Опубликовано: 17 ноября 2018

Просмотров: 581

Оглавление

Морской Волк Глава тридцать девятая

Настал день нашего отъезда. Ничто больше не удерживало нас на «Острове Усилий». Неуклюжие мачты «Призрака» были на месте, паруса привязаны к реям. Моя работа не отличалась изяществом, но была крепка. Я знал, что снасти будут действовать исправно, и это придавало мне сознание собственной силы.

– Я сам сделал это! Сам! Своими руками! – чуть не кричал я.

Но мы с Мод всегда читали мысли друг друга, и когда мы приготовились поднять грот, она сказала:

– Подумать, Гэмфри, что вы все это сделали своими руками!

– Но были еще две руки, – ответил я. – Две маленькие ручки, и не говорите мне, что это тоже выражение вашего отца!

Она рассмеялась, покачав головой, и показала свои руки.

– Мне никогда не отмыть их, – жаловалась она, – и к ним никогда не вернется их нежность.

– В таком случае, и грубая кожа будет делать вам честь, – сказал я, взяв ее руки в свои. Несмотря на принятое решение, я расцеловал бы эти дорогие руки, если бы она поспешно не отдернула их.

Для наших отношений настало теперь тревожное время. Я долго подавлял свою любовь, но это становилось мне не под силу. Она отражалась в моих глазах, проскальзывала в моих словах, кипела на моих губах в безумном желании расцеловать эти маленькие ручки, так верно и неустанно трудившиеся. Я сходил с ума. Меня неудержимо влекло к ней. И она понимала это.

– Нам никогда не поднять якорь в таком узком месте, – сказал я. – Мы непременно наскочили бы на скалы.

– Что же делать? – спросила она.

– Спустить в море цепь, – ответил я. – А вам в это время придется в первый раз поработать на вороте. Я должен буду сразу же взяться за штурвал, а вы поднимете кливер.

Этот маневр, необходимый, чтобы тронуться в путь, я изучил хорошо и проделывал его десятки раз. В том, что Мод справится со своей задачей, я тоже был уверен.

Когда я выбил рым-болт, якорная цепь с грохотом скользнула через клюз и упала в море. Я побежал на корму и повернул руль. «Призрак» снова ожил, как только надулись его паруса. Когда наполнился ветром и кливер, нос «Призрака» повернулся, и шхуна тронулась.

Я изобрел автоматический кливер-шкот, который сам перебрасывал кливер и освобождал Мод от необходимости это делать. Повинуясь рулю, шхуна повернулась носом к ветру. Паруса захлопали, заскрипели блоки, и под эту, столь приятную для моего слуха, музыку корабль вышел из бухты.

Мод справилась со своей задачей и подошла ко мне в своей маленькой шапочке на развевающихся от ветра волосах. Щеки ее раскраснелись, ноздри дрожали. Ее карие глаза сверкали и решимостью, и тревогой, когда «Призрак», едва успев повернуть у скал, загораживавших внутреннюю бухту, бросился вперед и выплыл в открытое море.

День был туманный и тусклый, но теперь солнце прорезало облака, что мы сочли хорошим предзнаменованием, и озарило изогнутый берег, где мы воевали с владыками гаремов и убивали «холостяков». Весь «Остров Усилий» горел в солнечных лучах. Даже суровый юго-западный мыс казался менее мрачным, и там, где волны разбивались о его подножье, ярко сверкали на солнце бриллианты брызг.

– Я всегда с гордостью буду вспоминать об этом острове, – сказал я Мод.

Она царственным движением откинула голову и проговорила:

– Милый, милый «Остров Усилий»! Я всегда буду любить тебя!

– Я тоже, – быстро добавил я.

Казалось, глаза наши сейчас встретятся в великом взаимном понимании, но они не встретились.

Наступило почти неловкое молчание, и я прервал его, сказав:

– Посмотрите на эти черные тучи! Помните, я говорил вам, что барометр падает.

– И солнце скрылось, – подхватила она, не отрывая глаз от нашего острова, где мы доказали превосходство человеческого духа над материей и познали самую чистую дружбу, какая только возможна между мужчиной и женщиной.

– И паруса мчат нас в Японию, – весело крикнул я.

Задул свежий бриз, но я решил как можно дольше не спускать парусов. К несчастью, при таком ветре нельзя было привязывать штурвал, и мне предстояло нести вахту всю ночь. Мод выражала желание сменить меня, но у нее не хватило бы сил для управления рулем при такой погоде, если бы даже она и овладела этим искусством в такой короткий срок. Это открытие чрезвычайно расстроило ее, и она с огорчением принялась за уборку палубы. Кроме того, ей приходилось еще стряпать, стелить постели, ухаживать за Вольфом Ларсеном. Свой день она закончила генеральной уборкой кают-компании и кубрика.

Всю ночь я бессменно простоял на руле. Ветер все крепчал, волны усиливались. В пять часов утра Мод принесла мне горячего кофе и испеченные ею бисквиты, а в семь часов – сытный горячий завтрак, придавший мне новые силы.

