IV. Успех — Красное солнышко — Андреевская Варвара

Переговоры Миши с содержателем цирка, господином Фриш, увенчались успехом; выслушав предложение мальчика выручить его на два последних представления своим голубком, вместо большого египетского голубя, г. Фриш пришел в восторг, сразу согласился выдать Гаше жалованье все целиком, и даже предложил вновь принять ее в число своей труппы.

— Нет, господин Фриш, Гаша слишком оскорблена вашей жестокостью, я заранее могу сказать, что она к вам не вернется.

— Скажите, пожалуйста, какая принцесса! Экая важность, что я чуть-чуть хлопнул ее по щеке… Другая бы даже, наверное и не заметила, — возразил господин Фриш.

— Трудно не заметить, когда щека посинела и вспухла.

— Ну, что-же из этого? Хотя бы…

Миша был возмущен, но он старался казаться покойным, боясь иначе навредить Гаше.

— Так, значит, я привезу моего голубя за час до начала представления? — сказал он после минутного молчания.

— Да, пожалуйста, не позже. Я также слыхал от Гаши, что, кроме ученого голубя, у вас еще есть дрессированный зайчик?

— Есть!

— Если бы вы привели и его, то я был бы вам искренно благодарен, потому что наш белый зайчик "Труся" за последнее время до того изменился, что часто не слушает меня и конфузит при публике, несмотря на то, что перед каждым представлением я с ним делаю повторения и угощаю его колотушками.

"Противный человек, самого бы тебя угостить колотушками", — подумал про себя Миша и затем сказал вслух слегка дрожащим голосом:

— Я своего "Красавчика" никогда не бил и не бью, а он меня всегда слушается.

— Так вы его принесете? — продолжал господин Фриш, — я за это вам заплачу отдельно.

— Благодарю; лично мне никакой платы не нужно, если я соглашаюсь привести сюда своих зверьков, то только ради того, чтобы заставить вас рассчитаться с Гашей; ведь иначе вы не отдадите ей жалованья?

— Конечно, жалованье будет передано вам только после представления, как мы условились, половина сегодня, другая завтра.

Миша, молча поклонился и уже хотел уходить, но господин Фриш удержал его.

— Одно слово — подождите; вы знаете, что вам нельзя выступить на сцену с вашими любимцами в гимназической форме.

— Ах, да, в самом деле… Я об этом не подумал… Впрочем, у меня есть матросский костюм, совсем новенький, раза два-три надетый; как вы думаете, подойдет ли он?

— Как нельзя больше; перед вашим выходом на сцену, я заявлю публике, что один маленький моряк будет иметь честь представить ей заморского голубя "Красавчика" и заморского зайчика "Орлика". Эффект получится полный.

— До свиданья, — сказал Миша, направляясь к выходу.

— Еще одно слово, — снова остановил его господин Фриш.

— Что прикажете?

— Послезавтра я уезжаю с моей труппой в соседний город; придется опять призвать плотников для разборки нашего цирка; но, как вам уже известно, здешние плотники так не ловки и не умелы, что снова могут поломать деревянные стропила, а потому не будете ли вы так любезны придти, когда для вас удобнее, сделать все это под вашим наблюдением, за что, конечно, не откажетесь взять плату; тут будет уже личный ваш труд…

Миша медлил с ответом; господин Фриш ему был крайне не симпатичен, а после его выходки с Гашей в особенности; в первую минуту он хотел отказаться, но мысль заработать лишний грош, который при их скудных средствах пойдет на пользу той же Гаше и избавит маму от лишнего сиденья над шитьем, заставила его согласиться.

— До свиданья, — сказал тогда господин Фриш, — я жду вас с вашими питомцами не позже половины шестого.

— Будьте покойны и надейтесь на мою аккуратность.

С этими словами Миша отправился домой.

