Опубликовано: 26 сентября 2020

Просмотров: 263

Глава 37 Жнец, чье имя Смерть — Аня из Зеленых Мезонинов — Люси Монтгомери

— Мэтью… Мэтью… что случилось? Мэтью, тебе плохо? — восклицала Марилла, и тревога звучала в каждом отрывистом слове.

Как раз в этот момент Аня вошла в переднюю с букетом белых нарциссов — много времени прошло, прежде чем она опять смогла полюбить вид и запах этих цветов, — и услышала испуганный голос Мариллы и увидела Мэтью, стоящего на пороге со свернутой газетой в руке и странно искаженным, посеревшим лицом. Аня бросила цветы и подскочила к нему одновременно с Мариллой. Но было уже поздно; прежде чем они успели подхватить его, Мэтью упал на пороге.

— У него обморок! — задыхаясь, воскликнула Марилла. — Аня, беги за Мартином! Скорее! Он в коровнике!

Мартин, батрак, который только что вернулся с почты, сразу же бросился за доктором, по пути сообщив о случившемся мистеру и миссис Барри. Миссис Линд, которая в это время случайно оказалась в Садовом Склоне, пришла вместе с ними. Они застали Аню и Мариллу в отчаянных попытках привести Мэтью в чувство.

Миссис Линд мягко отодвинула их в сторону, пощупала пульс и затем приложила ухо к сердцу Мэтью. Потом она печально взглянула на их встревоженные лица, и глаза ее наполнились слезами.

— Ох, Марилла, — сказала она печально. — Мне кажется… мы уже не можем ему помочь.

— Миссис Линд, вы ведь не думаете… неужели вы думаете, что Мэтью… Мэтью… — Аня не могла вымолвить страшного слова; она почувствовала слабость и побледнела.

— Да, детка, боюсь, что так. Посмотри на его лицо. Если бы тебе приходилось видеть это выражение так часто, как мне, ты знала бы, что оно означает.

Аня взглянула на неподвижное лицо и увидела на нем печать Смерти.

Прибывший доктор сказал, что смерть была мгновенной и, вероятно, безболезненной; скорее всего, она была вызвана каким-то неожиданным потрясением. Причину этого потрясения обнаружили в газете, которую держал Мэтью, той самой, что Мартин привез с почты в то утро. В газете было сообщение о банкротстве банка Эбби.

Печальная новость быстро облетела Авонлею, и весь день многочисленные друзья и соседи приходили в Зеленые Мезонины отдать дань уважения мертвому и выразить сочувствие живым. Впервые робкий, тихий Мэтью Касберт оказался в центре внимания; белое величие смерти опустилось на него и увенчало его чело.

Когда мирная ночь мягко сошла на Зеленые Мезонины, старый дом был тих и спокоен. В гостиной в гробу лежал Мэтью; длинные седые волосы обрамляли его безмятежное лицо, на котором была чуть заметна добрая улыбка, как будто он всего лишь спал и видел приятные сны. Вокруг него были цветы… душистые старомодные цветы, которые некогда посадила на ферме его мать, приехавшая сюда вскоре после замужества, и к которым Мэтью всегда питал тайную, безмолвную привязанность. Аня собрала их и принесла умершему; страдальческие, без слез глаза горели на ее бледном лице. Это было последнее, что она могла сделать для него.

Мистер и миссис Барри и миссис Линд остались с ними в эту ночь. Диана, зашедшая в мезонин, где Аня стояла у окна, сказала нежно:

— Аня, дорогая, ты не хочешь, чтобы я осталась с тобой на ночь?

— Спасибо, Диана. — Аня серьезно взглянула в лицо подруге. — Я надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что хочу быть одна. Я не боюсь. Я ни минуты не была одна, с тех пор как это случилось… и теперь я хочу побыть одна. Я хочу помолчать и попытаться понять это. Я не могу этого понять. То мне кажется, что Мэтью не мог умереть, то — что он умер уже давно и с тех пор у меня эта ужасная тупая боль.

Диана не совсем поняла ее. Страстное отчаяние Мариллы, сметающее бурным потоком все границы природной сдержанности и долголетней привычки, она могла понять лучше, чем Анино страдание без слез. Но она послушно ушла, оставив Аню один на один с ее первым в жизни горем.

Аня надеялась, что в одиночестве придут слезы. Ей казалось ужасным, что она не может пролить ни слезы о Мэтью, которого так любила и который был так добр к ней, о Мэтью, который шел с ней вместе вчера вечером на закате, а теперь лежал в тускло освещенной комнате внизу с этим ужасным спокойствием на челе. Но сначала слезы не приходили, даже когда она опустилась в темноте у окна на колени и прочла молитву, глядя на звезды над холмами… никаких слез, только та же ужасная тупая боль, которая не переставала мучить ее, пока она не заснула, измученная горем и волнениями этого дня.

Ночью она проснулась. Кругом была тишина и темнота, и воспоминания дня нахлынули на нее, словно волна горя. Она видела лицо Мэтью, когда он улыбнулся, расставаясь с ней у ворот накануне вечером, и слышала его голос; "Моя девочка… моя девочка, которой я горжусь". Тогда пришли слезы, и Аня горько зарыдала. Марилла услышала и тихо вошла в комнату, чтобы утешить ее.

— Ну-ну… не плачь так, дорогая. Его не вернешь. Не надо… так плакать. Я знала сама, что не надо, но не могла удержаться. Он всегда был хорошим, добрым братом… но… воля Божья…

— Ах, позвольте мне плакать, Марилла, — рыдала Аня. — Слезы легче, чем эта тупая боль. Останьтесь со мной ненадолго, обнимите меня, вот так… Я не могла остаться с Дианой… она и милая, и добрая, и ласковая… но это не ее горе… она вне его, и она не может помочь мне. Это наше горе… ваше и мое. О, Марилла, как мы будем жить без него?

— Мы с тобой есть друг у друга, Аня. Не знаю, что я делала бы, если бы тебя не было… если бы ты никогда не появилась здесь… Ах, Аня, я знаю, что была порой и строгой, и требовательной к тебе… но ты не должна думать, что я не любила тебя так же глубоко, как любил тебя Мэтью. Я хочу сказать тебе об этом сейчас, когда могу найти слова. Мне всегда было нелегко открыть сердце, но в такие минуты это легче. Я люблю тебя так же сильно, как если бы ты была моей плотью и кровью. Ты стала мне радостью и утешением с тех самых пор, как приехала в Зеленые Мезонины.