Ветер усиливался весь день. Казалось, он решил дуть без конца. «Призрак» бежал вперед, оставляя за собой пенистый след и делая не меньше одиннадцати узлов. Жаль было упускать такой случай. Но к вечеру я окончательно выбился из сил. Хотя я был вполне здоров и крепок, как никогда, но тридцать шесть часов дежурства на руле превысили предел моей выносливости. Мод упрашивала меня положить шхуну в дрейф, и я знал, что если ветер и волна за ночь еще усилятся, то потом мне уже не удастся этого сделать. Поэтому, с наступлением сумерек, я начал приводить «Призрак» к ветру.

Но я не рассчитал, как чудовищно трудно будет одному управиться с тремя парусами. Убегая от ветра, я недооценил его силу, в чем теперь с отчаянием убедился. Ветер парализовал мои усилия, рвал паруса из моих рук и в один миг уничтожал то, чего я достигал в десять минут. К одиннадцати часам ночи я еще не справился со своей задачей. Кровь выступила у меня на пальцах из-под обломанных ногтей. От боли и изнеможения я плакал в темноте, чтобы не увидела Мод.

Только к двум часам ночи, взяв рифы у фока и рискнув не брать рифов у грота, я справился с маневром и, полумертвый от усталости, упал на палубу.

Я был очень голоден, но Мод тщетно старалась накормить меня. Я засыпал с едой во рту, и Мод приходилось поддерживать меня, чтобы я не свалился со стула.

Я не помнил, как я дошел до каюты, и вообще, не помнил ничего, пока не проснулся на своей койке, без сапог. Было темно. Все тело мое ныло, и я вскрикивал от боли, прикасаясь израненными пальцами к одеялу.

Утро, очевидно, еще не настало, и, закрыв глаза, я снова погрузился в сон. Я не знал, что проспал целый день и что это была уже вторая ночь.

Потом я опять проснулся, недовольный тем, что мало спал. Я зажег спичку и взглянул на часы. Они показывали полночь. А между тем, я пробыл на палубе до трех часов ночи! Я был удивлен, но вскоре сообразил, в чем дело. Неудивительно, что мой сон прервался: я проспал двадцать один час! Некоторое время я прислушивался к ударам волн в шхуну и к заглушённому вою ветра, потом снова повернулся на бок и снова проспал до утра.

Встав в семь часов и не найдя Мод внизу, я решил, что она на кухне готовит завтрак. Выйдя на палубу, я убедился, что «Призрак» отлично держится против волн. В кухне топилась плита и кипела вода, но и там я не застал Мод.

Я нашел ее в кубрике, у койки Вольфа Ларсена. На его лице лежал теперь новый отпечаток покоя. Мод взглянула на меня, и я все понял.

– Жизнь его погасла во время шторма, – проговорил я.

– Но он по-прежнему жив, – ответила она с несокрушимой верой в голосе.

– В нем было слишком много сил.

– Да, – сказала она, – но они больше не терзают его. Теперь он свободный дух.

– Свободный, несомненно, – сказал я и, взяв ее за руку, вывел на палубу.

За ночь шторм утих или, вернее, утихал так же постепенно, как и нарастал. Когда на следующее утро я поднял тело Ларсена на палубу для погребения, дул все еще сильный ветер. Вода часто захлестывала через борт на палубу, сбегая потом через шпигаты. Мы стояли по колена в воде, когда я обнажил голову.

– Я помню только часть похоронной службы, – проговорил я. – Она гласит: «И останки да будут опущены в воду».

Мод с негодованием и изумлением взглянула на меня. Но впечатление того, чему я когда-то был свидетелем, властно требовало от меня, чтобы я похоронил Вольфа Ларсена так, как он сам похоронил штурмана. Я приподнял конец доски, и завернутое в парусину тело соскользнуло, ногами вперед, в море. Чугунный груз потянул его, и оно исчезло.

– Прощай, Люцифер, гордый дух! – так тихо прошептала Мод, что голос ее был заглушён ветром. Но я видел движение ее губ и понял ее слова.

Когда, цепляясь за подветренный борт, мы пробирались на корму, я случайно бросил взгляд на море. В этот миг волна приподняла «Призрак», и я отчетливо увидел в двух-трех милях небольшой пароход, разрезавший волны по направлению к нам. Он был окрашен в черный цвет и, вспомнив рассказы охотников, я догадался, что это американское таможенное судно. Указав на него Мод, я поспешно отвел ее на корму, в самое безопасное место.

Потом я кинулся вниз за флагом, но вспомнил, что исправляя снаряжение «Призрака», я не позаботился о флаг-фалах.

– Нам не нужно подавать сигнала о бедствии, – сказала Мод. – Им достаточно поглядеть на нас.

– Мы спасены, – торжественно произнес я и в порыве радости добавил: – Но я не знаю, радоваться ли мне?

Я взглянул на нее. Теперь наши глаза встретились. Мы склонились друг к другу, и рука моя невольно обняла ее.

– Надо ли мне говорить? – спросил я.

И она ответила:

– Не надо… Хотя мне было бы так сладко слышать это от вас.

Наши губы слились.

– Жена моя, моя маленькая женщина! – сказал я, свободной рукой лаская ее плечо, как это умеют делать все влюбленные, хотя и не изучают этого в школе.

