Поиск

Преследование синего человека - рассказ об отце Брауне - Честертон

Солнечным днем по приморской набережной уныло шел человек с унылой фамилией Мигглтон. Чело его омрачала печать тревоги, и комедианты, расположившиеся внизу, вдоль пляжа, напрасно ждали от него одобрения. Пьеро поднимали к нему бледные лунные лица, подобные белым брюшках дохлых рыб, но это его не радовало. Мнимые негры, совершенно серые от сажи, тоже не могли развеселить его. Он был печален и разочарован. Лицо, кроме насупленного лба, было невзрачным, тусклым, поблекшим, но все же тонким, воинственность к нему не шла, и удалые армейские усы казались фальшивыми. Возможно, они фальшивыми и были, но, скорее, они были случайными, словно Мигглтон вырастил их в спешке, по требованию профессии.

Дело в том, что он был скромным частным сыщиком, и угрюмость его объяснялась крупной неудачей. Фамилия же не огорчала его, он смутно ею гордился, ибо происходил из бедной, но достойной семьи, претендовавшей на родство с основателем секты мигглтонианцев — единственным человеком, который посмел появиться в истории с такой фамилией.

Причина его досады была иной, по крайней мере так он думал. Только что он видел, как убили прославленного миллионера, и не сумел помешать, хотя именно ради этого ему платили пять фунтов в неделю. Этим мы можем объяснить, что даже томные звуки песенки «Ах, мой котик, котик дорогой!» не пробудили в нем радости.

Собственно, на пляже не он один предпочел ей мысли об убийстве. Приморские курорты притягивают не только любвеобильных пьеро, но и особенно мрачных, беспощадных проповедников. Один из них, очень заметный, заглушал пророческими криками, если не сказать — визгами, звуки банджо и кастаньет. Это был высокий, неуклюжий, неряшливый старик в какой–то рыбацкой фуфайке, но с длинными, отвислыми бакенбардами, модными некогда среди щеголеватых спортсменов времен королевы Виктории. Как и все местные шарлатаны, выставлявшие что–нибудь на продажу, он явственно предлагал прохожим довольно ветхую сеть. То он расстилал ее на песке так, словно стелет ковер перед королевой, то дико размахивал ею над головой, словно римский ретиарий с трезубцем. Наверное, будь у него трезубец, он бы кого–нибудь пронзил — говорил он все время о наказании, непрестанно угрожая либо душе, либо телу. Словом, он был близок по настрою к мистеру Мигглтону и казался обезумевшим палачом, взывающим к целой толпе убийц. Мальчишки прозвали его Старым Бесом, но у него были и не религиозные причуды. Так, например, он залезал в клетку, образованную опорами пирса, и забрасывал оттуда сеть, поясняя, что зарабатывает на жизнь рыбной ловлей, хотя никто никогда не видел, чтобы он поймал рыбу. Как бы то ни было, туристы вздрагивали, услыхав угрозы, словно исходившие из грозовой тучи, но на самом же деле доносившиеся с насеста под стальной крышей, где сидел, свирепо поглядывая, старый маньяк, а причудливые бакенбарды свисали, как серые водоросли.

И все же сыщик скорее поладил бы со Старым Бесом, чем с другим проповедником, которого подсунула ему судьба. Чтобы объяснить эту, более важную встречу, скажем, что Мигглтон, после недавнего провала, вполне резонно выложил карты на стол. Он рассказал все полиции и единственному доступному представителю Брэма Брюса, покойного миллионера, — его энергичному секретарю, некоему Энтони Тейлору.

Инспектор полиции выказал больше сочувствия, чем секретарь, но дал неожиданнейший совет: поразмыслив немного, он предложил обратиться к сыщику–любителю, который, по его сведениям, был здесь, у моря. Мистер Мигглтон читал рассказы и романы о Великих Детективах, раскидывающих сети из своей библиотеки, и решил, что его отвезут в мрачный замок, где под самой крышей или в башне одинокий гений в иссиня–малиновом халате курит опиум и решает ребусы. Как ни странно, его отвели в самую гущу многолюдного пляжа и познакомили с коротеньким священником в широкополой шляпе, с широкой улыбкой, который прыгал по песку со стайкой бедных ребятишек, возбужденно размахивая маленькой деревянной лопаткой.