Мария Ивановна и Гаша давно ожидали его; по выражению лица мальчика они сразу догадались, что дело улажено, и когда он вошел в комнату, то, так как он с утра ничего не ел, первым делом заставили его проглотить хоть несколько ложек похлебки, прежде чем начать рассказывать. Мише очень трудно было исполнить их требование; ему хотелось скорее все рассказать, — но он, тем не менее, все-таки повиновался.

— Шестую ложку похлебки вливаю в рот, не считая столько же кусков хлеба, — проговорил он, наконец, рассмеявшись, — а потому считаю себя вправе сделать перерыв, чтобы поделиться впечатлением. — И начал подробно рассказывать все то, что нам уже известно.

— Может быть, мне в самом деле, следует принять его предложение и вернуться, — сказала Гаша, когда рассказ был окончен.

— Тебе? Вернуться к нему?.. После того, что было?.. Нет, покуда я жива, я этого не допущу, — возразила Мария Ивановна. — Живи у нас; как мы ни бедны, но настолько хватит, чтобы прокормить тебя до тех пор, пока приищешь себе какое-нибудь более или менее подходящее место.

— Живи, живи у нас, — добавил Миша, — ты будешь моей маленькой сестричкой, будешь постоянно с мамой, а то она, бедная, скучает, когда я ухожу в гимназию… Ведь правда, мамочка, да?

— Конечно, правда, мой дружок; эти часы мне всегда кажутся длинными и тоскливыми… Теперь я буду довольна: у меня, кроме доброго, любимого сына, еще будет такая же дорогая, любимая дочка…

Гаша бросилась целовать свою благодетельницу.

— Ты теперь уже умеешь немного шить; будешь помогать мне; вдвоем работа пойдет у нас быстрее, следовательно, и заработок будет больше…

— О, конечно, дорогая Мария Ивановна, я буду помогать вам! Увидите, работа у нас с вами закипит… Это так весело… Так приятно; раньше я не имела никакого представления о работе, теперь же, благодаря вам, я готова просиживать за иголкою не только целый день, но и ночь…

— Ну, ну, не увлекайся! Этого никогда не будет…

— Почему?

— Потому, что я не позволю, — возразила Мария Ивановна почти строго.

— Но почему же, дорогая, почему вы мне этого не позволите?

— Ты должна беречь силы, а не надрывать их; работать следует в меру…

— Однако, вы сами этого не делаете?

— Да, да, мамочка, Гаша заметила совершенно верно, — ты сама этого не делаешь, — заметил Миша.

Долго еще продолжался разговор между Марией Ивановной, Гашей и Мишей; они спорили, возражали друг другу, доказывали, строили планы будущего и только около четырех часов уже вспомнили, что Мише пора собираться.

Мария Ивановна вынула из сундука его матросский костюм, который, по счастью, оказался еще совершенно свежим и нисколько не помятым. — Сняв с себя гимназическую рубашку, Миша живо преобразился в маленького матроса; оживленные, черные глаза его лихорадочно блестели, в них видна была и радость за судьбу сиротки Гаши, которая теперь навсегда избавится от грубого обращения, и невольная тревога за то, как выступит он на сцену перед публикою со своими питомцами? "А что, если они закапризничают, испугаются, увидав себя среди толпы, среди новой обстановки при освещении множества фонарей?.. Закапризничают, испугаются и не послушают? Скандал ведь тогда на весь город?"

В числе публики, наверное, встретятся его знакомые и товарищи по гимназии; они его узнают, поднимут на смех, а господин Фриш так рассердится, что, пожалуй, приколотит и самого его, и "Орлика", и "Красавчика".

— О, нет, я этого не допущу ни в каком случае! — сорвалось с языка Миши.

— Что ты говоришь? — спросила Мария Ивановна, полагая, что он обращается к ней или к Гаше.

— Ничего, мамочка, я сам с собою рассуждаю… Я говорю, что никогда не позволил бы господину Фриш бить "Красавчика" или "Орлика", если бы они, испугавшись новой обстановки, шума и музыки, вдруг отказались меня слушать.