– Муж мой, – промолвила она, и ресницы ее вздрогнули, когда она опустила глаза и со счастливым вздохом прильнула головкой к моей груди.

Я посмотрел на таможенный пароходик. Он был близко. С него уже спускали лодку.

– Один поцелуй, любовь моя, – шепнул я, – еще один поцелуй, прежде чем они подойдут.

– И спасут нас от нас самих, – докончила она с улыбкой, полной бесконечного очарования и лукавства – лукавства любви.

 Оглавление

Опубликовано: 17 ноября 2018

Просмотров: 542

Оглавление

Морской Волк Глава тридцать седьмая

Мы немедленно переселились на борт «Призрака», заняли наши старые каюты и начали стряпать в судовой кухне. Заключение Вольфа Ларсена пришлось, как нельзя, кстати; бабье лето быстро кончилось и сменилось дождливой и бурной осенью.

Мы устроились очень удобно, а стрелы с подвешенной к ним фок-мачтой окрыляли нас надеждой на отъезд.

Теперь, когда мы сковали Вольфа Ларсена, это оказалось совсем ненужным. Как и после первого припадка, теперь наступил полный упадок сил. Мод заметила это, когда под вечер пошла накормить больного. Он выказывал признаки сознания, но, заговорив с ним, она не дождалась ответа. Он лежал на левом боку и, по-видимому, страдал. Беспокойным движением он повернул голову вправо и, когда его левое ухо отделилось от подушки, к которой было прижато, он сразу услыхал Мод и подозвал ее к себе.

– Знаете ли вы, что оглохли на правое ухо? – спросил я.

– Да, – твердо ответил он, – и не только это. У меня отнялась вся правая сторона. Она словно заснула. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Опять притворяетесь? – сердито спросил я.

Он покачал головой, и губы его скривились странной усмешкой. Это действительно была кривая усмешка, так как он улыбался только левой стороной лица, в то время как мускулы правой оставались неподвижными.

– Это была последняя забава Волка, – сказал он. – Я парализован и никогда не смогу ходить… О, только та сторона, – добавил он, как будто угадывая мой подозрительный взгляд, который я бросил на его левую ногу, шевелившуюся под одеялом.

– Это случилось не вовремя, – продолжал он. – Я хотел сначала покончить с вами, Горб, и думал, что на это у меня хватит сил.

– Но зачем? – спросил я, охваченный ужасом и любопытством. Опять кривая улыбка исказила его строгие губы.

– О, лишь для того, чтобы жить, чтобы действовать, до конца чувствовать себя большим куском закваски и сожрать вас! Но умереть так…

Он пожал плечами или, вернее, одним плечом. Подобно улыбке, это движение тоже вышло кривым.

– Но чем вы объясняете это? – спросил я. – Где источник вашей болезни?

– Мозг, – тотчас ответил он. – Этим я обязан проклятым головным болям.

– Это были лишь симптомы, – заметил я.

Он кивнул головой.

– Я не могу понять, в чем дело. Я никогда в жизни не был болен. Но с моим мозгом произошло что-то неладное. Рак или какая-то другая опухоль пожирает и разрушает его. Она поражает мои нервные центры, поражает их шаг за шагом. Я уже не вижу, слух и осязание покидают меня; если так пойдет и дальше, я скоро перестану говорить. И таким я буду лежать здесь, беспомощный, но все же живой.

– Когда вы говорите, что вы здесь, вы как будто говорите о своей душе, – заметил я.

– Чепуха! – возразил он. – Это просто показывает, что мои высшие мозговые центры еще не затронуты болезнью. Я не утратил памяти, могу мыслить и рассуждать. Когда кончится и это, меня не станет. Душа!

Он язвительно рассмеялся, потом повернул голову налево, показывая этим, что не желает больше разговаривать.

Мы с Мод снова принялись за работу, подавленные его страшной участью. Это казалось нам возмездием за его жестокости. Нас охватило глубоко торжественное настроение, и мы говорили между собой шепотом.

– Вы могли бы снять наручники, – сказал в этот вечер Вольф Ларсен, когда мы навестили его. – Теперь это не опасно, я паралитик. Мне остается только ждать пролежней.

Он улыбнулся своей кривой улыбкой и Мод в ужасе отвернулась.

– Вы знаете, что у вас кривая улыбка? – спросил я, зная, что Мод придется ухаживать за ним, и желая избавить ее от неприятного зрелища.

– Тогда я больше не буду улыбаться, – спокойно ответил он. – Это меня не удивляет. Правая щека уже с утра онемела.

– Так значит, у меня кривая улыбка? – вскоре начал он снова. – Ну, что же! Считайте, что я улыбаюсь внутренне, душой, если хотите. Вообразите, что я и сейчас улыбаюсь.

Несколько минут он лежал спокойно, забавляясь своей странной выдумкой.

Характер его не изменился. Перед нами был все тот же неукротимый, ужасный Вольф Ларсен, но заключенный в жалкую оболочку, некогда столь великолепную. Действовать он не мог, ему оставалось только существовать. Дух его был по-прежнему жив, но тело безнадежно мертво.