Когда священника, склонного к криминологии (как оказалось, его звали Браун), удалось наконец оторвать от детей, но не от лопатки, тот, по мнению Мигглтона, повел себя еще хуже. Он стал беспомощно семенить от аттракциона к аттракциону, болтая о том о сем, и особенное внимание уделил игральным автоматам, серьезно и даже важно бросая монетки, чтобы поиграть в гольф, футбол или крикет заводными фигурками. Наконец он увлекся миниатюрными бегами, где одна металлическая кукла просто гналась за другой. Правда, он все время внимательно слушал незадачливого сыщика, которого очень раздражало, как это правая его рука не знает, что делает с монетами левая.

— Не могли бы мы пойти и посидеть где–нибудь? — нетерпеливо спросил Мигглтон. — Я хочу показать вам одно письмо, иначе вы в этом деле не разберетесь.

Оторвавшись со вздохом от прыгавших кукол, отец Браун пошел к железной скамейке, стоявшей на берегу. Когда они сели, сыщик молча протянул ему письмо.

Отцу Брауну оно показалось резким и странным. Он знал, что миллионеры не всегда учтивы, особенно — с подчиненными, но было тут еще что–то, не только бесцеремонность.

«Дорогой Мигглтон!

Я никогда не думал, что мне потребуется такая помощь, но я совсем дошел. Последние два года это все тяжелее выносить. Вот что, я думаю, вам надо знать: есть один грязный мошенник, к стыду моему, — мой кузен. Он был зазывалой, бродягой, знахарем, актером, да чем хотите, даже имел наглость действовать под нашей фамилией, называя себя Бертраном Брюсом. Видимо, сейчас он пристроился в здешнем театре или он пытается туда влезть. Но можете мне поверить, не это ему нужно. Нужно ему — настичь меня и расправиться со мной. Это старая история, она никого не касается. Было время, мы шли голова в голову, соревнуясь в успехах да и в так называемой любви. Я ли виноват, что он — неудачник, а мне всегда и во всем везло? Но этот чертов мерзавец клянется, что еще отыграется, застрелит меня и убежит… не важно с кем. Вероятно, он — сумасшедший, но скоро попытается стать убийцей. Готов платить вам пять фунтов в неделю, если вы встретитесь со мной в будке на конце пирса, когда пирс закроют на ночь, и возьметесь за это дело. Только там еще безопасно — если остались безопасные места.

Дж. Брэм Брюс».

— Господи… — тихо произнес отец Браун. — Какое торопливое письмо!

Мигглтон кивнул и, помолчав, начал рассказывать свою историю; речь его никак не подходила к неуклюжей внешности. Священник хорошо знал, что в бедно одетых людях низшего и среднего сословия нередко бывает скрыта истинная культура, и все–таки он был поражен превосходным, даже изысканным языком собеседника. Тот говорил как по писаному.

— Я пришел к маленькой круглой будке на конце пирса раньше, чем показался мой прославленный клиент. Я открыл дверь и вошел внутрь, ибо полагал, что он предпочел бы, чтобы оба мы оставались по возможности незамеченными. Предосторожность эта излишняя, пирс слишком длинен, и никто не мог увидеть нас с берега или с набережной. Посмотрев на часы, я увидел, что назначенная минута близка. Мне по–своему льстило, что он назначил встречу наедине, показывая тем самым, что полагается на мою помощь и защиту. Как бы то ни было, это он предложил встретиться именно так, и я легко согласился. В круглом павильоне — ротонде? — стояло два стула, я сел на один из них и стал ждать. Мне не пришлось ждать слишком долго, он знаменит своей пунктуальностью. И впрямь, выглянув из круглого оконца, я увидел, что он медленно идет, как бы оглядывая местность.