— Зачем раньше времени тревожить себя подобными мыслями? Я уверена, что ничего такого никогда не случится. "Красавчик" и "Орлик" вовсе не пугливы, — возразила Мария Ивановна, желая успокоить его, хотя в душе невольно думала, что опасения мальчика вполне основательны.

— Конечно, Миша, ты напрасно беспокоишься, ничего худого не случится, — добавила Гаша, переглянувшись с Марией Ивановной. — Давай-ка лучше я помогу тебе собрать твоих актеров.

— Помоги, голубушка, я буду очень благодарен; мне одному, пожалуй, и не справиться.

— Пойдем на чердак, принесем их сюда, здесь будет удобнее их снарядить!

— Пожалуй, Гаша, ты права, там темно да и не тащить же туда корзину и клетку.

— Конечно.

И дети тотчас отправились на чердак, откуда скоро вернулись со своими питомцами; Гаша несла "Красавчика", а Миша "Орлика". "Орлика" посадили в белую корзину, которую Гаша тщательно прикрыла легким, вязаным платком и обвязала со всех четырех сторон веревками. Таким образом, "Орлик" не был лишен воздуха и в то же время не мог выпрыгнуть, если бы вдруг ему пришла такая фантазия. Голубка же "Красавчика" водворили в ту самую клетку, в которой он приехал от Лёвы.

Гаша сходила за извозчиком, помогла Мише поставить корзинку и клетку на сиденье и, пожелав счастливого пути, молча вернулась в комнату. Извозчику было приказано ехать шагом, а Миша шел пешком около дрожек, придерживая рукою кожаный фартук экипажа, чтобы не дать корзинке и клетке соскользнуть с сиденья.

От дома, где жил Миша, до городской площади было недалеко и они довольно скоро доехали, так что "Орлик" и "Красавчик" явились как раз вовремя; Миша нашел свободную минутку, чтобы немножко повторить с ними; Фриш остался очень доволен и еще раз очень любезно поблагодарил Мишу, сказав, что его выход стоит под № 4, и отправился на сцену, чтобы сделать некоторые необходимые приготовления.

К шести часам пришли музыканты; затем, мало-помалу начала собираться публика; около восьми цирк был полон зрителей, — не было ни одного пустого места. Главным образом были дети, но и взрослых тоже набралось порядочно.

Миша выглядывал из-за угла, так что он видел всех, а его никто; он сразу узнал многих товарищей по гимназии и знакомых.

"Воображаю, как они удивятся, когда увидят меня… Это выйдет презабавно; скорее бы наступил мой выход!" — подумал сам про себя Миша и, спрятавшись еще глубже в угол, стал разглядывать окружающую его обстановку.

Выход первый заключался в том, что на сцену вывели двух лошадей; они были почти одинакового роста, одна вороная, другая серая; их держали под узцы два казака-подростка, красивые, стройные, с оживленными глазами и с таким отважным видом, что, глядя на них, невольно думалось, что они никогда и ни перед чем не остановятся.

Согласно программы казаки-подростки должны были представить джигитовку, для чего Антоша, одетый в трико и опоясанный широким, разноцветным поясом, предварительно раскидал по всей усыпанной песком круглой площади несколько носовых платков, маленьких корзиночек с ручками и два кинжала. Мишу чрезвычайно заинтересовало, что из этого выйдет? Он никогда не видал джигитовки и не мог себе представить, в чем она заключается.

— Зачем ты все это раскидал? — спросил он Антошу, когда тот проходил мимо.

— Сейчас узнаешь, — отвечал Антоша и махнул рукою музыкантам.

Раздались громкие звуки марша; казаки моментально вспрыгнули на спины лошадей и галопом обогнули круг арены, раз… другой… Затем, сначала один, а потом и другой — на всем скаку, низко склонившись с седла, поднимали с земли раскиданные предметы; публика, конечно, приходила в восторг, аплодисменты гремели без конца, и казаки, раскланиваясь, удалились вполне довольные.