Я снял с него наручники, хотя мы не переставали бояться его. Мы никак не могли освоиться с его теперешним состоянием. Наш ум возмущался. Мы привыкли видеть этого человека полным сил. С тревожным чувством вернулись мы к нашей работе.

Я разрешил задачу, возникшую вследствие недостаточной длины стрел и, пристроив еще два блока, втянул конец мачты на палубу. Большого труда стоило мне расположить мачту как следует, остругать ее нижний конец и заставить ее спуститься шипом в гнездо.

– Я уверен, что мачта будет служить великолепно! – воскликнул я.

– Вы знаете, как Джордан проверяет всякую истину? – спросила Мод.

Я покачал головой и перестал стряхивать с шеи опилки.

– Он ставит вопрос: можем ли мы извлечь из этой истины пользу? Можем ли мы доверить ей свою жизнь? Вот это и есть проверка.

– Он, кажется, ваш любимый писатель, – заметил я.

– Когда я разрушила мой старый пантеон, изгнав из него Наполеона, Цезаря и им подобных, я тогда же создала себе новый, – серьезно ответила она, – и первым я поместила туда Джордана.

– Героя современности.

– И тем более великого, – добавила она. – Разве могут герои древности сравниться с нашими?

Я не мог спорить с ней. Наши точки зрения и взгляды на жизнь были удивительно схожи.

– Как критики мы удивительно сходимся! – засмеялся я.

– Как корабельный плотник и его подручный – тоже! – шуткой ответила она.

Но нам редко приходилось смеяться в эти дни, когда мы были обременены тяжелой работой, а рядом так тяжело умирал Вольф Ларсен.

С ним случился новый удар. Он почти лишился языка и только изредка мог говорить. Он иногда умолкал посреди фразы и часами был лишен возможности сообщаться с нами. При этом он жаловался на невыносимую головную боль. Он придумал, как объясняться с нами в тех случаях, когда речь изменяла ему. Одно пожатие руки обозначало «да», два пожатия – «нет». И хорошо, что он вовремя придумал это, так как к вечеру он совсем онемел. Этими условными знаками он отвечал на наши вопросы, когда же сам хотел сообщить что-нибудь, то довольно разборчиво писал левой рукой на листе бумаги.

Наступила жестокая зима. Метель сменялась метелью и ледяными дождями. Котики отправились в свое путешествие на юг, и лежбище опустело. Я работал лихорадочно. Несмотря на дурную погоду и на непрестанно мешавший мне ветер, я не уходил с палубы с утра до ночи, и работа моя заметно подвигалась вперед.

Опыт, приобретенный мною при сооружении стрел, пошел мне впрок. Когда фок-мачта была установлена, я принялся укреплять на ней реи и снасти. По обыкновению, я недооценил эту работу, и она отняла у меня два долгих дня. А оставалось еще сделать так много! Хотя бы паруса, которые, собственно говоря, надо было шить заново.

Пока я возился с оснасткой фок-мачты, Мод сшивала парусину, готовая ежеминутно бросить работу и прийти мне на помощь, когда мне не хватало собственных рук. Парусина была толстая и грубая, и шить приходилось при помощи трехгранной морской иглы и матросского наперстка. Руки Мод покрылись царапинами, но она стойко продолжала свою работу, успевая также готовить и ухаживать за больным.

– Забудем о предрассудках, – сказал я в пятницу утром, – и поставим мачту сегодня.

Все было готово. Соединив мачту с воротом, я поднял ее в вертикальное положение. Потом, оттягивая ее веревками в разные стороны, установил ее нижний конец над отверстием в палубе.

Я велел Мод травить канат, а сам спустился в трюм. Мачта гладко прошла через отверстие, но когда она дошла до гнезда, квадратный шип на ее конце не совпал с гнездом. Не сразу придумал я, как повернуть мачту, но наконец и это препятствие было устранено, и мачта плавно села на свое место.

Я радостно закричал, и Мод прибежала вниз, посмотреть. При желтом свете фонаря мы любовались плодами наших трудов. Потом мы взглянули друг на друга, и наши руки встретились. Глаза у обоих были влажны от радостного сознания успеха.

– Как легко это, в сущности, оказалось! – заметил я. – Весь труд был в подготовке.

– А вся прелесть в завершении дела, – добавила Мод. – Я прямо не могу привыкнуть к мысли, что огромная мачта действительно высится над нами, что вы вытащили ее из воды, перенесли по воздуху и поставили на место. Это была работа титана.

– Мы оказались неплохими изобретателями, – весело начал я, но вдруг замолчал и втянул носом воздух.

Я быстро взглянул на фонарь: он не коптел. Я снова понюхал воздух.

– Что-то горит, – с внезапной уверенностью сказала Мод. Мы вместе бросились к лестнице, но я первым выскочил на палубу. Густые клубы дыма ползли из трапа кубрика.

– Волк еще не умер, – пробормотал я, бросаясь сквозь дым вниз.