Я видел лишь его портреты, к тому же довольно давно, и, естественно, он оказался старше, но ошибиться я не мог. Профиль, проплывший за окном, был из тех, что называют орлиными, но если он и походил на орла, то на седого и почтенного; орла на отдыхе; орла, давно сложившего крылья. Никто не мог бы спутать с чем бы то ни было ту властную осанку, тот горделивый вид, которые породила привычка повелевать; именно это отличает людей, создавших, подобно ему, огромные и послушные системы. Насколько я смог разглядеть, одет он был скромно, в особенности — по сравнению с толпой приморских туристов, целый день маячивших у меня перед глазами. Но мне показалось, что его пальто сшито прекрасно, сидит — идеально, и я заметил у ворота полоску каракуля. Видел я все это мельком, ибо уже встал и подошел к двери. Я протянул руку и тут пережил первое потрясение этого ужасного вечера. Дверь была заперта. Кто–то запер меня.

Секунду–другую я стоял и смотрел на круглое окно, за которым уже исчез орлиный профиль. Тогда я понял, что произошло. Другой профиль, вытянутый как у гончей, показался в оконце, словно в круглом зеркале. Лишь только я его увидел, я догадался, кто передо мной. Это был мститель, убийца или возможный убийца, так долго выслеживавший миллионера на суше и на море и настигший его здесь, в тупике, на пустынном пирсе, между небом и землей. И еще я понял, что это убийца запер за мной дверь.

Первый человек был высоким, но второй был еще выше, хотя сильная сутулость и шея, вытянутая вперед, как у охотящегося зверя, скрадывали рост. Он даже походил на огромного горбуна. Однако было заметно, что люди эти — в родстве. Нос у преследователя тоже был орлиный, но сам он, обтрепанный, опустившийся, походил скорее всего на стервятника. Он был давно не брит и оброс щетиной, почти бородкой, а грубый шарф усиливал сходство с горбуном. Это все мелочи, они не могут передать, какая уродливая мощь была скрыта в этом наклонившемся вперед, крадущемся человеке, словно олицетворяющем мстительный рок. Видели ли вы когда–нибудь рисунок Уильяма Блейка, который иногда легкомысленно называют «Призрак блохи», а иногда значительно лучше — «Образ кровавой вины» или как–то в этом роде? Там изображен именно такой таинственный гигант, будто вышедший из страшного сна, сгорбленный, с ножом и чашей. У этого, моего, в руках ничего не было, но когда он проходил мимо окна во второй раз, я увидел, что он вынул револьвер из складок шарфа и держит его наготове. Глаза его блестели при свете луны, но очень странно, — так и казалось, что он вот–вот выставит сверкающие рожки, бывают такие рептилии.

Преследуемый и преследователь трижды прошли мимо окна, прежде чем я окончательно очнулся и понял, что нужно хоть что–то предпринять. В ярости я тряс дверь. Когда за окном вновь показалось лицо ничего не подозревающей жертвы, я изо всех сил застучал по стеклу, а потом постарался выломать окно. Но передо мною была двойная рама с необыкновенно толстыми стеклами и таким большим расстоянием между ними, что я сомневался, удастся ли мне вообще достать до наружной створки. Как бы то ни было, мой достопочтенный клиент не обратил ни малейшего внимания на сигналы и грохот. Движущийся театр теней, две роковые маски вращались вокруг меня, пока у меня голова не закружилась и я едва не потерял сознание. Потом внезапно они исчезли. Я ждал и наконец догадался, что они уже не придут. Я понял, что случилось самое страшное.

Нужно ли рассказывать, что было дальше? Вы и сами можете вообразить, что произошло, пока я сидел там беспомощный, то стараясь все представить, то стараясь ни о чем не думать. Достаточно сказать, что шаги замерли и в ужасной тишине я услышал лишь два звука: сперва раздался громкий выстрел, за ним последовал глухой всплеск.

Моего клиента убили в нескольких ярдах от меня, а я ничем не смог помешать. Не буду утомлять вас рассказом о том, что я чувствовал. Но даже если мне и удастся прийти в себя после убийства, останется тайна.

— Да? — произнес отец Браун очень мягко. — Какая тайна?

— Тайна исчезновения, — ответил сыщик. — На следующее утро, когда толпу пустили на пирс, меня освободили. Я сразу побежал к воротам, спеша узнать, кто ушел с пирса. Чтобы не наскучить вам мелочами, скажу сразу, что ворота там устроены необычно. Это стальные двери во всю ширину прохода, и пока их не открыли, никто не мог ни войти, ни выйти. Служащие не видели никого, похожего на убийцу. А его трудно не узнать, даже если он переоделся, ему вряд ли удалось скрыть свой огромный рост или избавиться от фамильного носа. Море было настолько бурным, что он никак не мог бы достичь берега вплавь, да и никаких следов не обнаружили. И все–таки, если бы я видел этого злодея один, а не шесть раз, я мог бы поклясться, что он не станет топиться в час победы.