Два дня спустя Мэтью Касберта вынесли за порог его родного дома иунесли от полей, которые он пахал, и садов, которые он любил, и деревьев, которые он посадил. А Авонлея вернулась к своему прежнему спокойствию, и даже в Зеленых Мезонинах все постепенно вошло в привычную колею и работа выполнялась так же правильно и размеренно, как прежде, хотя и оставалось болезненное чувство невосполнимой утраты. Ане, прежде не знакомой с горем, было грустно, что это должно быть так — что они могут жить по-старому, хотя Мэтью уже нет. Она испытала что-то вроде стыда и угрызений совести, когда обнаружила, что восход солнца и бледно-розовые бутоны, раскрывающиеся в саду, по-прежнему приводят ее в восторг, что ей приятно, когда приходит Диана, и что веселые слова Дианы заставляют ее улыбаться и смеяться — короче, что прекрасный мир цветения, любви и дружбы не утратил ничего из своей способности пленять ее воображение и волновать ее сердце, что жизнь по-прежнему зовет ее тысячью настойчивых голосов.

— Мне кажется, что это предательство по отношению к Мэтью — находить удовольствие в таких вещах, когда его уже нет, — печально признавалась она миссис Аллан как-то вечером, когда они сидели вместе в саду дома священника. — Мне так его не хватает… все время… и все же, миссис Аллан, мир и жизнь кажутся мне необыкновенно красивыми и интересными. Сегодня Диана сказала что-то смешное, и я поймала себя на том, что смеюсь… Когда Мэтью умер, мне казалось, что я никогда больше не смогу смеяться. И я думаю, что не должна смеяться.

— Когда Мэтью был здесь, он любил слушать твой смех, и ему было приятно знать, что ты находишь удовольствие в том, что окружает тебя, — сказала миссис Аллан мягко. — Он далеко теперь, но ему все равно приятно это знать. Я уверена, мы не должны закрывать наши сердца перед исцеляющим воздействием, которое нам предлагает природа. Но я понимаю твои чувства. Я думаю, мы все испытываем то же самое. Мы отвергаем мысль о том, что что-то может доставить нам удовольствие, когда того, кого мы любим, больше нет здесь, чтобы разделить с нами это удовольствие. И нам кажется, будто мы не верны нашему горю, когда обнаруживаем, что вновь обретаем интерес к жизни.

— Я ходила сегодня на кладбище, чтобы посадить розовый куст на могиле Мэтью, — сказала Аня задумчиво. — Я взяла веточку от маленького куста белой розы, которую привезла из Шотландии и посадила его мать. Мэтью больше всего любил эти розы… они такие маленькие и душистые на своих тонких колючих стеблях. Мне было так приятно, что я могу посадить их возле могилы Мэтью, как будто я делаю что-то, что должно ему понравиться. Я надеюсь, у него есть такие же розы на небесах. Может быть, души всех этих маленьких белых розочек, которые цвели каждое лето и которые он любил, все собрались там, чтобы встретить его… Но мне пора домой. Марилла совсем одна, и ей грустно в сумерки.

— Боюсь, ей будет еще грустнее, когда ты уедешь в университет, — сказала миссис Аллан.

Аня не ответила; она попрощалась и медленно пошла назад, в Зеленые Мезонины. Марилла сидела на пороге, и Аня опустилась рядом с ней. Дверь в дом была распахнута; ее придерживала, не давая закрыться, большая розовая морская раковина; переливы ее гладких внутренних завитков вызывали в памяти море на закате.

Аня сорвала несколько веточек бледно-желтой жимолости и вколола себе в волосы. Она любила этот восхитительный, подобный воздушному благословению, слабый аромат; он поднимался над ней всякий раз, когда она делала движение.

— Доктор Спенсер заходил, когда тебя не было, — сказала Марилла. — Он говорит, что тот знаменитый окулист будет завтра в городе, и настаивает, чтобы я съездила и посоветовалась с ним. Я думаю, надо съездить — и дело с концом. Я буду более чем благодарна, если он сумеет подобрать мне правильные очки. Ты ведь не против остаться одна, пока меня не будет? Мартину придется отвезти меня, а здесь нужно кое-что погладить и испечь.

— Все будет в порядке, Диана придет и составит мне компанию. Я справлюсь — и поглажу, и испеку. Можете не бояться — я не накрахмалю носовые платки и не положу болеутолитель в пирог.

Марилла рассмеялась:

— Сколько глупостей ты делала в то время, Аня! Все время попадала в переделки! Мне казалось, ты прямо одержимая. Помнишь, как ты выкрасила волосы?

— Конечно помню. И никогда не забуду, — улыбнулась Аня, коснувшись тяжелой косы, обвивавшей ее изящную головку. — Теперь меня порой смех разбирает, когда подумаю, как меня огорчали мои волосы… но я смеюсь недолго, потому что это было для меня тогда настоящим бедствием. Я ужасно страдала из-за моих волос и веснушек. Веснушек почти нет, а люди настолько добры, что называют мои волосы каштановыми… все, кроме Джози Пай. Она сообщила мне вчера, что они теперь еще рыжее, чем прежде, или, по крайней мере, кажутся такими рядом с моим черным платьем. Она спросила меня, неужели рыжие люди могут привыкнуть к цвету своих волос. Марилла, я почти уже решила бросить все попытки полюбить Джози Пай. Я делала то, что прежде назвала бы "героическими усилиями", чтобы полюбить ее, но полюбить Джози невозможно.

— Джози такая же, как все в их семье, — сказала Марилла резко, — так что она не может не быть неприятной. Можно предположить, что существование подобных людей служит какой-то полезной цели в обществе, но в чем она заключается, мне известно не больше, чем о пользе чертополоха. Джози тоже собирается преподавать?

— Нет, она пойдет на второй курс семинарии в следующем году, так же как Муди Спуржден и Чарли Слоан. Джейн и Руби собираются преподавать, и обе уже нашли работу. Джейн в Ньюбридже, а Руби где-то дальше к западу.

— Гилберт Блайт тоже собирается учительствовать?

— Да, — был короткий ответ.

— Какой он симпатичный парень, — сказала Марилла рассеянно. — Я видела его в церкви в прошлое воскресенье. Он такой высокий и мужественный. Очень похож на своего отца, когда тот был в таком возрасте. Джон Блайт был красивым парнем. Мы были очень близкими друзьями, он и я. Люди называли его моим женихом.

