинете «советника» был неистощимый запас интересного, что всегда притягивало к себе детей. Прежде всего, конечно, сам их ласковый шутник дяденька, их добрый «советник»…

Много лет пройдет, вырастут все друзья «босоногой команды»; кто увидит радость, кто горе, разойдутся они в разные стороны, но никогда не забудут того, кто так горячо любил их, будут они вспоминать зимние вечера в кабинете, разговоры, забавы. Все это будет им светить отрадным воспоминанием из их горького, невеселого детства…

Чего-чего только не придумывал Семен Васильевич в длинные зимние вечера?! Здесь то клеили фонари, то вдруг вся компания принимались за рисование… Чаще всего рассматривали «стробоскоп» — незамысловатую игрушку, которую Семен Васильевич сам сделал. Он всегда вызывал веселый смех и шутливые замечания детей.

— Ишь, как мальчишка-то ловко наладился, лошадь за хвост, да через нее, через нее…

— Чудо, право! Смотри-ка ты на барышню… как она отплясывает ловко!.. Смотри, как перевертывается…

Стробоскоп вертелся и обманывал зрение детей.

Иногда по воскресеньям, к ужасу Агнии, начиналась всеобщая починка, как говаривал ее отец. В кабинет носили ломаную мебель, битую посуду, вообще, вещи, требовавшие ремонта.

— Одно только баловство придумывает папаша… Опять грязи не убраться, — говорила Агния.

— Ничего, Агнесочка… Сама потом благодарна будешь! — возражал старик.

При содействии «босоногой команды» на ширмы наклеивались огромные заплаты, трехногий стул являлся из кабинета на четырех ножках, битым тарелкам приклеивались края… Случалось даже, что из кабинета, будто из настоящей мастерской, выносили вновь сделанные вещи, например, скамеечку под ноги Татьяне Петровне, обитую красным ситцем, клетки для птиц, табуретки и прочее…

В маленьком сером домике свято чтили все праздники. Перед праздниками там происходили усиленная уборка и мытье, стлали чистые половики, зажигали лампады; в праздники все одевались в парадное платье, ходили в церковь, неизменно пекли пироги.

В рождественский сочельник до звезды ничего не ели, а ужинали, настлав скатерть на сено. Накануне Крещения на дверях везде ставили мелом кресты, 9 марта пекли жаворонки и запекали на счастье серебряный гривенник. В Благовещенье выпускали из клеток птиц на свободу. В Троицу квартиру убирали березками и первыми весенними цветами.

Как любят это дети, как рвались ребята к «советнику», чтобы видеть все своими глазами и, если можно, участвовать. Эти простые, милые обряды старины так красят жизнь, так радуют в детстве!..

Перед Рождеством Семен Васильевич собственноручно клеил для своей «босоногой команды» великолепную золотую звезду. Мальчуганы собирались вместе и ходили славить Христа. Сколько потом было рассказов.

— В большой красный дом не пустили… Кухарка дверью хлопнула, закричала: «Еще обворуете»… Рядом в квартире тоже не пустили.

— В доме Иванова купец дал двугривенный и кусок булки. Давали по гривеннику и в других домах.

Но самую большую радость маленькие христославы вынесли из углового белого домика…

Дети — везде дети! Радости их везде одинаковы…

— Знаешь, дяденька, там мы видели огромную елку… Барышни хорошенькие-прехорошенькие, — торопился рассказать Гриша.

— Барышни такие беленькие… хоро-о-о-шенькие… Постой, Гриша, я расскажу, — перебил Степа.

— Говори по порядку, толком… Рассказывай, Степа, — заметил Семен Васильевич.

— Пришли это мы в кухню… А нас позвали к господским детям в комнату… Две барышни такие бе-е-е-еленькие, хорошенькие… Прославили мы Христа, нам дали по чашке чаю.

— Правда, дяденька, с булками и с пряниками, вставил Гриша. — Да. Такие круглые пряники. Потом барыня что-то пошептала барышням. Те и позвали нас в залу. Ну и елку мы увидели!.. Вот так елка!