— Я понимаю вас, — ответил отец Браун. — Кроме того, это противоречит тону того письма, в котором он обещает себе всевозможные блага после убийства. Хорошо бы еще кое–что проверить. Как устроен пирс? Внизу у них часто бывает целая сеть металлических опор, по которым человек может лазать, как обезьяна по деревьям.

— Да, я об этом думал, — ответил частный сыщик. — К сожалению, этот пирс сконструирован странно. Он необычайно длинный, и хотя под ним есть стальные колонны с сетью опор, расстояние между ними слишком велико, чтобы человек мог перелезать с одной на другую.

— Я упомянул об этом, — задумчиво произнес отец Браун. — потому что эта странная рыба с бакенбардами, этот старый проповедник, часто взбирается на ближнюю опору… Я думаю, он сидит там и рыбачит во время прилива. А он темная рыбка…

— Простите?..

— Видите ли, — очень тихо произнес отец Браун, теребя пуговицу и рассеянно глядя на зеленые волны, мерцающие в последних лучах заката, — видите ли, я пытался поговорить с ним по–дружески, не слишком насмешливо, понимаете? Он ведь сочетает древнейшие профессии ловца и проповедника. Кажется, я упомянул текст, где говорится о ловце человеков, это само собой напрашивалось. Запрыгивая на свой насест, он ответил мне странно и грубо: «Что ж, я по крайней мере ловлю мертвецов».

— Боже мой! — воскликнул сыщик.

— Да, — сказал священник. — Меня удивило, что он сболтнул это просто так, к слову, чужому человеку, играющему с детьми на песке.

После некоторого молчания собеседник его воскликнул:

— Неужели вы думаете, что он связан с убийцей?

— Я думаю, что он мог бы пролить на него какой–то свет, — ответил отец Браун.

— Нет, это выше моего понимания, — сказал сыщик. — Не могу поверить, что кто–то может пролить свет на это дело. Бурлящий водоворот в кромешной тьме, как тот, куда он… упал. Чепуха какая! Крупный мужчина исчезает, словно мыльный пузырь! Никто не мог… Послушайте! — Он замер внезапно, глядя на священника, который, все так же не двигаясь, теребил пуговицу и наблюдал за игрой волн. — Что вы имеете в виду? На что вы там смотрите? Неужели вы… можете это объяснить?

— Было бы лучше, если бы это осталось бессмыслицей, — тихо сказал отец Браун. — Что ж, если вы спрашиваете напрямик — да, я думаю, что объяснить могу.

Наступила долгая тишина, затем сыщик с необычной резкостью произнес:

— А вот идет из отеля секретарь покойного. Мне пора. Пойду поговорю с этим вашим безумным рыбаком.

— Post hoc propter hoc? 1 — спросил священник с улыбкой.

— Видите ли, — резко, но искренне ответил сыщик, — я не нравлюсь секретарю и не могу сказать, чтобы он мне нравился. Он задал кучу вопросов, которые не привели ни к чему, кроме ссоры. Возможно, он ревнует, что старик позвал кого–то другого, а не удовольствовался советом своего элегантного помощника. До свидания.

Он повернулся и стал с трудом пробираться по песку к тому месту, где эксцентричный проповедник уже сидел в своем морском гнезде. Сейчас, в зеленых сумерках, он походил на огромного полипа или ядовитую медузу, закинувшую отравленные щупальца в светящееся море.

А в это время священник безмятежно глядел на столь же безмятежного секретаря. В этой толпе он был заметен издали благодаря какой–то клерикальной опрятности и строгости одежды. Ничуть не желая принимать чью–либо сторону в конфликте, отец Браун почувствовал, что ему, скорее, понятны предубеждения частного сыщика.