Густой дым застилал мне глаза, и я должен был пробираться ощупью. Личность Вольфа Ларсена настолько действовала на мое воображение, что я не был бы поражен, если бы беспомощный гигант своей железной рукой опять схватил меня за горло. Я колебался и едва преодолевал желание вернуться на палубу. Потом я вспомнил Мод. Она мелькнула предо мной, какой я видел ее только что при свете фонаря в трюме, я вспомнил ее светящиеся радостью милые карие глаза и понял, что не могу бежать.

Кашляя и задыхаясь, я наконец добрался до койки Вольфа Ларсена. Я нащупал его руку. Он лежал без движения, но когда я прикоснулся к нему, слегка вздрогнул. Я ощупал всю его постель, но не заметил ни особой теплоты, ни признака огня. Но откуда-нибудь должен же был исходить этот евший мне глаза и душивший меня дым! Я совершенно потерял голову и бессмысленно метался по кубрику. Больно ударившись о стол, я наконец опомнился и сообразил, что прикованный к месту человек мог зажечь огонь только возле себя.

Я вернулся к койке Вольфа Ларсена и столкнулся с Мод. Я не знал, давно ли она здесь, в этой удушливой атмосфере.

– Ступайте на палубу, – решительно приказал я.

– Но, Гэмфри… – непривычно хриплым голосом запротестовала она.

– Пожалуйста, пожалуйста, – крикнул я.

Она послушалась меня, но вскоре я услышал ее сдавленный голос:

– О, Гэмфри, я заблудилась!

Я нашел ее у переборки и, подхватив ее, помог ей подняться по лестнице. Чистый воздух показался нам дивным нектаром. Мод была лишь слегка одурманена, и я оставил ее лежать на палубе, а сам вторично нырнул в люк.

Источник дыма должен был находиться где-то возле Вольфа Ларсена. Я был уверен в этом и прямо направился к его койке. В то время как я шарил среди одеял, что-то горячее упало мне на руку и обожгло ее. Я отдернул руку и понял. Через трещины в дне верхней койки Вольф Ларсен поджег матрац. Настолько он еще владел своей левой рукой. Сырая солома, подожженная снизу и лишенная притока воздуха, все время тлела.

Когда я стащил матрац с койки, он развалился и вспыхнул пламенем. Затушив горевшие остатки соломы на койке, я выбежал на палубу, глотнуть свежего воздуха.

Достаточно было нескольких ведер воды, чтобы затушить горевший на полу матрац, и через десять минут, когда дым рассеялся, я позволил Мод сойти вниз. Вольф Ларсен был без сознания, но вскоре свежий воздух привел его в себя. В то время как мы хлопотали около него, он знаками потребовал бумаги и карандаш.

– Прошу не мешать мне, – написал он, – я улыбаюсь.

– Я все еще частица закваски, как видите, – написал он немного позже.

– Я рад, что вы теперь такая ничтожная частица, – сказал я.

– Благодарю вас, – письменно ответил он. – Но мне еще намного нужно уменьшиться, чтобы умереть.

– И все-таки, я весь здесь, Горб, – написал он потом. – Я мыслю яснее, чем когда-либо. Ничто не отвлекает меня, я могу хорошо сосредоточиться. Я весь здесь.

Это было как будто вестью из могильного мрака, ибо тело этого человека стало его гробницей. И в ней, в этом странном саркофаге, жил и трепетал его дух. Он будет жить и трепетать, пока не порвется последняя связь, и, кто знает, не будет ли он жить и трепетать и после этого?

 Оглавление

Опубликовано: 17 ноября 2018

Просмотров: 487

Оглавление

Морской Волк Глава тридцать восьмая

– Мне кажется, у меня отнимается и левая сторона, – писал Вольф Ларсен на следующее утро после попытки поджечь корабль. – Онемение все возрастает. Мне трудно шевелить рукой. Вам придется говорить громче. Рвутся последние нити.

– Вам больно? – спросил я.

Мне пришлось повторить свой вопрос громче, и лишь тогда он ответил мне:

– Не все время.

Левая рука его медленно и с явным трудом двигалась по бумаге, и нам было крайне трудно разбирать его каракули. Это было похоже на письмо духов, демонстрируемое на сеансах спиритов, по доллару за вход.

– Но я еще здесь, я весь здесь, – еще медленнее нацарапала рука.

Он уронил карандаш, и нам опять пришлось вложить его в ослабевшую руку.

– Когда боли нет, я чувствую полный мир и покой. Никогда я не мыслил так ясно. Я могу размышлять о жизни и смерти, как индусский мудрец.

– И о бессмертии? – громко спросила Мод, наклоняясь над его ухом.

Три раза его рука пробовала написать ответ, но безуспешно. Карандаш вываливался из его пальцев, и мы напрасно вновь вкладывали его. Тогда Мод своей рукой придержала его пальцы, и он огромными буквами, затрачивая на каждую по нескольку минут, вывел:

– «В-з-д-о-р».

Это было последнее слово Вольфа Ларсена, до конца сохранившего свой скептицизм. Рука упала, и тело слегка шевельнулось.

Потом движения совсем прекратились. Мод отпустила руку, и карандаш, выпав из растопыренных пальцев, откатился в сторону.

– Вы еще слышите? – крикнул я, держа его руку и ожидая пожатия, которое означало бы «да». Ответа не было. Рука омертвела.