— Цепи… Золотые нитки, фонарики… Сколько гостинцев навешано, и не сосчитаешь, — добавил Андрей.

— Да, дяденька… Даже сказать невозможно, сколько на елке всего висело… Вдруг старшенькая барышня взяла ножницы и срезала гостинцев с елки и всем нам дала поровну… Правда, дяденька… Мы и тебе принесли, — радостно рассказывал Степа.

В Новый год Семен Васильевич устраивал для своих мальчуганов елку у себя. Еще задолго до Рождества шли приготовления к этой елке. Елка была очень скромная, бедненькая, но тем не менее ее дожидались особенно нетерпеливо. Тут уж ни воркотня Агнии, ни ее недовольное лицо не помогали. Старик отвоевывал себе залу.

— Что это, право, мамаша, папенька и до залы добрался. На него никакие убеждения не действуют, — жаловалась Агния матери.

— Правда твоя, «принцесса», теперь такое время, что на меня ничто не подействует, — отзывался из кабинета отец. — Рождество — праздник детей, и каждый должен их чем-нибудь порадовать. В другое время я не трогаю твоей залы, а теперь она мне необходима…

В назначенный для елки день в «кабинете» собиралось до пятнадцати человек самых бедных детей…

Семен Васильевич зажигал елку, стрелял из игрушечного пистолета, кричал из какой-то свистульки петухом, потом садился за дребезжащее фортепиано и изо всей силы играл всегда один и тот же марш. Он только и знал эту пьесу.

Дети выходили в залу, но тут под взглядами Агнии и в присутствии Татьяны Петровны они чувствовали себя чужими и стесненными, были тихи и застенчивы. Елка догорала, гостинцы делились между детьми…

За стеной был милый «кабинет». Только перешагнуть порог — и свободнее дышалось, веселее лились разговоры, подымались веселый смех и шутки… Дети с радостью уходили в любимую комнатку.

Туда Татьяна Петровна приносила тарелки с колбасой и хлебом, кружки с чаем, — там происходило угощение.

В этом же самом кабинете, помимо забав и веселья, не раз решались и серьезные дела босоногих ребятишек.

В долгую жизнь «советника» множество было таких случаев, где он горячо вступался за детей.

Идет он по улице, а сам на встречных ребятишек посматривает: то драку уличную разнимет, то на няньку, которая худо держит ребенка, прикрикнет, то по голове малыша грязного погладит и леденец ему сунет…

Вся «босоногая команда» долго вспоминала, как «советник» отобрал рыжего Андрея от дяди-лавочника. Случилось это так.

Все дети стали замечать, что Андрей худеет, бледнее, жалуется на головную боль, приходит иногда с опухшими от слез глазами… На все расспросы Семена Васильевича: «Что с тобой, Андрюша? Здоров ли ты?» — «Ничего… Здоров», — было ответом.

Только раз пришел он хмурый и молчаливый… Дети стали возиться в кабинете, задели Андрея… Он вскрикнул.

— Что с тобой, говори сейчас? — серьезно спросил Семен Васильевич.

Вдруг Андрей повалился на диван и зарыдал, да так страшно, так громко с горькими причитаниями:

— Моченьки моей нет… Ой, убьют… убьют они меня… Боюсь я… боюсь!

Семен Васильевич принес воды, сел на диван, обтирал сырым полотенцем лицо несчастного мальчугана, поил его и уговаривал; он расстегнул ворот его рубашки и отшатнулся: все худенькое тело несчастного мальчугана было в синяках и царапинах.

Старик понял все. Дети молча, с ужасом смотрели на товарища, в горьких рыданиях которого слышались жалобы на сиротскую долю, на людские обиды и на нестерпимую, жгучую боль избитого тела.

— Тогда-то дяденька и отобрал Андрюшку, — рассказывали потом ребята. — Пожаловался на лавочника судьям. А судьи лавочника наказали: впредь не дерись так!

Андрей долго жил у Семена Васильевича, пока тот не устроил его в хорошую картонажную мастерскую.

Да, немало было таких случаев, где «советник» являлся защитником своих мальчишек, помощником «босоногой команды».