Внешность Энтони Тейлора была под стать костюму. Его красивое лицо выражало ум и твердость. Он был бледен, черные волосы спускались чуть ниже, чем принято, словно предвещали бакенбарды. Губы он сжимал сильнее, чем их обычно сжимают. Единственное, что могло бы оправдать легкую неприязнь отца Брауна, очень уж странно звучит — священнику померещилось, что секретарь разговаривает ноздрями. Он плотно сжал губы, и крылья носа обрели от этого особую живость, словно Энтони Тейлор и живет, и общается, сопя и принюхиваясь. Как ни странно, этому ничуть не противоречило то, что речь его оказалась быстрой, как пулеметная очередь. А вот к его элегантности такая манера не подходила.

Начал он с ходу:

— Как, никаких тел на берег не вынесло?

— Ни о чем таком не сообщали, — ответил отец Браун.

— Значит, нет гигантского трупа в шерстяном кашне? — спросил мистер Тейлор.

— Нет, — ответил отец Браун.

Мистер Тейлор снова сжал губы, но презрительно подрагивающие ноздри так хорошо передавали его мысли, что их можно было назвать красноречивыми.

Когда он опять открыл рот после нескольких вежливых и пустых фраз, произнесенных священником, то сообщил отрывисто:

— Вот инспектор. Наверное, искал кашне по всей Англии.

Инспектор Гринстед, смуглый человек с седой эспаньолкой, обратился к отцу Брауну гораздо вежливее, чем секретарь.

— Я подумал, что вам будет интересно, — сказал он, — мы не обнаружили никаких следов человека, похожего по описанию на того, кто покинул пирс.

— Или, точнее, не покидал, — заметил Тейлор. — Служащие пирса никого не видели.

— Что ж, — ответил инспектор, — мы обзвонили все участки, держим под наблюдением все дороги, так что ему не уехать из Англии. Мне, по правде говоря, кажется, что он не мог убежать этим путем. Судя по всему, его нигде нет.

— Его никогда нигде и не было, — произнес секретарь, и резкий голос прозвучал как выстрел на пустынном берегу.

Инспектор удивился, но лицо священника понемногу прояснилось, и он спросил с чуть напускным равнодушием:

— Вы хотите сказать, что это миф? Или, может быть, ложь?

— А!.. — ответил секретарь, втягивая ноздрями воздух. — Наконец это пришло вам в голову!

— Это первое, что пришло мне в голову, — сказал отец Браун. — Это первое, что приходит в голову, когда вы слышите от незнакомого человека историю о странном убийце на пустынном пирсе. Попросту говоря, вы думаете, что бедняга Мигглтон и не слышал, как кто–то убил миллионера. Может быть, вы думаете, что он сам его убил.

— Что ж, — сказал секретарь, — Мигглтон кажется мне опустившимся и жалким человеком. Есть только один рассказ о том, что произошло на пирсе, и сводится он к исчезнувшим великанам, прямо как в сказке. Даже в его изложении эта история не делает ему чести. По его собственным словам, он провалил дело, клиента убили в нескольких ярдах от него. Видите, он признает, что он — дурак и неудачник.

— Да, — произнес отец Браун. — Я очень люблю людей, признающих себя дураками и неудачниками.

— Не понимаю, — огрызнулся секретарь.

— Наверное, — задумчиво добавил отец Браун, — я потому люблю их, что столько дураков и неудачников себя такими не признают.

Помолчав, он продолжил:

— Но даже если он дурак и неудачник, это не доказывает, что он лжец и убийца. И вы забыли, что есть одно объективное свидетельство, подтверждающее его историю. Я имею в виду письмо, где миллионер рассказывает о кузене и о вендетте. Если вы не докажете, что документ поддельный, вам придется признать, что Брюса преследовали, и у преследователя был свой мотив. Собственно говоря, мотив этот известен.

— Я не совсем понимаю вашу мысль, — сказал инспектор.

— Дорогой мой, — сказал отец Браун, от нетерпения впервые проявляя фамильярность, — у всех в известном смысле был мотив. Если принять во внимание, как нажил Брюс свои деньги, и если принять во внимание, как большинство миллионеров наживают деньги, кто угодно мог совершить такой естественный поступок — сбросить его в море. Наверное, у многих это вышло бы едва ли не автоматически. Почти всем это рано или поздно должно было прийти в голову. Мистер Тейлор мог это сделать.

— Что? — перебил мистер Тейлор, раздувая ноздри.