– Он, кажется, еще шевелит губами, – сказала Мод.

Я повторил свой вопрос. Губы зашевелились. Мод дотронулась до них кончиками своих пальцев. Я еще раз повторил вопрос.

– Да, – сообщила Мод.

Мы выжидательно переглянулись.

– Какой смысл в этом? – спросил я. – Что можем мы сказать ему?

– О, спросите его…

Она запнулась.

– Спросите его о чем-нибудь таком, на что он должен был бы ответить «нет», – предложил я. – Тогда мы будем знать наверное.

– Вы голодны? – крикнула она.

Губы шевельнулись под ее пальцами, и она объявила: «да».

– Хотите мяса? – был следующий вопрос.

– «Нет», – ответил он.

– А бульону?

– Да, он хочет бульону, – спокойно проговорила она, глядя на меня. – Потом он еще слышит, мы можем сноситься с ним, а потом…

Она взглянула на меня. Губы ее дрожали, и на глазах стояли слезы. Вдруг она покачнулась, и я должен был поддержать ее.

– О, Гэмфри! – всхлипывала она. – Когда же это кончится? Я так устала, так устала!

Она положила голову на мое плечо, и все ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий. Она была, как перышко, в моих объятиях, такая нежная и хрупкая.

«Не выдержала, бедная! – подумал я. – Что я буду делать без ее помощи?»

Кое-как я утешал и ободрял ее, пока наконец она не сделала над собой усилие и не оправилась духовно так же быстро, как она обычно оправлялась физически.

– Мне стыдно, – сказала она и потом добавила с лукавой улыбкой, которую я так обожал: – но ведь я только маленькая женщина.

Слова «маленькая женщина» прошли по мне электрическим током. Ведь этими словами я всегда называл ее в своих думах!

– Откуда у вас это выражение? – спросил я так поспешно, что на этот раз вздрогнула она.

– Какое выражение?

– «Маленькая женщина».

– Разве оно придумано вами? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Значит, вы говорили во сне, – улыбнулась она.

В ее глазах опять плясали шаловливые огоньки. И я знал, что мои глаза говорят помимо моей воли. Я наклонился к ней. Я наклонился против воли, как дерево, клонимое ветром. Но она тряхнула головой, словно освобождаясь от грез, и сказала:

– Я знала эти слова всю жизнь. Мой отец называл так мою мать.

– Но это и мое выражение, – упорствовал я.

– Для вашей матери?

– Нет, – ответил я, и она больше не спрашивала, но в ее глазах мелькнул насмешливо-ласковый огонек.

Теперь, когда фок-мачта была на месте, работа быстро пошла вперед. Без больших затруднений я установил и грот-мачту. Через несколько дней была закончена оснастка. Марселя могли быть опасны при экипаже из двух человек, и потому я спустил их стеньги на палубу и крепко привязал их.

Еще несколько дней отняли у нас паруса. Их было всего три: кливер, фок и грот. Заплатанные, укороченные, безобразные, они совсем не подходили к такому изящному судну, как «Призрак».

– Но они будут служить нам! – торжествующе восклицала Мод. – Мы заставим их работать и доверим им нашу жизнь!

Среди моих новых специальностей я меньше всего знал пригонку парусов. Я лучше умел управлять ими, чем пригонять их, и не сомневался в том, что сумею привести шхуну в какой-нибудь северный порт Японии. Навигацию я успел изучить по книжкам, а кроме того, я располагал звездной картой Вольфа Ларсена – приспособлением настолько простым, что даже ребенок мог бы с ним управиться.

Что же касается ее изобретателя, то глухота его усиливалась, движения губ становились все менее заметными, но в общем за эту неделю в состоянии его не произошло особых перемен. Однако в тот день, когда мы закончили установку парусов, он совсем перестал слышать и шевелить губами. Но я успел спросить его:

«Вы все еще здесь?» – и его губы ответили «да».

Последняя нить оборвалась. Где-то, в этой могиле из плоти, еще жил человеческий дух. Но он уже не чувствовал своего тела. Мир для него уже не существовал. Он знал только себя и беспредельную глубину спокойствия мрака.

 Оглавление

Опубликовано: 17 ноября 2018

Просмотров: 518

Оглавление

Морской Волк Глава тридцать шестая

Два дня мы с Мод искали в море и вдоль берегов наши пропавшие мачты. Только на третий день мы нашли их, все и даже нашу стрелу в самом опасном месте, там, где волны разбивались о суровый юго-западный мыс. О, какая это была тяжелая работа! Когда уже смеркалось, мы вернулись, измученные, в нашу бухточку, таща за собой на буксире грот-мачту. Стоял мертвый штиль, и нам весь путь пришлось грести.

Еще день изнурительной и опасной работы, и к нашему имуществу прибавились обе стеньги. На третий день мы добыли фок-мачту, две реи и оба гафеля. Ветер был попутный, и я надеялся доставить наш груз под парусом. Но ветер обманул меня, стих, и мы черепашьим шагом подвигались вперед на веслах. Это требовало от нас страшного напряжения. Я всей тяжестью налегал на весла и чувствовал, как тяжелые бревна тормозят ход лодки. Уже спускалась ночь, и в довершение всего поднялся противный ветер. Мы не только не подвигались вперед, но нас даже начало сносить в открытое море. Я греб, пока хватало сил, но теперь мои распухшие пальцы уже не могли удержать весел. Бедная Мод в изнеможении откинулась на корму. Я испытывал невыносимую боль в суставах и мускулах рук и, хотя основательно поел в полдень, теперь, от усиленной работы, снова проголодался.