Аня подняла глаза с живым интересом:

— Ах, Марилла… и что случилось?.. Почему вы не…

— Мы поссорились. Я не простила его, когда он об этом просил. Я хотела простить, но не сразу. Я была обижена и сердита. Мне хотелось сначала наказать его. Он никогда не вернулся… все Блайты были ужасно гордые. Но потом… мне всегда было грустно. Я жалела, что не простила его, когда он об этом просил.

— Значит, и у вас в жизни был роман, — сказала Аня мягко.

— Да, пожалуй, можешь так это назвать. Ты бы не подумала, глядя на меня, правда? Но никогда нельзя судить о людях по их внешности. Все забыли о нас с Джоном. Я и сама забыла. Но все это вспомнилось мне, когда я увидела Гилберта в прошлое воскресенье.

Опубликовано: 26 сентября 2020

Просмотров: 261

Глава 35 Зима в семинарии — Аня из Зеленых Мезонинов — Люси Монтгомери

Анина тоска по Авонлее прошла, чему во многом способствовало то, что каждую субботу и воскресенье она проводила дома. Пока еще держалась мягкая погода, все семинаристы, чьи семьи жили в Авонлее, каждую пятницу вечером отправлялись в Кармоди по новой железнодорожной ветке. Диана и еще несколько человек из авонлейской молодежи обычно встречали их на станции, и все вместе веселой гурьбой они пешком шли в Авонлею. Аня считала эту еженедельную вечернюю прогулку на чудесном бодрящем воздухе по дороге, ведущей через окрашенные осенью холмы к приветливо мигающим вдали огонькам Авонлеи, самым приятным и дорогим событием каждой недели.

Гилберт Блайт почти всегда сопровождал Руби Джиллис и нес ее сумку. Руби превратилась в очень красивую девушку, считавшую себя совершенно взрослой, какой она, впрочем, и была на самом деле. Она носила такие длинные юбки, какие только позволяла ей мать, и в городе делала высокую прическу, хотя, возвращаясь домой, все же была вынуждена заплетать косы. У нее были большие ярко-голубые глаза, яркий румянец и эффектная фигура с округлыми формами. Она много смеялась, была веселой и добродушной и всей душой предавалась радостям жизни.

— Никак не думала, что она из тех девушек, какие могут нравиться Гилберту, — шепнула Джейн Ане. Аня была того же мнения, но не сказала бы этого вслух даже ценой стипендии Авери. Она не могла не думать о том, как было бы приятно иметь такого друга, как Гилберт, с которым можно было бы шутить и болтать, обмениваться мыслями о прочитанных книжках, об учебе, о намеченных в жизни целях. У Гилберта были эти цели, она хорошо знала об этом. А Руби Джиллис не казалась тем человеком, с которым можно серьезно и с пользой обсуждать такие вопросы.

В Аниных мыслях о Гилберте не было никакой глупой сентиментальности. Думая о мальчиках, если она вообще о них думала, она видела в них только возможных хороших товарищей. Если бы они с Гилбертом были друзьями, ее ничуть не волновало бы, сколько еще друзей есть у него или кого он провожает домой. Она обладала особым даром привлекать к себе других, и подружек у нее было множество, но вместе с тем она смутно сознавала, что мужская дружба может также принести пользу, позволив ощутить всю полноту чувства товарищества, и сформировать более широкий взгляд на мир путем сравнения суждений и мнений. Не то чтобы Аня могла так ясно сформулировать свои чувства; она просто думала, что, если бы Гилберт когда-нибудь прошел вместе с ней со станции по широким полям и поросшим папоротниками тропинкам, они могли бы о многом весело и интересно поговорить: о новом мире, открывавшемся перед ними, о надеждах на будущее, о мечтах. Гилберт был умным юношей, со своим собственным взглядом на мир и решимостью получить от жизни то, что есть в ней наилучшего, и отдать ей взамен лучшую часть своего существа. Руби Джиллис признавалась Джейн Эндрюс, что не понимает и половины всех речей Гилберта Блайта. Он говорит совсем как Аня Ширли, когда у нее такой глубокомысленный вид, сама же она, Руби, не видит ничего приятного в том, чтобы думать о книжках и прочем в том же роде, если никто не заставляет. С Фрэнком Стокли гораздо веселее и интереснее, но зато он не такой красивый, как Гилберт, и она, право же, не может решить, кто из них ей больше нравится!

Тем временем в семинарии вокруг Ани постепенно сложился маленький кружок друзей, вдумчивых, с богатым воображением, честолюбивых, как она сама. С «румяной» Стеллой Мэйнард и «мечтательницей» Присиллой Грант она скоро близко познакомилась и подружилась, обнаружив, что бледная, с одухотворенным лицом Присилла обладает неисчерпаемой склонностью к шуткам, озорству и веселью, а живая, черноглазая Стелла лелеет в душе печальные мечты и фантазии, столь же эфирные и радужные, как Анины собственные.

После рождественских каникул семинаристы из Авонлеи перестали ездить домой по пятницам и серьезно взялись за работу. К этому времени все семинаристы уже тяготели к своему собственному, вполне определенному положению в студенческих рядах, а возникшие среди них группы обрели отчетливые и закрепившиеся особенности. Определенные факты стали единодушно признаны и приняты, так, например, все были согласны, что число оспаривающих золотую медаль сократилось до трех человек — Гилберта Блайта, Ани Ширли и Льюиса Уилсона; что же до стипендии Авери, здесь было больше сомнений, и возможных победителей насчитывалось шестеро. Бронзовая медаль по математике считалась фактически завоеванной смешным, толстым и маленьким деревенским юношей с выпуклым лбом и в залатанном пальто.

Руби Джиллис считалась в тот год самой красивой девушкой в семинарии. Среди студенток второго курса пальма первенства за красоту была отдана Стелле Мэйнард, при незначительном, но весьма критически настроенном меньшинстве, склонявшемся в пользу Ани Ширли. Этель Марр отличалась, как было признано всеми компетентными судьями, самой элегантной и модной прической, а Джейн Эндрюс, скромная, трудолюбивая, добросовестная Джейн, стяжала лавры в сфере домоводства. Даже Джози Пай добилась определенного превосходства в качестве самой злой на язык семинаристки. Так что можно было явно констатировать, что бывшие ученики мисс Стейси отличились и на более широкой арене академической жизни.