Для № 2-го на сцену была выведена собака, высокая, поджарая, на тонких ногах, с узкою мордой и умными выразительными глазами; легко ступая по песку, она поводила головою направо и налево и, словно сознавая собственное достоинство, спокойно остановилась перед публикой, приветливо махая хвостом.

— Похвастайте нам вашими познаниями, почтеннейший г. Трезор! — обратился к собаке господин Фриш; — первым делом, я вас попрошу быть вежливым и поклониться многоуважаемой публике, которая почтила нас своим благосклонным посещением!

Трезор привстал на задние лапы.

— Сейчас, г. Трезор, я вас не затрудню, — поспешил добавить господин Фриш, и надел Трезору на голову военную фуражку.

— Ну! — прикрикнул он по прошествии нескольких минут.

Трезор приподнял правую переднюю лапу и отдал честь, приложив лапу к козырьку.

— Браво! — раздались одобрительные крики в публике.

Господин Фриш снял с него фуражку и знаком руки разрешил ему снова встать на все четыре лапы.

— Тепер, — обратился он к нему после минутного молчания, — посмотрите хорошенько на мои часы и скажите нам, сколько времени?

Трезор пристально уставился глазами в поднесенные к его морде часы хозяина и лизнул их; публика расхохоталась.

— Вы хотите этим дать понять, что говорить не можете? — сказал господин Фриш. Трезор утвердительно кивнул головой.

— Не можете? — переспросил господин Фриш. Трезор вторично мотнул головой.

— Как же нам тогда быть?

Трезор обвел своими умными глазами сначала всю публику, затем остановил взор на хозяине, как бы желая проговорить "не знаю!"

— Постарайтесь объясниться знаками — ведь это вы можете? — продолжал последний. Трезор ответил утвердительным кивком головы, после чего господин Фриш снова поднес ему к морде часы.

Умное животное долго всматривалось в циферблат, словно что-то соображая, затем, высоко приподняв одну из передних лап, мерно, отчетливо стукнуло по земле девять раз.

Г. Фриш указал публике на стоявшие на мраморной подставке большие часы, стрелки которых действительно показывали девять.

— Молодец Трезор! — раздалось среди публики.

— Кланяйтесь и благодарите! — шепнул г. Фриш на ухо умной собаке, настолько, однако, громко, чтобы присутствующие могли слышать.

Трезор сделал несколько шагов назад, продолжая смотреть на публику, и, забавно присев на задние лапы, настолько низко, чтобы передними тоже упираться в землю, изобразил нечто вроде реверанса; что касается господина Фриш, он тоже почтительно раскланялся на все стороны.

Миша, выглядывая из-за угла, стоял совершенно пораженный, недоумевая, каким образом господин Фриш мог научить всему им виденному Трезора; но этим представление еще не кончилось. Трезор по приказанию хозяина выделывал перед публикой много других штук: прыгал через стулья; ловко подкидывал кверху мячик, который сам же, с еще большей ловкостью ловил в открытую пасть; ходил взад и вперед на передних лапах, вниз головою, отвечал на заданные ему вопросы (конечно, совершенно своеобразным способом), так, например, на вопрос господина Фриш, как поступал бы он если-бы на него напали разбойники, начинал ворчать, лаять и бросаться во все стороны, словно желая растерзать кого-то.

— Довольно! — остановил его, наконец, хозяин.

Он моментально затих.

— А что ты сделаешь, когда я покажу тебе большой сбор за наше представление? — спросил господин Фриш после минутного молчания.

Трезор принялся с радостным взвизгиванием подпрыгивать в воздухе.

— А если сбор окажется неудачным? — продолжал хозяин.

Трезор, вместо ответа, низко наклонил голову, опустил хвост и с жалобным воем спрятался под скамейку.