Я убрал весла и нагнулся над веревкой, к которой были привязаны мачты и реи. Но Мод схватила меня за руку.

– Что вы хотите сделать? – спросила она тревожным голосом.

– Отрезать веревку, – ответил я.

Но мой ответ не удовлетворил ее.

– Пожалуйста, не делайте этого! – просила она.

– Вы напрасно просите, – ответил я. – Уже ночь, и ветер относит нас от берега.

– Но подумайте, Гэмфри, если мы не уедем на «Призраке», нам придется остаться на острове на годы, быть может, на всю жизнь! Если его не открыли до сих пор, он может остаться неоткрытым и впредь.

– Вы забываете лодку, которую мы нашли на берегу, – напомнил я ей.

– Это была промысловая лодка, – ответила она, – и вы прекрасно знаете, что, если бы ее экипаж спасся, он вернулся бы сюда за котиками, которых здесь такое множество. Вы знаете, что эти люди не спаслись.

Я молчал и колебался.

– А кроме того, – медленно добавила она, – это была ваша идея, и я хочу, чтобы вы успешно выполнили ее.

Теперь, когда она перевела вопрос на личную почву, мне легче было отказать ей.

– Лучше несколько лет жизни на острове, чем гибель в эту ночь или завтра в открытом море. Вы знаете, что мы не подготовлены к такому плаванию. У нас нет ни пищи, ни воды, ни одеял, ничего. Вы и одной ночи не пережили бы без одеял. Я знаю ваши силы. Вы уже дрожите.

– Это только нервы, – сказала она. – Я боюсь, что вы не послушаетесь меня и отрежете мачты.

– О, пожалуйста, пожалуйста, Гэмфри, не надо этого делать! – взмолилась она секунду спустя.

Эта фраза, имевшая надо мной такую власть, положила конец нашему спору. Мы мучительно дрогли всю ночь. Несколько раз меня охватывала дремота, но боль от холода каждый раз будила меня. Как Мод могла это вынести, было положительно выше моего понимания. Я так устал, что не мог даже похлопать руками, чтобы согреться. Но все же у меня хватало силы время от времени растирать ей руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение. И все-таки она умоляла меня не бросать мачт. К трем часам ночи она совсем окоченела. Я испугался. Вставив весла в уключины, я заставил ее грести, хотя она была так слаба, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Забрезжило утро и в его бледном свете мы долго разыскивали наш остров. Наконец он показался черной точкой на горизонте, милях в пятнадцати от нас. Я осматривал море в бинокль. Далеко на юго-западе я заметил на воде темную линию, которая росла на моих глазах.

– Попутный ветер! – воскликнул я, и сам не узнал своего охрипшего голоса.

Мод хотела ответить мне, но не могла вымолвить ни слова. Ее губы посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно глядели на меня эти карие глаза! Мужество, внушавшее сострадание.

Я снова принялся растирать ей руки и дергать их вверх и вниз, пока она не смогла действовать ими самостоятельно. Тогда я заставил ее встать, походить по лодке и наконец попрыгать.

– О, вы храбрая, храбрая женщина! – сказал я, когда краска начала возвращаться на ее щеки. – Знаете ли вы, что проявили большую храбрость?

– Я никогда не была храброй, – ответила она. – Пока не познакомилась с вами. Это вы сделали меня храброй.

– А я сам не был храбрым, пока не узнал вас, – ответил я.

Она подарила меня быстрым взглядом, и снова я уловил мерцающие огоньки и еще что-то, таившееся за ними в ее глазах. Но это длилось только мгновение. Потом она улыбнулась.

– Этому, вероятно, способствовала обстановка, – заметила она; но я знал, что она не права, и меня интересовало, знает ли она об этом сама.

Задул свежий ветер, и скоро лодка, борясь с волнами, начала приближаться к острову. В половине четвертого мы миновали юго-западный мыс. Мы страдали не только от голода, но и от жажды. Губы у нас пересохли, потрескались, и мы не могли увлажнять их языком. Потом ветер медленно стих. К ночи опять установился мертвый штиль, и я снова, едва шевеля руками, взялся за весла. В два часа утра нос лодки коснулся берега нашей внутренней бухты, и я вылез причалить. Мод не могла стоять на ногах, а у меня не хватало сил нести ее. Я уронил ее на песок, упал при этом и сам, и когда немного оправился, то взял ее за плечи и кое-как доволок по берегу до хижины.

Следующий день мы не работали. Мы спали до трех часов дня, по крайней мере я. Проснувшись, я застал Мод, занятую стряпней. У нее была способность удивительно быстро восстанавливать свои силы. Ее хрупкое тело лилии обладало огромной выносливостью, какой-то цепкостью, трудно совместимой с ее явной слабостью.