Аня трудилась усердно и систематично. Ее соперничество с Гилбертом было таким же напряженным, как в свое время в авонлейской школе, хотя на курсе об этом не было известно. Однако оно во многом утратило прежнюю ожесточенность. Теперь Аня больше не желала победить только ради того, чтобы нанести поражение Гилберту; скорее, она стремилась к этому ради гордого сознания честно одержанной победы над достойным противником. Победа стоила того, чтобы к ней стремиться, но теперь Аня уже не считала, что в случае поражения жизнь окажется невыносимой.

Несмотря на учебу, семинаристы находили время и возможности для развлечений. Много свободных часов Аня провела в Бичвуде, где по воскресеньям обычно обедала и ходила в церковь с мисс Барри. Последняя, как сама признавала, старела, но ее черные глаза не потускнели и на язык она осталась все так же остра. Впрочем, она никогда не оттачивала его об Аню, которая продолжала оставаться любимицей придирчивой старой дамы.

— Эта девочка Аня становится все лучше с каждым днем, — говорила она. — Я устаю от других девочек, они все так раздражающе и нескончаемо однообразны. А у Ани столько же красок, сколько цветов в радуге, и каждая из них кажется самой красивой, пока ею любуешься. Не думаю, что Аня такая же забавная, как в детстве, но ее невозможно не любить, а мне нравятся те, кого невозможно не любить. Это избавляет от множества хлопот в попытке заставить себя любить их.

А потом, прежде чем кто-либо это осознал, пришла весна. Там в деревне, в Авонлее, из-под сухих трав, все еще покрытых снегом, выглянули розовые перелески, а леса и долины окутала зеленая дымка молодой листвы. Но в Шарлоттауне усталые семинаристы думали и говорили только об экзаменах.

— Мне даже не верится, что учебный год почти кончился, — сказала Аня. — Прошлой осенью казалось, что еще много времени впереди — целая зима учебы. И вот на следующей неделе уже экзамены. Знаете, девочки, иногда мне кажется, что эти экзамены для меня самое главное в жизни, но, когда я смотрю на набухшие почки каштанов и легкую голубую дымку в конце каждой улицы, экзамены не кажутся мне такими уж важными.

Джейн, Руби и Джози, забежавшие на минутку к Ане, не разделяли ее взглядов. Для них приближающиеся экзамены неизменно оставались самым важным… гораздо важнее, чем почки на каштанах или майская дымка. Хорошо было рассуждать Ане, которая могла быть уверена, что уж лицензию-то она получит обязательно! Она могла позволить себе порой умалять значение экзаменов. Но когда от удачи зависит все ваше будущее — как искренне думали девочки, не совсем уверенные в своих знаниях, — вы не можете смотреть на этот вопрос философски.

— Я похудела на семь фунтов за последние две недели, — вздохнула Джейн. — И бесполезно говорить: "Не волнуйся!" Я даже хочу волноваться, это отчасти помогает… Когда волнуешься, кажется, что что-то делаешь. Было бы ужасно не получить лицензию, после того как всю зиму проучилась в семинарии и ввела родителей в такие расходы.

— Ну, мне-то все равно, — заметила Джози. — Если не получу лицензию в этом году, буду ходить в семинарию еще год. Мой отец может себе позволить учить меня и дальше. Аня, Фрэнк Стокли слышал, как профессор Тремен сказал, что Гилберт Блайт наверняка получит медаль и что стипендии Авери, скорее всего, добьется Эмили Клэй.

— Это может огорчить меня завтра, Джози, — засмеялась Аня. — Но сейчас я, честное слово, чувствую, что, пока фиалки цветут в долине у Зеленых Мезонинов, а маленькие папоротники поднимают головки вдоль Тропинки Влюбленных, для меня мало разницы, получу я стипендию Авери или нет. Я старалась изо всех сил и начинаю понимать, что означает выражение "радость борьбы". Самое прекрасное — бороться и победить, но немногим хуже — бороться и проиграть в благородной борьбе… Девочки, не говорите об экзаменах! Взгляните на этот свод бледно-зеленого неба над домами и вообразите, как оно, должно быть, чудесно выглядит над темно-пурпурными буковыми лесами за Авонлеей!

— Что ты наденешь на вручение дипломов, Джейн? — спросила Руби, глядя на дело с практической точки зрения.

Джейн и Джози одновременно поспешили с ответом, беседу отнесло и затянуло в водоворот моды. Но Аня, оперев локти о подоконник и прислонившись щекой к сцепленным кистям рук, с глазами полными мечты, не слушая разговора подружек, смотрела поверх городских крыш и шпилей в величественный свод закатного неба и сплетала свои мечты о будущем из золотой пряжи оптимизма юности. Все дали принадлежали ей вместе со всеми манящими радужными перспективами предстоящих лет — и каждый год вплетал еще одну заманчивую розу в неувядаемый венок.

Опубликовано: 26 сентября 2020

Просмотров: 283

Глава 36 Слава и мечты — Аня из Зеленых Мезонинов — Люси Монтгомери

В то утро, когда на доске объявлений в семинарии должны были вывесить окончательные результаты экзаменов, Аня и Джейн шагали рядом по улице. Джейн счастливо улыбалась; экзамены были позади, и у нее была приятная уверенность, что она сдала и получит лицензию; никакие иные соображения ее не волновали; у нее не было высших амбиций, а потому она и не была подвержена сопутствующему им беспокойству. Ибо мы платим за все, чего добиваемся и что получаем в этом мире; и хотя амбиции вполне заслуживают того, чтобы их иметь, удовлетворение их обходится недешево и платить за них приходится трудом, самоотречением, а порой тревогой и унынием. Аня была бледной и молчаливой; через десять минут она будет знать, кто получил медаль, а кто — стипендию Авери. За пределами этих десяти минут, как ей казалось, не было ничего, что заслуживало бы названия Времени.

— Как бы то ни было, одну из наград ты конечно же получишь, — сказала Джейн, которая не могла вообразить, как академическое правление могло бы оказаться настолько несправедливым, чтобы принять иное решение.

— Я уже не надеюсь на стипендию, — сказала Аня. — Все твердят, что ее получит Эмили Клэй, Я не хочу подходить к доске объявлений и разглядывать список у всех на виду. У меня не хватает силы духа. Я пойду прямо в женскую раздевалку. Ты прочитай объявления, Джейн, а потом придешь и мне скажешь. И я умоляю тебя во имя нашей давней дружбы, постарайся как можно скорее. Если я потерпела неудачу, прямо так и скажи, не старайся смягчить удар; и что бы ни случилось, не утешай меня. Обещай мне это, Джейн.

