Поиск

Нет, не лишние! Не бесполезные! — Джан — глаза героя — Перовская

Тихий, словно запуганный, притаился дом Сердюковых среди высоких сугробов.

Нина Александровна рассказывала мужу, что над снегом виднеется сейчас только крыша, разрисованная под сосновые ветки, да верхние косяки завешанных наглухо окон.

Все комнаты, кроме кухни, стояли нежилые. Воздушной волной вынесло несколько стекол. Правда, бреши сейчас же забили фанерой, войлоком, заложили подушками и прочим «утеплением», но ветер все же посвистывал в пустынных комнатах.

Дров не хватало. Топили каждый день только одну маленькую кухню.

На горячем шестке с утра кипятили большой медный чайник и готовили еду.

За печкой, на широком топчане, покрытом ковром, были собраны все одеяла, подушки, все, что оставалось теплого в доме.

Посуда и запас продовольствия на день-два помещались здесь же, под рукою, на полках.

В кухоньке было тепло… Пахло поджаренной с луком и салом картошкой.

Раскутав и усадив мужа в удобное кресло, поближе к теплу, Нина Александровна принялась хлопотать. Налила ему душистого чая покрепче, упросила попробовать пышечек, прочитала бодрые письма от дочки и от друзей.

Семен Гаврилович пил, ел, расспрашивал обо всем, радовался как будто теплу и уюту.

Но глубокая складка между бровей и незнакомые морщинки у губ, напряженность лица и чуть-чуть неестественное оживление говорили, как старательно прятал этот мужественный человек свое истинное настроение.

Потянулись одинокие, долгие-долгие дни…

Нина Александровна затемно уходила на работу. Она была сестрой-хозяйкой в детской больнице. Детей привозили издалека, со всего района. За день она так уставала, что едва добиралась до топчана за печкой и моментально, как убитая, засыпала.

Дочь Сердюковых с первых дней войны эвакуировалась из Москвы с медицинским институтом.

В полушубке, в ушанке и в валенках сидел Семен Гаврилович с утра до вечера у догорающей печки. Мрачные мысли одолевали его.

Целый день ни слова ни с кем!.. Ясно, кому он теперь нужен?!

Теперь он для всех обуза… И для Родины, и для семьи, и для себя самого… Но он был не прав… Даже в те жестокие дни, истекая кровью в смертельной схватке с врагом, Советское государство заботилось о своих сынах. Всеми силами стремилось помочь и поддержать инвалидов-бойцов.

Первым отыскал Семена Гавриловича председатель поселкового Совета. Он сам был инвалидом войны и потому особенно горячо откликнулся на письма Московского отдела общества слепых, военных организаций и глазной больницы. Все они сообщали в дачный поселковый Совет о судьбе отважного летчика, просили разыскать, взять на учет, навестить, познакомиться, приободрить и оказать всяческую помощь и поддержку.

Этого требовало благодарное сердце народа, сердце матери-Родины.

И председатель поспешил, бодро шагая искусственной ногой по занесенным снегом улицам к уединенному домику Сердюковых.

Вместе с его энергичным стуком и громким сердечным приветствием в обмерзшую переднюю проникли какие-то мешки, дрова, уголь.

На горячем шестке запел и засвистел самоварчик. В чугунке поспевала разварная картошка. Квашеная капуста с подсолнечным маслом и луком дожидалась в тарелочках на столе.

Бойцы-инвалиды, бывший летчик и бывший кавалерист, сразу нашли общий язык, общих фронтовых друзей, «сосчитались», как говорится, «родней», прочитали вслух и обсудили последние сводки. Потом снова стали перебирать товарищей в разных боевых частях. И гость рассказал хозяину об устройстве жизни слепых-инвалидов, собственных его товарищей по кавалерийскому полку.

Все они были определены на работу Московским отделением Всероссийского общества слепых.