— Я мог это сделать, — продолжал отец Браун, — если бы меня не удерживало почтение к моему начальству. Любой, кроме глубоконравственного человека, мог испытать такой соблазн. Кому не захочется так просто решить социальную проблему. Я мог это сделать, вы могли это сделать, мэр или пирожник могли это сделать. Единственно, на мой взгляд, кто не стал бы этого делать, — частный сыщик, нанятый Брюсом за пять фунтов в неделю и не получивший еще ничего.

Секретарь помолчал с минуту, потом фыркнул и произнес:

— Если в письме и впрямь есть такое предложение, разумеется, лучше проверить, не подделка ли это. Мы ведь даже не знаем, не выдуман ли весь рассказ. Этот субъект и сам признает, что исчезновение его горбатого гиганта невероятно и необъяснимо.

— Да, — сказал отец Браун, — вот что мне нравится в Мигглтоне. Он многое признает.

— А все–таки, — настаивал секретарь, и ноздри его дрожали от возбуждения, — а все–таки, короче говоря, он не может доказать, что его высокий человек в шарфе существовал или существует. Каждый найденный полицией факт и показания свидетелей доказывают, что его нет. Отец Браун, есть только один способ оправдать прохвоста, которого вы, кажется, так любите, — предъявить великана. Но именно этого вы не можете.

— Кстати, — рассеянно произнес священник, — вы пришли из отеля, где у Брюса был номер?

Тейлор немного растерялся.

— Ну, он всегда снимал эти комнаты, — отвечал он. — Они практически принадлежат ему. Я, правда, не видел его здесь в этот раз.

— А вы вместе прибыли на машине, — заметил Браун, — или оба приехали поездом?

— Я приехал поездом и привез багаж, — нетерпеливо ответил секретарь. — Что–то, наверное, задержало его. Я не видел его с тех пор, как он уехал из Йоркшира недели две назад.

— Значит, — очень мягко продолжал священник, — если Мигглтон не был последним, кто видел Брюса на фоне диких волн, вы последний, кто видел его на столь же диких йоркширских болотах.

Тейлор побледнел, но скрипучий его голос звучал спокойно:

— Я не утверждал, что Мигглтон не видел Брюса на пирсе.

— Нет? А почему? — спросил отец Браун. — Если он выдумал одного человека, почему бы ему не выдумать двоих? Конечно, мы знаем, что Брюс существовал, но мы не знаем, что произошло с ним за эти несколько недель. Возможно, его оставили в Йоркшире.

И без того резкий голос секретаря поднялся до визга. Куда–то исчез весь его светский лоск.

— Вы просто передергиваете! Вы просто увиливаете! Вы пытаетесь выдвинуть какие–то дикие обвинения, потому что не можете ответить на мой вопрос.

— Дайте подумать, — задумчиво произнес отец Браун. — Что это был за вопрос?

— Вы прекрасно знаете, и еще вы знаете, что не можете ответить. Где человек с кашне? Кто его видел? Кто о нем слышал или говорил о нем, кроме этого вашего субъекта? Если вы хотите убедить нас, вы предъявите его. Если он когда–либо существовал, он может прятаться на Гебридах или в Кальяо. Но вы должны предъявить его, хоть я и знаю, что его нет. Ну? Где он?

— Вероятно, там, — сказал отец Браун. Щурясь, он пристально смотрел на волны, омывавшие стальную колонну пирса, где сыщик и старый рыбак–проповедник все еще темнели на фоне зеленой светящейся воды. — Ну, в тех сетях.

Несмотря на потрясение, инспектор мгновенно овладел ситуацией и кинулся бежать по пляжу.

— Вы хотите сказать, — кричал он, — что тело убийцы в сетях у старика?

Отец Браун кивнул, следуя за ним по каменистому склону. Пока они бежали вниз, бедный сыщик Мигглтон повернулся и начал карабкаться наверх, навстречу им, темный, как тень в пантомиме, изображающей удивление.

— Это правда! — выдохнул он. — Убийца постарался выплыть на берег и, конечно, утонул в такую погоду. Или покончил с собой. Как бы то ни было, его труп плавал в рыбачьей сети у Старого Беса. Вот что этот маньяк имел в виду, говоря, что ловит мертвецов.

