XVIII. Спасение - История Фотогена и Никтерис - Джордж Макдональд

Наведя телескоп на безжизненное тело, чтобы с утра сразу же его обнаружить, Уэйто спустилась с башни и направилась в комнату Фотогена. К тому времени юноше стало заметно лучше, и еще до того, как ведьма ушла, он твердо решил бежать из замка той же ночью. Тьма, безусловно, ужасна, но Уэйто еще ужаснее, чем тьма, а днем бежать невозможно. Так что, как только в доме все стихло, юноша потуже затянул пояс, подвесил к нему охотничий нож, положил в карман флягу с вином и немного хлеба, и вооружился луком и стрелами. А затем выбрался из замка и поспешил подняться на равнину. Однако в силу недуга, и ночных кошмаров, и ужаса перед дикими зверями, едва Фотоген ступил на ровное плато, он не смог сделать дальше и шагу и опустился на землю, думая, что лучше умереть, чем жить. Но сон оказался сильнее страха и вскоре сморил-таки юношу, и он растянулся на траве.

Проспал он недолго, и проснулся с таким странным ощущением уюта и безопасности, словно по меньшей мере наступил рассвет. Однако вокруг царила ночь. И небо… нет, не небо, но синие глаза его наяды глядели на юношу сверху вниз. Снова голова Фотогена покоилась на коленях девушки и все было хорошо: ведь девушка явно боялась ночи так же мало, как он — дня.

— Спасибо, — проговорил Фотоген, — ты — словно живая броня для моего сердца, ты отгоняешь от меня страх. Со времен нашей встречи я был очень болен. Ты вышла из реки и поднялась сюда, заметив, как я перебирался на тот берег?

— Я живу не в воде, — отозвалась Никтерис. — Я живу под бледной лампой, а под яркой — умираю.

— Ах, теперь я все понимаю! — воскликнул юноша. — Я бы не стал вести себя так, как в прошлый раз, если бы осознал, что происходит; но я решил, что ты потешаешься надо мной, а я так устроен, что не могу не бояться тьмы. Прости меня за то, что я тебя покинул — говорю тебе, я ровным счетом ничего не понимал. Теперь мне кажется, что ты и впрямь испугалась: так?

— Так, — отвечала Никтерис, — и испугаюсь снова. Но чего боишься ты, мне непонятно. Погляди, как нежна и ласкова тьма, как добра и приветлива, какая она мягкая и бархатистая! Тьма привлекает тебя к груди и любит тебя. Совсем недавно я лежала, слабая и умирающая, под твоей жаркой лампой. Как ты ее зовешь?

— Солнце, — пробормотал Фотоген. — Хотелось бы мне, чтобы оно поторопилось!

— Ах, не желай этого! Не торопи его, ради меня. Я могу охранить тебя от темноты, но у меня нет никого, кто бы защитил меня от света. Говорю тебе: под солнцем я умирала. И вдруг я глубоко вздохнула. Лицо мое овеял прохладный ветерок. Я подняла взгляд. Пытка кончилась, потому что смертоносная лампа исчезла. Надеюсь, она не умерла и не сделалась еще ярче. Невыносимая головная боль стихла, и зрение ко мне вернулось. Я почувствовала, словно заново родилась на свет. Но встала я не сразу, ибо была измучена. Но вот трава сделалась прохладной, и цвет ее утратил былую резкость. На травинках выступило что-то влажное, и теперь ногам стало так приятно, что я вскочила и принялась бегать взад-вперед. Я бегала долго, и вдруг нашла тебя лежащим на земле — точно так же, как недавно лежала я. Так что я села рядом, поберечь тебя до тех пор, пока не вернется твоя жизнь — и моя смерть.

— Какая ты хорошая, о прекрасное создание! Да ты простила меня еще до того, как я попросил об этом! — воскликнул Фотоген.

Так они разговорились, и юноша рассказал ей то, что знал о себе и своей жизни, а она рассказала ему то, что знала о себе, и оба сошлись на том, что следует бежать от Уэйто как можно дальше.

— Должно отправиться в путь немедленно, — проговорила Никтерис.

— Как только наступит утро, — заверил Фотоген.

— Нельзя ждать утра, — возразила девушка, — ведь тогда я не смогу двигаться, а что ты станешь делать следующей ночью? Кроме того, Уэйто видит лучше при дневном свете. Право же, надо идти сейчас, Фотоген. Верь мне: так надо.

— Я не могу, я не смею, — отозвался юноша. — Я не в силах двинуться. Едва я приподнимаю голову от твоих колен, тошнотворный ужас накатывает на меня с новой силой.

— Я буду с тобой, — успокоила Никтерис. — Я позабочусь о тебе до тех пор, пока не взойдет твое ужасное солнце, а потом можешь меня оставить и поскорее уйти. Только, пожалуйста, сперва отведи меня в какое-нибудь темное место, если такое найдется.

— Я никогда не покину тебя, Никтерис, — воскликнул Фотоген. — Только подожди немного: встанет солнце, вернет мне силу, и мы уйдем отсюда вместе и никогда, никогда больше не расстанемся.

— Нет, нет, — настаивала Никтерис, — идти надо сейчас. А ты должен научиться быть сильным в темноте, равно как и при свете дня, иначе ты навсегда останешься храбрецом только наполовину. Я уже начала — я не восстаю против твоего солнца, но стараюсь примириться с ним и понять, что оно такое и чего от меня хочет — причинить мне боль или сделать меня лучше. Ты должен так же поступить с моей тьмой.

— Но ты не знаешь, что за дикие твари живут там, к югу, — возражал Фотоген. — У них огромные зеленые глаза и они заглотят тебя, словно корешок сельдерея, дивное ты создание!