Новая работа пришлась им по душе, новая профессия оказалась очень выгодной. Они скоро в ней освоились и даже сумели внести в производство ценные новаторские предложения и усовершенствования.

Возвращаясь с работы, Нина Александровна издалека заприметила дымок над трубою:

— Может, летчик какой разузнал и явился проведать. Вот бы хорошо! Семен очень затосковал в одиночестве… А с товарищами отвлечется, поделится, обогреется с ними душою…

Она вошла в сени и обомлела: в одном углу сложена поленница мелко расколотых для растопки дровец и порядочная куча угля, в другом — прислонился к стене объемистый мешок с картофелем, в кухне — яркий свет, не коптилки, а керосиновой лампы.

Тяжелые маскировочные одеяла на окнах и на стеклянной двери казались уютными драпировками. На жарком шестке аппетитно благоухала горячая картошка, а самоварчик плевался и бормотал, как подгулявший веселый старичок.

За столом сидел розовый от тепла и волнения Семен Гаврилович и усердно потчевал чаем с хлебом председателя поселкового Совета:

— Кушайте, кушайте! Вашим же добром, да вам же и челом!

— А-а-а, хозяюшка! Пожаловали, наконец! — закричал навстречу Нине Александровне председатель. — Это где же вы, дорогой товарищ, по ночам пропадать изволите?! Муж дома, а вы по больницам! Сократить, освободить от работы немедленно такую жену. Есть определенное указание. Пускай ищут себе другую сестру-хозяйку. Нам и дома хозяюшка нужна.

И развеселившийся Семен Гаврилович тоже вскочил с места и, кланяясь совсем не в ту сторону, где стояла жена, шутливо расшаркался:

— Прошу, прошу к нашему шалашу!

… Уходя, председатель несколько раз крепко-крепко встряхнул руку Семена Гавриловича:

— Так-то, друг! Нам — хоть и бывшим, но честным бойцам своей Родины — надо твердо запомнить: мы не брошены ею и не забыты! Может, в сутолоке (знаешь сам, сколько нынче забот, сколько надо упомнить) что-нибудь и упустим, не сделаем вовремя для тебя, так ты сам обязан напомнить. На жинку, небось, не обидишься, а так попросту скажешь: дай-ка мне то-то или вот это… И на нас не сердись и спроси без стеснения: так, мол, и так, нуждаюсь, мол, в том-то. Понятно?

— Больше чем наполовину, — ответил Семен Гаврилович таким веселым и бодрым голосом, какого давно уже не слыхала Нина Александровна.

* * *
Чуть забрезжил на востоке первый проблеск зари, а на крыльце уже застучали, отряхивая валенки. Детский голос спросил:

— Хозяйка! А хозяйка! Семен Гаврилович Сердюков здесь живет? А?…

Нина Александровна впустила в сени троих мальчуганов.

— Мы из детдома, из того, что на шоссе… нашего поселка… рядом с вами. Мы — пионеры. Нам председатель товарищ Барков рассказал про Семена Гавриловича. Он — герой, то есть «он» — не товарищ Барков, а ваш муж. Но товарищ Барков, между прочим, тоже орденоносец. Он — наш шеф… Он сказал, что добьется, чтобы вас отпустили с работы в больнице, а пока — вы идите спокойно. Мы вам поможем. Печку истопим, картошку ему сварим и полы подметем. Газетку нам председатель дал, чтобы ему почитать, — вот она! Мы до двух часов можем быть безотлучно. А если вам обязательно надо до вечера, тогда уж вы сами пойдите к заведующему и нас отпросите.

Нина Александровна провела ребят к мужу, и по тому, с каким молчаливым благоговением глядели они на его очки, догадалась, что творилось в ребячьих сердцах.

От вечернего их прихода она отказалась, а до двух часов просила ребят похозяйничать.

— Есть, похозяйничать до двух часов! — вытянулся перед нею звеньевой Алеша Силов. — А с каким ведром вы ходите по воду?