Инспектор бежал по берегу, обогнав их всех, и слышно было, как он что–то приказывает. Через несколько минут рыбаки и люди, случайно оказавшиеся поблизости, вытащили сеть со страшной ношей на песок, в котором еще отражались лучи заходящего солнца. Слова замерли на губах у секретаря, когда он увидел, что лежало на песке. То было тело гигантского мужчины в лохмотьях, с широкими сгорбленными плечами, костлявым лицом, орлиным профилем. Большой красный шарф распластался по освещенному закатом песку, как огромное пятно крови. Но Тейлор смотрел не на окровавленный шарф, а на лицо, и его собственное лицо отражало борьбу недоверия и подозрения.

Инспектор тотчас обратился к Мигглтону. На этот раз тон его был куда любезней.

— Да, это подтверждает вашу историю, — сказал он.

Лишь услышав, с каким выражением произнес он эти слова, Мигглтон внезапно понял, насколько никто не верил ему. Никто, кроме отца Брауна.

И потому, заметив, что священник норовит незаметно отойти в сторону, он совсем было решился присоединиться к нему, но остановился, пораженный тем, что священника вновь привлекли эти аттракционы с механическими фигурками. Он увидел даже, как тот нащупывает монетку. Зажав ее большим и указательным пальцем, отец Браун замер, когда вновь послышался громкий, неприятный голос секретаря.

— Надеюсь, — произнес он, — чудовищные, идиотские обвинения против меня тоже закончились?

— Что вы, — ответил священник, — я никогда вас не обвинял. Я не такой уж дурак и не думал, что вы убили своего хозяина в Йоркшире, а теперь бродите здесь с его багажом. Я сказал, что могу набрать против вас не меньше улик, чем против Мигглтона. А если вы и впрямь хотите узнать правду — уверяю вас, ее еще не совсем поняли, — могу дать вам намек из области, непосредственно вас касающейся. Мне представляется странным и значительным, что мистер Брюс нарушил привычный образ жизни и не показывался в тех местах, где его знали, за несколько недель до убийства. Поскольку вы, кажется, способный сыщик–любитель, советую вам поработать над этой линией.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил секретарь.

Отец Браун не ответил ему, он с увлечением дергал за рукоятку автомата, и куклы, то одна, то другая, появлялись перед ним.

— Отец Браун, — спросил Мигглтон, в котором вновь ожило раздражение, — не скажете ли вы мне, чем вас так привлекает эта дурацкая игра?

— Тем, — ответил священник, пристально вглядываясь в кукольный театр за стеклом, — тем, что в ней заключен секрет трагедии.

Затем выпрямился и очень серьезно посмотрел на собеседника.

— Я знал, что вы говорите и правду, и неправду, — сказал он.

Мигглтон лишь молча взирал на него.

— Это очень просто, — добавил священник, понижая голос. — Тело с алым шарфом принадлежит Брэму Брюсу, миллионеру. Никакого другого не будет.

— Но двое мужчин… — начал Мигглтон, и рот его раскрылся от изумления.