Джейн торжественно пообещала; но, как оказалось, в таком обещании не было нужды. Поднявшись по ступеням и войдя в семинарию, они увидели, что зал был полон мальчиков, которые качали Гилберта Блайта и вопили во весь голос:

— Ура! Блайт — медалист!

На мгновение Аня ощутила острую боль поражения и разочарования. Итак, она проиграла. Победил Гилберт! Да… Мэтью расстроится… он был так уверен в ее успехе.

И вдруг!

Кто-то закричал:

— Троекратное ура в честь мисс Ширли, стипендиатки Авери!

— Ах, Аня! — задыхаясь от волнения, воскликнула Джейн, когда они добрались до женской раздевалки среди громогласных приветственных криков. — Ах, Аня, я так тобой горжусь! Замечательно!

Затем их окружили девочки, и Аня оказалась в центре веселой группы поздравляющих. Ее похлопывали по плечу, ей пожимали руки, ее тянули, толкали и обнимали, и среди всего этого она успела шепнуть Джейн:

— Ах, как будут рады Мэтью и Марилла! Я должна сейчас же написать домой.

Вручение дипломов и наград стало следующим важным событием. Проходило оно в большом актовом зале семинарии. Здесь произносили речи, читали лучшие работы, пели песни, вручали дипломы, призы, медали. Были в зале и Мэтью с Мариллой, которые слышали и видели лишь одну выпускницу на сцене — высокую девушку в бледно-зеленом платье, с чуть раскрасневшимися щеками и сияющими, как звезды, глазами, которая прочитала лучшее сочинение. В публике на нее указывали и шептали, что это она получила стипендию Авери.

— Признайся, Марилла, ты рада, что мы оставили ее у себя? — шепнул Мэтью, когда Аня кончила читать свое сочинение. Это были первые его слова с того момента, как он вошел в зал.

— Да я уже не первый раз этому рада, — отвечала Марилла. — Как ты любишь напоминать о чужих ошибках, Мэтью!

Мисс Барри, сидевшая позади них, наклонилась вперед и коснулась зонтиком плеча Мариллы.

— Вы гордитесь девочкой Аней? Я очень горжусь! — сказала она.

В тот же вечер Аня вернулась в Авонлею вместе с Мэтью и Мариллой. Она не была дома с апреля и чувствовала, что не может ждать больше ни дня. Яблони стояли в цвету, и весь мир был свежим и юным. Диана ожидала ее в Зеленых Мезонинах. В своей белой комнатке, где Марилла поставила на подоконник цветущую комнатную розу, Аня оглянулась вокруг и вздохнула со счастливым чувством:

— Ах, Диана, так хорошо снова быть дома! Так мило увидеть эти островерхие ели на фоне розового неба… и белый сад, и старую Снежную Королеву! Как чудесно пахнет мятой! И эта чайная роза… ах, это и песня, и надежда, и молитва — все вместе, И как хорошо снова быть с тобой, Диана!

— Я думала, ты предпочитаешь Стеллу Мэйнард, — сказала Диана с упреком. — Мне Джози Пай говорила. Джози сказала, что ты по ней с ума сходила.

Аня засмеялась и бросила в Диану увядшим ландышем из своего букетика.

— Стелла Мэйнард — самая милая девочка на свете, кроме одной, и эта одна — ты, Диана, — сказала она. — Я люблю тебя еще сильнее, чем прежде… и мне так много нужно тебе рассказать! Но в эту минуту мне кажется, что и так уже счастье — сидеть здесь и просто смотреть на тебя. Я устала… устала, мне кажется, от учебы и своих честолюбивых желаний. Я хочу завтра провести, по меньшей мере, два часа, лежа в саду на траве и совершенно ни о чем не думая.

— Какого успеха ты добилась, Аня! Я думаю, что ты не станешь работать в школе теперь, когда получила стипендию Авери?

— Конечно. В сентябре я собираюсь в Редмонд. Просто чудо, правда? К тому времени после трех великолепных месяцев золотой свободы у меня будет наготове совершенно новый запас амбиций… Джейн и Руби станут учительницами. Разве не замечательно, что все мы успешно кончили, даже Муди Спурджен и Джози?

— Попечительский совет в Ньюбридже уже предложил Джейн место в их школе, — сказала Диана. — Гилберт Блайт тоже собирается преподавать. У него нет другого выхода. Отец не в состоянии оплатить его учебу в университете в следующем году, так что Гилберту придется самому заработать на учебу. Я думаю, его возьмут учителем в нашу школу, если мисс Эймс решит уйти.

У Ани возникло чувство легкого разочарования. Она не знала о затруднениях Гилберта и предполагала, что он тоже собирается в Редмондский университет. Что же будет она делать без этого вдохновляющего соперничества? Не окажется ли учеба, пусть даже в колледже с совместным обучением и с перспективой получения степени бакалавра, довольно скучной и однообразной без ее привычного друга-врага?

На следующее утро за завтраком Аню неожиданно поразило, что Мэтью не очень хорошо выглядит, С прошлого года он заметно поседел.

— Марилла, — спросила Аня нерешительно, когда он вышел, — Мэтью здоров?

— Нет, — ответила Марилла озабоченно. — У него было несколько тяжелых сердечных приступов этой весной, а он не желает себя ничуточки поберечь. Я очень за него волновалась, но сейчас ему лучше, и к тому же мы наняли хорошего батрака, так что, я надеюсь, Мэтью отдохнет и поправится. Может быть, дело пойдет лучше теперь, когда ты дома. Ты всегда умела поддержать в нем бодрость.

Аня перегнулась через стол и взяла лицо Мариллы в свои ладони:

— Вы тоже выглядите не так хорошо, как мне хотелось бы, Марилла. Вы кажетесь такой усталой! Боюсь, вы слишком много работаете. Теперь, когда я дома, вы должны отдохнуть. Только один сегодняшний день я хочу потратить на то, чтобы посетить все дорогие старые уголки и пробудить в себе прежние чувства и мечты, а потом будет ваш черед лениться, а я возьмусь за работу.