— Пойдем же, пойдем! — требовала Никтерис, — или мне придется притвориться, будто я тебя бросаю, чтобы ты пошел за мной. Я видела зеленые глаза и я спасу тебя от них.

— Ты! Как тебе это удастся? Будь сейчас день, я бы защитил тебя от самого страшного зверя. Но сейчас, из-за этой мерзкой тьмы, я даже разглядеть их не в силах! Я бы и твоих прекрасных глаз не видел, если бы не заключенный в них свет: он позволяет мне заглянуть сквозь них прямо в небеса. О да, твои глаза — окна в небеса за пределами нашего неба. Думаю, в них-то и рождаются звезды.

— Так пойдем же, или я закрою глаза, и ты их больше не увидишь, пока не станешь паинькой, — улыбнулась Никтерис. — Идем. Ты не видишь диких зверей, а я вот вижу.

— Ты видишь! И зовешь меня с собой! — воскликнул Фотоген.

— Да, — отвечала Никтерис. — И, более того, я вижу их задолго до того, как они углядят меня, так что я охраню тебя.

— Но как? — настаивал Фотоген. — Ты не умеешь ни стрелять из лука, ни наносить удары охотничьим ножом!

— Нет, но я умею держаться от них подальше. Послушай, как раз когда я нашла тебя, я играла сразу с двумя-тремя зверюгами. Я их вижу и чую задолго до того, как они подберутся ко мне совсем близко — задолго до того, как они увидят или учуют меня!

— А сейчас ты ведь никого не видишь и не чуешь? — встревоженно переспросил Фотоген, приподнимаясь на локте.

— Нет, никого. Впрочем, сейчас посмотрю, — отвечала Никтерис, легко вскакивая на ноги.

— Ох, нет, нет! Не оставляй меня — ни на минуту не оставляй! закричал Фотоген, изо всех сил напрягая зрение, чтобы не потерять во тьме ее лицо.

— Тише, или они услышат тебя, — отозвалась девушка. — Ветер дует с юга, и учуять нас они не могут. Я это уже поняла. С тех самых пор, как сгустилась милая тьма, я забавлялась с ними: то и дело чуть-чуть подставлю руку ветру, чтобы какой-нибудь хищник меня унюхал!

— Ох, жуть! — воскликнул Фотоген. — Надеюсь, больше тебе это не приходит в голову? Чем это заканчивалось?

— Всегда одним и тем же. Сей же миг хищник оборачивался, глаза его вспыхивали, и зверь мчался прямо на меня — только ты ведь помнишь, что видеть меня он не мог. Но мои глаза куда зорче, его-то я видела превосходно и обегала зверя кругом, пока не почую его — а тогда я знала, что он меня ни за что не найдет. Вот если бы ветер переменился и подул в другую сторону, целая стая ринулась бы на нас и деться нам было бы некуда. Так что лучше пойдем.

Девушка взяла его за руку. Фотоген уступил и поднялся на ноги, и Никтерис повела его прочь. Но ступал юноша с трудом, и по мере того, как шли часы, силы все больше оставляли его.

— Ох, я так устал! — и мне так страшно! — говорил он.

— Обопрись на меня, — велела Никтерис, обнимая юношу за плечи или поглаживая по щеке. — Ну, еще несколько шагов. Ведь каждый шаг прочь от замка — это шаг к спасению. Обопрись, не бойся. Сейчас я сильная и чувствую себя лучше некуда.

Так беглецы шли вперед. Зоркие ночные глаза Никтерис различали не одну пару зеленых глаз, прорезавших тьму, и девушка частенько избирала кружные пути, чтобы обойти их далеко стороной, но ни разу не помянула про них Фотогену. Она осторожно вела юношу по самой мягкой, самой нежной траве, избегая рытвин и выбоин, и ласково разговаривая с ним по пути — о прелестных цветах и звездах — о том, как уютно цветам на их зеленом ложе и как счастливы звезды там, высоко, на ложе синевы!

С приближением утра юноша приободрился, однако но безмерно устал, пройдя столь долгий путь, вместо того, чтобы спать, тем более после затянувшейся болезни. И Никтерис тоже притомилась — оттого, что всю дорогу поддерживала своего спутника, и еще из-за растущего страха перед светом, что уже забрезжил на востоке. Наконец, оба в равной мере изнемогли, и ни один уже не мог помочь другому. Словно сговорившись, беглецы остановились. Обнявшись, стояли они посреди бескрайней, поросшей травою равнины, ни один не смог бы сделать и шагу и находил опору только в слабости другого; стоило одному пошевелиться, и вторая бы не удержалась на ногах. Но по мере того, как одна слабела, другой набирался сил. Ночь шла на убыль, и день вступал в свои права; солнце уже взмывало к горизонту на пенном гребне светоносного прибоя. С приходом солнца Фотоген воскресал к жизни. И вот, наконец, солнце воспарило к небесам, словно птица — от руки Отца Света. Никтерис вскрикнула от боли и спрятала лицо в ладонях.

— Ох, — вздохнула она, — мне так страшно! Грозный свет жжет меня!

Но в тот же миг в слепоте своей она услышала, как Фотоген рассмеялся негромким, ликующим смехом, а в следующее мгновение почувствовала, как ее подхватили сильные руки: она, что всю ночь пестовала и оберегала юношу, словно дитя, теперь лежала в его объятиях, склонив голову ему на плечо, и он понес девушку словно ребенка. Однако Никтерис отличалась большей силой духа, ибо, страдая сильнее, она ничего не боялась.