— Ваше описание было удивительно живым, — произнес отец Браун. — Уверяю вас, я не забыл его. С вашего позволения, я бы сказал, что у вас литературный талант. Возможно, журналистика откроет перед вами большие возможности, чем сыскное дело. Мне кажется, я помню все, что вы говорили о каждом из них. Только, видите ли, как ни странно, все детали производили на вас одно впечатление, а на меня — совершенно иное. Давайте начнем с первого человека. Вы сказали, что он держался очень властно и с большим достоинством. И вы подумали: «Вот настоящий магнат, великий властелин торговли, повелитель рынков». Но когда я услышал про властный вид и достоинство, я подумал: «Вот актер, все в нем от актера». Человек не становится таким, оттого что возглавляет сеть универсальных магазинов. Он становится таким, если играет Тень отца Гамлета, или Юлия Цезаря, или короля Лира, и потом уже никак не может от этого избавиться. Вы не так хорошо разглядели его одежду, чтобы сказать, не была ли она потрепанной. Но зато увидели полоску меха и модный покрой, а я вновь подумал: «Актер». Далее, прежде чем мы поговорим подробнее о другом человеке, заметьте одну его особенность, явно отсутствующую у первого. Вы сказали, что второй был не только оборван, но и не брит, зарос щетиной. Так вот, мы все видели потрепанных актеров, грязных актеров, пьяных актеров, совершенно опустившихся актеров, но вряд ли кто–нибудь когда–нибудь видел, чтобы у работающего или даже ищущего работу актера была щетина. С другой стороны, если джентльмен или богатый чудак опускается, первым делом он перестает бриться. У нас есть все основания поверить, что ваш миллионер опустился. Его письмо — это письмо человека, махнувшего на себя рукой. Но не только от неряшливости стал он бедным и обтрепанным. Неужели вы не поняли, что он просто скрывался? Вот почему он не поехал в отель, и его собственный секретарь не видел его недели две. Он был очень богат, но непременно хотел стать совершенно неузнаваемым. Вы когда–нибудь читали «Женщину в белом»? Помните, как светского, любящего роскошь графа Фоско, прятавшегося от тайного общества, нашли заколотым? Он был в синей блузе французского рабочего. Теперь вернемся ненадолго к этим двоим. Вы увидели, что первый спокоен и собран, и подумали: «Вот невинная жертва», хотя письмо этой жертвы отнюдь не было спокойным и собранным. Я услышал, что он спокоен и собран, и подумал: «Это убийца». Почему бы ему не быть спокойным и собранным? Он знал, что собирается сделать, он давно это решил, и если у него были какие–то колебания или угрызения, он победил их намного раньше, чем появился — да, именно на сцене, на подмостках. Он вряд ли боялся выходить на сцену. Он не вытаскивал пистолет, не размахивал им — зачем? — он и стрелял из кармана… Другой же суетился со своим пистолетом, он ведь нервничал и скорее всего никогда пистолета не держал. По этой же самой причине он вращал глазами. Он ведь еще и оглядывался, ибо не преследовал, а бежал от преследователя. Но вы увидели сначала первого человека и невольно подумали, что второй идет за ним. Говоря языком математики или механики, каждый из них бежал за другим — совсем как вот эти.

— Кого вы имеете в виду? — спросил ошеломленный сыщик.

— Да эти же! — вскричал отец Браун, хлопая по автомату деревянной лопаткой, которую почему–то пронес сквозь все эти жуткие тайны. — Маленькие заводные куклы, которые гонятся друг за другом по кругу. Назовем их Синим Человеком и Алым, по цвету одежды. Я начал с Синего, и дети сказали, что Алый бежит за ним, но все вышло бы наоборот, если бы я начал с Алого.

— Да, начинаю понимать, — сказал Мигглтон, — наверное, все остальное тоже сходится. Фамильное сходство, конечно, можно повернуть и так и так. Никто не видел, как убийца ушел с пирса…

— Никто и не искал убийцу, уходящего с пирса, — ответил священник. — Никто не велел искать чисто выбритого джентльмена в модном пальто. Вся тайна его исчезновения основана на том, как вы описали великана в красном шарфе. А вся правда в том, что актер в каракуле убил миллионера в красной тряпке, и вот — тело. Это как с Синим и Алым. Вы увидели одного из них первым и перепутали, кто из них покраснел от злости, кто посинел от страха.

Именно тут двое или трое ребятишек подбежали по песку, и священник помахал деревянной лопаткой, а потом стал театрально постукивать ею по игральным автоматам. Мигглтон догадался, что он мешает детям подойти к страшной груде на берегу.

— Еще одна монетка осталась в этом мире, — сказал отец Браун, — и потом, нам пора домой, пить чай. Знаешь, Дорис, мне нравятся эти игры, которые все кружатся и кружатся, как хоровод. В конце концов, Бог велел солнцу и звездам водить хоровод. А другие игры, где один должен настичь другого, где соперники бегут голова к голове, норовя обогнать друг друга — что ж, бывает и хуже. Приятно думать, что Синий человек и Алый не теряют веселья, они равны, свободны, не обижают друг друга. Как ему хорошо, Алому человеку!

Он не изменится, и не умрет, И не убьет, как Синий человек.

С чувством прочитав эти удивительные строки, отец Браун сунул лопатку под мышку, взял за руки двух ребятишек и, тяжело ступая, пошел пить чай.