Марилла с любовью улыбнулась своей девочке:

— Это не из-за работы… это моя голова виновата. У меня теперь так часто головные боли… вот здесь — за глазами. Доктор Спенсер не раз менял мне стекла в очках, но они мне совсем не помогают. В конце июня к нам на остров приезжает какой-то известный окулист, и доктор настаивает, чтобы я к нему обратилась. Думаю, что так и придется поступить. Я теперь не могу ни читать, ни шить нормально… Ну, Аня, должна я сказать, отлично ты себя показала в семинарии! Получить лицензию первой категории за один год, да еще и стипендию Авери! Конечно, миссис Линд говорит, что после каждого успеха приходит неудача; к тому же она вообще не признает высшего образования для женщин. Она говорит, что образование уводит женщин в сторону от их подлинного призвания. Но я этому ничуть не верю. Да, заговорила вот о Рейчел и вспомнила… Ты слышала в последнее время что-нибудь о банке Эбби, Аня?

— Я слышала, что он ненадежен, — ответила Аня. — А что?

— Об этом и Рейчел говорила. Она заходила к нам на прошлой неделе и сказала, что об этом поговаривают. Мэтью очень встревожился. Все наши сбережения в этом банке… до единого пенни. Я сначала хотела, чтобы Мэтью положил их в сберегательный банк, но старый мистер Эбби был добрым другом нашего отца, и отец всегда держал деньги в его банке. Мэтью говорил, что любому банку, во главе которого стоит мистер Эбби, можно спокойно довериться.

— Мне кажется, он уже много лет возглавляет банк только формально, — сказала Аня. — Он очень стар. А всеми делами заправляют его племянники.

— Ну и вот, когда Рейчел нам сказала об этом, я захотела, чтобы Мэтью сразу забрал наш вклад, и он обещал подумать. Но вчера мистер Рассел заверил его, что с банком все в порядке.

Аня провела на лоне природы чудесный день, который навсегда остался в ее памяти. Он был таким ясным, золотым и счастливым. Ни одна тучка не бросала тень на цветы и деревья. Аня провела несколько чудесных часов в саду, ходила к Ключу Дриад и Плачу Ив, в Долину Фиалок. Заглянула она и в дом священника, где с удовольствием побеседовала с миссис Аллан, и, наконец, вечером пошла с Мэтью за коровами по Тропинке Влюбленных. Леса купались в лучах заходящего солнца, струившего свое тепло через просветы между холмами на западе. Мэтью шел медленно, склонив голову. Аня, высокая и прямая, подстраивала свои пружинистые шаги к его походке.

— Вы слишком много работали сегодня, Мэтью, — сказала она с мягким упреком. — Почему бы не дать себе отдохнуть?

— Ну… кажется, я не могу, — сказал Мэтью, открывая ворота двора, чтобы впустить коров. — Просто я старею, Аня, и все время об этом забываю. Ну что ж, я всегда работал много и умру, наверное, тоже за работой.

— Если бы я была мальчиком, о котором вы тогда просили миссис Спенсер, — сказала Аня печально, — я могла бы помогать вам теперь во многом и облегчить вашу жизнь. Из-за этого где-то в глубине души я жалею, что не оказалась мальчиком… только из-за этого.

— Для меня, Аня, ты лучше, чем дюжина мальчиков, — сказал Мэтью, похлопав ее по руке. — Заметь — лучше дюжины мальчиков. Вот ведь не мальчик получил стипендию Авери, правда? А получила ее девочка… моя девочка… моя девочка, которой я горжусь.

И, входя во двор, он улыбнулся ей своей обычной застенчивой улыбкой. Аня думала об этой улыбке, когда ушла в тот вечер в свою комнату и долго сидела там у открытого окна, думая о прошлом и мечтая о будущем. Под окном смутно вырисовывалась в свете луны белая Снежная Королева; лягушки распевали на болоте позади Садового Склона. Аня навсегда запомнила серебристую, мирную красоту и душистый покой той ночи. Это была последняя ночь перед тем, как горе коснулось ее жизни; а никакая жизнь больше никогда не будет той же самой, если однажды его холодное священное прикосновение легло на нее.

Опубликовано: 26 сентября 2020

Просмотров: 250

Глава 34 Семинаристка — Аня из Зеленых Мезонинов — Люси Монтгомери

Следующие три недели в Зеленых Мезонинах кипела работа: Аня готовилась к отъезду в семинарию, и нужно было многое обсудить и устроить, многое сшить и собрать. Анин гардероб был красивым и разнообразным, об этом позаботился Мэтью, и на этот раз Марилла не высказывала никаких возражений, что бы он ни покупал. Более того… Однажды вечером она поднялась в комнатку в мезонине, держа в руках отрез тонкого бледно-зеленого материала.

— Аня, вот, это на легкое нарядное платье. Конечно, я не считаю, что оно так уж необходимо: у тебя полно красивых платьев; но я подумала, что, может быть, тебе хотелось бы иметь что-нибудь особенно нарядное, на случай если тебя в городе куда-нибудь пригласят, на вечеринку или что-нибудь в этом роде. Я слышала, что Джейн, Руби и Джози сшили "вечерние платья", как они выражаются, и я не хочу, чтобы ты от них отставала. На прошлой неделе я попросила миссис Аллан съездить со мной в город, чтобы помочь мне выбрать ткань, а шить отдадим Эмили Джиллис. У Эмили неплохой вкус, и в шитье с ней никто не сравнится.

— Ах, Марилла, ткань — просто прелесть! — воскликнула Аня. — Я так вам благодарна! Вы так добры ко мне, что от этого мне с каждым днем все труднее оторваться от дома.

Зеленое платье было сшито с таким количеством складочек, оборочек и сборочек, какое только позволял неплохой вкус Эмили. Однажды вечером, желая доставить удовольствие Мэтью и Марилле, Аня надела его и продекламировала перед ними в кухне "Обет девушки". Глядя на прелестное оживленное лицо и грациозные движения Ани, Марилла в мыслях вернулась к тому вечеру, когда Аня впервые приехала в Зеленые Мезонины, и в памяти живо возник образ странного, испуганного ребенка в нелепом и тесном желтовато-коричневом платье из грубой ткани, с горьким разочарованием в глазах, полных слез. От этих воспоминаний у самой Мариллы слезы навернулись на глаза.

— Каково! Моя декламация заставила вас плакать, Марилла, — сказала Аня весело, склоняясь над Мариллой, чтобы запечатлеть легкий поцелуй на ее щеке. — Вот это можно назвать подлинным триумфом!