Нина Александровна вручила им ведро, веник, щетку, показала, где лежит топливо, картошка, и ушла с легким сердцем!

Все-таки Семен Гаврилович остался не в одиночестве.

Вернулась она, как обычно, совсем уже затемно.

Вся квартира, — даже нежилые комнаты, — была чисто прибрана, на лавке стояли ведра, полные воды. Самовар еще сохранил тепло, и чугунок с картошкой был, как младенец, укутан в одеяльце.

Семен Гаврилович, приодетый, умытый, ухоженный, сидел в кресле у теплого очага и подремывал.

Он обернулся на шаги жены:

— Нина? Ты! Ну, гляди, как ребята все сделали! Целый день вокруг меня — славно так копошились, жужжали…

— Чистота везде! Порядок, тепло! И воды мне натащили… Приготовили все… Ну, какие же молодцы! Вот помощники! Из таких будет толк. А картошкой-то ты их угостил на прощанье?!

— Угощал! Не хотели сперва, отказывались. «Мы, — говорят, — не из-за того. У нас, — говорят, — в детском доме питание хорошее. Вам самим картошка нужна, она теперь дорогая!» Насилу я их уломал. Отказался без них есть — и баста! Поели картошки с солью, напились мы все вместе чайку. А газету как мне Алеша читал!.. Что за прелесть мальчишка!.. Они завтра опять обещали прийти.

Словно кто-то взял и столкнул время с мертвой, заржавленной точки. С утра ребята вниманием и заботой окружали летчика. К вечеру возвращалась жена. Они вдвоем вели долгие, облегчающие задушевные разговоры.

О чем были эти разговоры? Ну, как пересказать, о чем говорят между собою самые близкие люди?! Обо всем, и как будто ни о чем… Вот кончится война… Дочка вернется уже взрослой… Доктором… Может быть, Семену Гавриловичу удастся овладеть каким-нибудь новым ремеслом?!.. Лишь бы поскорее окончилась эта проклятая война!.. Главное, что они все опять будут вместе, это самое главное… Вот и председатель поссовета Барков недавно рассказывал…

Председатель регулярно справлялся о здоровье и самочувствии товарища. Вечно торопясь по делам, он (как выражался этот старый кавалерист), «на всем скаку», заворачивал к Сердюковым и успевал, крепко тряся руки, рассказать очередную ободряющую историю.

Однажды ребята, дежуря возле Семена Гавриловича, получили от почтальона тяжелый пакет.

Алеша вскрыл большой серый конверт, бережно выложил на стол какие-то листы и начал читать вслух письмо, лежавшее сверху остальных бумаг.

Общество слепых, как и поселковый Совет, получило сведения о Семене Гавриловиче. Оно спрашивало, наладилась ли и как именно наладилась его личная и трудовая жизнь?? Не хочет ли он поучиться чему-нибудь? Перечислялось множество новых профессий, которыми легко овладевают не только недавно потерявшие зрение, но даже слепорожденные.

В обществе, — писали ему, — имеются опытные преподаватели и руководители. Если ему самому трудно добираться в Москву, то можно будет устроить так, что учителя будут приезжать к нему на дом.

Очень было бы хорошо, если бы он взялся вести занятия по политической грамоте среди слепых района, он ведь был командиром…

Называлось много возможностей учиться и учить других.

Предлагалось овладеть специальной грамотой для слепых и посылалась подробная инструкция, руководство и образчики книг и нот, напечатанных по системе Брайля.

— Они совсем белые эти книги. Только странички наколоты будто булавочной головкой. С одной стороны они вдавленные, дырочками, а с другой — выпуклые, шишечками, — объясняли ребята, теснясь вокруг Семена Гавриловича и вместе с ним с любопытством ощупывая содержимое увесистого пакета.

— Вот, Семен Гаврилович, сколько дел на вас сразу навалили, — с гордостью отметили ребята. — А вы еще боялись, что о вас позабудут.