— Браво! Браво! — одобрила его публика.

В выходе № 3 — выступил акробат Антоша; он ловко прыгал по канату, ловко кувыркался, ловко выкидывал в воздухе различные эволюции, приводившие публику в восторг и вызывавшие нескончаемые аплодисменты… Некоторые вещи особенно нравились публике, нравились настолько, что она требовала даже повторения, но Миша, не мог равнодушно смотреть на все эти акробатические упражнения, сопряженные с опасностью жизни, и в самые интересные, по мнению публики, моменты закрывал глаза рукою.

Таким образом время протянулось почти до десяти часов; наконец, наступила пора выхода Миши: бедный мальчик, первый раз в жизни очутившийся среди подобной обстановки, чувствовал себя неловко; голова его кружилась, ноги подкашивались, он шел вперед нетвердыми шагами, старался разглядеть знакомые лица среди присутствующей публики, но как-то ничего не мог разобрать… Все у него сливалось в одну общую массу… Он слышал только, что там где-то направо… налево… прямо… звучат знакомые голоса товарищей.

— Смотрите, смотрите, господа, ведь это Миша… наш Миша…

— Как он мог попасть сюда?

— Нет, это не он… — возражали другие.

— Но удивительно похож!

— Да он же — он, безо всякого сомнения, всмотритесь хорошенько!

Господин Фриш, между тем, выступил вперед и торжественно объявил достопочтеннейшей публике, что сию минуту будет иметь честь представить ей маленького моряка, который, только что прибыв из-за далекого, синего моря, привез прекрасного белого голубя и очаровательного, такого же белого зайчика, которые сейчас дадут свое представление.

Все это господин Фриш говорил очень складно, очень мило, очень комично; но Миша улавливал только одни звуки его голоса, слова же для него точно куда-то улетучивались… Куда-то ускользали.

— Начинайте! — обратился он, наконец, к Мише, ударив его по плечу.

Миша сразу очнулся и, словно проснувшись от какого-то тяжелого забытья, сделал над собою усилие, чтобы казаться покойным.

Мысль о том, что он трудится для бедной сиротки Гаши, и чтобы избавить мать от лишних часов работы — придала ему силу и энергию.

Он, по видимому, совершенно покойно заставил "Красавчика" проделывать все те штуки, которым его научил Лёва и которые он сам, после отъезда последнего, ежедневно с ним репетировал. "Красавчик" выказал себя молодцом; ни музыка, ни шум аплодисментов, ни непривычный свет, очевидно, не производили на него ни малейшего впечатления. Он проделывал перед многочисленной публикой все свои заученные штуки, точно также покойно, точно также послушно, как проделывал их раньше, на полутемном чердаке глаз на глаз с Мишей и с четвероногим дружком "Орликом", который в данный момент, тоже выступив на арену, лицом в грязь не ударил, если можно так выразиться про зайчика, имевшего вместо лица простую мордочку; словом, 4-й № прошел особенно блестяще; публика требовала несколько раз повторения, и громко кричала "браво! браво, "Красавчик", браво, "Орлик"! браво, маленький моряк!"

Видя полный успех первый раз выступивших на арене импровизированных актеров, господин Фриш остался очень доволен, во время перерыва крепко пожал руку Миши, взял с него честное слово, что он непременно придет на завтрашнее, последнее представление, так сказать, уже прощальное, и отдал ему жалованье Гаши за один месяц.

— Остальное получите завтра, — сказал он в заключение, — а послезавтра утром, пожалуйста, приходите помочь плотникам разбирать столбы и стропила.

Миша молча поклонился.

Позвав извозчика, он опять уставил на его разбитых дрожках корзинку "Орлика" и клетку "Красавчика", чтобы отправиться вместе с ними домой и скорее сообщить матери о блестящих успехах своих маленьких питомцев, а завтра утром обязательно написать об этом Лёве.