— Нет, я плакала не над тем, что ты читала, — сказала Марилла, которая сочла бы ниже своего достоинства поддаться такой слабости из-за какой-то "поэтической чепухи". — Я не могла не вспомнить, какой маленькой девочкой ты была, Аня. И мне захотелось, чтобы ты навсегда осталась маленькой девочкой, пусть даже со всеми твоими чудачествами. Теперь ты выросла и уезжаешь… Ты кажешься такой высокой и элегантной и такой… такой… совершенно другой в этом платье, как будто ты совсем не из Авонлеи… и мне от этого всего так грустно.

— Марилла! — Аня присела у колен Мариллы на краешек ее полосатого платья, обеими руками взяла ее морщинистое лицо и серьезно и нежно взглянула ей в глаза. — Я ничуть не изменилась… ничуть. Я только, как дерево, выросла и раскинула ветви. Мое настоящее Я… здесь, в глубине… осталось тем же самым. И таким и останется, куда бы я ни поехала и как бы сильно ни изменилась внешне; в душе я всегда буду вашей маленькой Аней, которая будет с каждым днем все глубже и сильнее любить вас, и Мэтью, и дорогие Зеленые Мезонины.

Аня прижалась своей свежей, юной щекой к морщинистой щеке Мариллы и протянула руку, чтобы погладить по плечу сидевшего рядом Мэтью. Многое бы дала Марилла в эту минуту, чтобы иметь Анину способность изливать чувства в словах; но натура и привычка решили иначе — и она могла только обнять крепче свою девочку и нежно прижать ее к сердцу, желая, чтобы никогда не пришлось отпускать ее от себя.

Мэтью, с подозрительной влагой в глазах, встал и направился к двери. Там под звездами голубого летнего вечера он, взволнованный, прошел через двор к воротам и остановился под высокими тополями.

— Ну, думаю, мы ее не испортили, — бормотал он с гордостью. — Похоже, хоть я и вмешивался иногда, это не повредило. Она умная и хорошенькая, и к тому же добран и любящая, и это-то лучше всего. Она стала для нас настоящим благословением, и не было счастливее ошибки, чем та, что сделала тогда миссис Спенсер… если это была ошибка… Не верю, что это была ошибка. Это было Провидение, потому что Всемогущий видел, что она нам нужна.

Наконец, наступил день Аниного отъезда. Чудесным сентябрьским утром они с Мэтью отправились в путь после слезного прощания с Дианой и сухого, делового — во всяком случае со стороны Мариллы — с Мариллой. Но когда Аня уехала, Диана осушила слезы и уехала со своими кузенами из Кармоди на пикник в Уайт Сендс, где ухитрилась совсем неплохо провести день; в то время как Марилла с отчаянной энергией принялась за совсем ненужную работу и занималась ею весь день, стараясь заглушить в себе самую горькую душевную боль — боль, которая жжет и гложет и которую не смоют легкие и быстрые слезы. Но ночью, когда Марилла легла спать с тяжким и болезненным сознанием, что маленькую комнатку в мезонине уже не согревает присутствие яркой юной жизни и не оживляет ровное спокойное дыхание, она зарылась лицом в подушку и так горько зарыдала о своей девочке, что потом, когда достаточно успокоилась, сама ужаснулась этому, подумав, как, должно быть, нехорошо так «расстраиваться» из-за одного грешного человеческого существа.

Аня и остальные авонлейские ученики приехали в город как раз вовремя, чтобы успеть к началу занятий в семинарии. Первый день прошел довольно приятно в водовороте новых впечатлений: встречи с новыми учениками, первое знакомство с преподавателями, распределение по классам. По совету мисс Стейси Аня намеревалась начать сразу со второго курса; Гилберт Блайт принял такое же решение. Это означало получить учительскую лицензию первой категории за один год учебы вместо двух, но вместе с тем требовало и гораздо более упорной работы. Джейн, Руби, Джози, Чарли и Муди Спурджен, не волнуемые высшими амбициями, решили удовольствоваться лицензией второй категории. Аня ощутила острую боль одиночества, когда оказалась в зале среди пятидесяти других студентов, ни одного из которых не знала, за исключением высокого темноволосого юноши, сидевшего поодаль от нее. Но это знакомство в том виде, в каком оно существовало, немногим могло ей помочь, как подумала она с пессимизмом. Но, несмотря на это, она, вне всякого сомнения, была довольна, что они с Гилбертом оказались в одном классе. Можно было продолжить старое соперничество, и Аня едва ли знала бы, что ей делать, если бы этот стимул к труду исчез. "Мне очень бы этого не хватало, — подумала она. — Гилберт, кажется, настроен ужасно решительно. Я думаю, он намерен добиться медали. Какой у него замечательный подбородок! Я никогда прежде не обращала внимания. Вот было бы хорошо, если бы Джейн и Руби были со мной в одном классе. Надеюсь, все же я не буду чувствовать себя как кошка на чужом чердаке, когда начну знакомиться с другими. Интересно, которая из этих девочек станет моей подругой? Попробую угадать! Конечно, я обещала Диане, что ни одна, даже самая милая, девочка в семинарии никогда не станет мне так дорога, как она; но я вполне могу одарить других привязанностью второго сорта. Мне нравится эта девочка с карими глазами в темно-красном платье. Она очень бойкая, как кажется. И такая румяная! Потом вот эта — бледная, беленькая, которая смотрит в окно. У нее прелестные волосы. И похоже, что она мечтательница. Я хотела бы познакомиться с обеими… близко познакомиться… так близко, чтобы ходить с ними, обнявшись за талию, и называть их уменьшительными именами. Но пока я не знаю их, а они меня, и кажется, не особенно хотят со мной познакомиться. Ах, как мне одиноко!"

Еще более одиноко и тоскливо стало Ане, в сумерки она оказалась в своей спальне. В пансионе, где ей пришлось жить, не было других девочек из семинарии; у всех у них были родственники в городе, которые могли сжалиться над ними. Мисс Джозефина Барри охотно поселила бы Аню у себя, но Бичвуд был так далеко от семинарии, что об этом не могло быть и речи; поэтому мисс Барри отыскала пансион, который, как она заверила Мэтью и Мариллу, был самым подходящим местом для Ани.

— Дама, которая его содержит, — обедневшая вдова британского офицера, — объяснила мисс Барри, — и она очень внимательно подходит к выбору жильцов для своего пансиона. Под ее крышей Ане не грозит оказаться в неподходящем обществе. Питание хорошее, да и дом близко к семинарии, в тихом квартале.

Все это могло быть сущей правдой и таковой оказалось в действительности, но это ничуть не помогло Ане, когда ею овладел первый мучительный приступ тоски по дому. Она уныло оглядела свою тесную маленькую комнатку, оклеенную блеклыми обоями, без единой картинки, с узкой железной кроватью и пустым книжным шкафом. И ужасная тоска стиснула ей горло, когда она вспомнила о своей белой комнатке в Зеленых Мезонинах, где у нее было приятное сознание, что за стеной — спокойная и величавая зелень сада, сладкий запах душистого горошка, лунный свет, озаряющий сад, ручей у подножия холма, кроны сосен, покачиваемые ночным ветерком, огромное усыпанное звездами небо и огонек из окна Дианы, пробирающийся в просветах между деревьями. Здесь ничего этого не было. Аня знала, что за окном — мощеная улица, а над ней сеть телефонных проводов, заслоняющих небо, звук чужих шагов по тротуару и тысячи огней, падающих на незнакомые лица. Она знала, что сейчас заплачет, и пыталась с этим бороться.

"Я не заплачу. Это глупо… и малодушно… Вот уже третья слеза упала мне на нос. И еще набегают! Нужно подумать о чем-нибудь смешном, чтобы их остановить. Но нет ничего смешного, что не было бы связано с Авонлеей, а от этого только хуже… четыре… пять… Я поеду домой в следующую пятницу, но кажется, что это будет через сто лет. Ах, Мэтью скоро уже вернется с поля… и Марилла стоит у ворот, высматривает его на дорожке… шесть… семь… восемь, ах, бесполезно считать! Они уже текут ручьем. Я не могу бодриться… я не хочу бодриться. Уж лучше выплакаться!"

За этим несомненно последовал бы поток слез, если бы в этот момент не появилась Джози Пай. От радости, что видит знакомое лицо, Аня забыла, что между ней и Джози никогда не было особой любви. Как часть авонлейской жизни даже Джози Пай была желанной гостьей.

— Я так рада, что ты зашла, — сказала Аня искренне.

— Ревела! — заметила Джози с раздражающей жалостью. — Наверное, тоскуешь по своим… У некоторых очень мало самообладания в этом отношении. Но уж я-то, могу тебя заверить, не собираюсь скучать по дому. В городе гораздо веселее, чем в этой захолустной старой Авонлее. Удивляюсь, как я вообще могла там так долго выдержать. Тебе нельзя плакать, Аня! Будешь плохо выглядеть: и нос и глаза сделаются красными, и тогда ты уже вся окажешься красной… Я потрясающе провела сегодня время в семинарии. Наш преподаватель французского — просто душка. У него та-а-кие усы!.. У тебя нет чего-нибудь перекусить? Я буквально умираю с голоду. О, воображаю, каким количеством сладких пирожков тебя снабдила Марилла! Именно поэтому я и зашла. Иначе я пошла бы в парк с Фрэнком Стокли послушать оркестр. Он живет в одном пансионе со мной, и он парень что надо. Он сегодня заметил тебя в семинарии и спросил, кто эта рыженькая. Я сказала ему, что ты сирота, и тебя взяли на воспитание Касберты, и никто ничего не знает, кем ты там была до этого.

Аня уже спрашивала себя, не были ли одиночество и слезы приятнее, чем общество Джози Пай, когда появились Джейн и Руби. Обе с гордостью прикололи к своим жакетам ленточки с цветами семинарии — алым и фиолетовым. Так как Джози "не разговаривала" с Джейн в этот период, ей пришлось умолкнуть, и это сделало ее сравнительно безвредной.

— Ну, — сказала Джейн со вздохом, — у меня такое чувство, будто я прожила уже несколько месяцев с этого утра. Я должна бы сейчас сидеть дома и зубрить своего Вергилия…[16] этот противный старик профессор задал нам уже к следующему уроку выучить двадцать строк. Но я просто не могу сесть за уроки в этот вечер. Аня, мне кажется, я вижу следы слез. Если ты плакала, прошу, признайся откровенно. Это поможет мне вернуть самоуважение, потому что я тоже заливалась слезами, пока не пришла Руби. Не так неприятно оказаться глупышкой, если кто-то другой ничуть не лучше. Пирожок! Дай кусочек. Спасибо. Пахнет Авонлеей!

Руби, заметив на столе учебную программу семинарии, пожелала узнать, будет ли Аня стремиться к золотой медали.

Аня покраснела и призналась, что думает об этом.

— Да, кстати, — вставила Джози, — семинария все-таки получает в этом году одну стипендию Авери… Сегодня стало известно. Мне сказал Фрэнк Стокли… его дядя один из членов правления — слышали, наверное? Завтра об этом объявят в семинарии.

Стипендия Авери! Аня почувствовала, что сердце забилось сильнее; горизонты ее честолюбивых желаний раздвинулись, словно по волшебству. Прежде чем Джози объявила об этой новости, пределом Аниных желаний было получить в конце года учительскую лицензию первой категории и, быть может, золотую медаль. Но теперь, не успели еще отзвучать слова Джози, Аня в одно мгновение представила, как добивается стипендии Авери, поступает на гуманитарное отделение Редмондского университета и в торжественной обстановке, одетая в мантию и академическую шапочку, получает диплом бакалавра. Стипендию Авери присуждали за курс английского языка и литературы, а Аня чувствовала, что здесь под ногами у нее будет твердая почва.

Авери, богатый промышленник из Нью-Брансуика, умирая, завещал часть своего состояния на предоставление большого числа стипендий, которые должны были распределяться между средними школами и семинариями приморских провинций. Было немало сомнений, предоставят ли такую стипендию семинарии в Шарлоттауне, но в конце концов решение оказалось благоприятным, и в конце года выпускник, показавший наилучшие результаты по английскому языку и литературе, должен был получить стипендию, составлявшую двести пятьдесят долларов ежегодно в течение четырех лет обучения в Редмондском университете. Неудивительно, что в эту ночь Аня пошла спать с пылающими щеками.

"Я добьюсь этой стипендии, если это зависит от упорной работы, — решила она. — Как будет горд Мэтью, если я стану бакалавром гуманитарных наук! Ах, это восхитительно — иметь такие высокие цели! Я так рада, что у меня их много! И кажется, что им никогда не будет конца — и это самое замечательное. Как только достигаешь одной заветной цели, уже видишь другую, которая стоит еще выше и сверкает еще ярче. Именно это и делает жизнь такой интересной".