– Вы знаете, что я поехала в Японию ради здоровья, – сказала она мне, когда после обеда мы сидели у огня и наслаждались полным покоем. – Я никогда не была особенно сильна. Врачи советовали мне предпринять морское путешествие, и я выбрала самый длинный переезд.

– Вы не знали, что вы выбираете, – рассмеялся я.

– Но, благодаря этому опыту, я стану другой и более сильной, – ответила она, – и, надеюсь, – лучшей. Во всяком случае, я буду глубже понимать жизнь.

Когда короткий день погас, мы заговорили о слепоте Вольфа Ларсена. Она была необъяснима. Что положение его серьезно, я мог судить по высказанному им намерению остаться и умереть на «Острове Усилий». Если он, сильный человек, безумно влюбленный в жизнь, примирялся со смертью, то, очевидно, его угнетало что-то, еще более тяжелое, нежели слепота. Мы знали о его ужасных головных болях, и пришли к заключению, что у него какое-то заболевание мозга, и во время приступов он терпит ни с чем не сравнимые муки.

Говоря о нем, я заметил, что Мод проникается все большим состраданием к нему. Меня только радовала в ней эта трогательная, чисто женская черта. Ее сочувствие к капитану было свободно от всякой ложной сентиментальности. Она соглашалась, что для нашего спасения нам надо поступить с ним решительно, хотя она содрогалась перед мыслью, что мне, быть может, когда-нибудь придется лишить его жизни для спасения моей – «нашей», как поправила она.

Утром, позавтракав, мы с рассветом принялись за работу. В переднем трюме я нашел легкий якорь и, понатужившись, вытащил его на палубу, а оттуда спустил в лодку. К корме я привязал длинную веревку и, выехав на веслах на середину нашей бухточки, спустил якорь в воду. Ветра не было. Высокий прилив приподнял шхуну. Притягивая ее вручную (ворот был испорчен), я подвел ее к тому месту, где был брошен якорь. Но он был слишком мал, чтобы удерживать судно в свежую погоду. Поэтому я спустил со штирборта главный якорь, и после обеда мог уже заняться исправлением ворота.

Три дня возился я с этой задачей, которую простой машинист исполнил бы в несколько часов. Мне приходилось сначала знакомиться с каждым инструментом и самому выводить простейшие правила механики. Как бы то ни было, через три дня в моем распоряжении был ворот, который кое-как работал. Он действовал далеко не так хорошо, как раньше, но все же давал мне возможность продолжать работу.

Я втащил на борт обе стеньги и восстановил стрелы. В эту ночь я спал на палубе шхуны, возле моей работы. Мод, отказавшаяся одна провести ночь на берегу, спала на баке. Вольф Ларсен весь день сидел на палубе, прислушивался к моей работе и беседовал с нами на безразличные темы. Никто не упоминал о произведенных им разрушениях, и он больше не просил, чтобы я оставил в покое его шхуну. Но я по-прежнему боялся этого слепого, беспомощного и вечно прислушивающегося человека, и никогда во время работы не подходил близко к его страшным рукам.

В эту ночь, заснув под моими драгоценными стрелами, я был разбужен шагами на палубе. Ночь была звездная, и я смутно различил фигуру капитана. Я вылез из-под одеяла и в одних носках бесшумно направился за ним. Он был вооружен ножовкой из рабочего ящика и собирался перепилить оттяжки, которые я опять успел прикрепить к стрелам. Он ощупал веревки и убедился, что они не натянуты. Перепилить их в таком состоянии он не мог, и поэтому он предварительно натянул их. Затем он приготовился пилить.

– На вашем месте я бы этого не делал, – спокойно сказал я. Он услышал, как щелкнул взведенный курок моего револьвера и рассмеялся.

– А, Горб! – проговорил он. – Я все время знал, что вы здесь. Вам не обмануть моего слуха.

– Вы лжете, Вольф Ларсен! – по-прежнему спокойно сказал я. – Однако я жажду случая убить вас. Поэтому принимайтесь за дело. Пилите!

– Случай вы имеете когда угодно, – насмешливо отозвался он.

– Начинайте же пилить! – зловещим голосом произнес я.

– Мне приятнее разочаровать вас, – усмехнулся он и, повернувшись на каблуках, ушел на корму.

– Нужно что-нибудь предпринять, Гэмфри! – сказала утром Мод, когда я сообщил ей о ночном происшествии. – Оставаясь на свободе, он может натворить бед, может потопить шхуну или поджечь ее. Трудно предвидеть, что взбредет ему в голову. Его необходимо запереть.

– Но как? – спросил я, беспомощно пожав плечами. – Я не решаюсь приближаться к нему, а он знает, что пока он ограничивается пассивным сопротивлением, я не могу застрелить его.

– Какой-нибудь способ должен быть, – настаивала она. – Дайте подумать.

– Способ есть, – мрачно произнес я, взяв в руку охотничью дубинку. – Это не убьет его, и прежде, чем он придет в себя, мы скрутим его по рукам и по ногам.

Она с содроганием покачала головой.

– Нет, только не это! Надо придумать что-нибудь менее жестокое. Подождем.

Нам не пришлось долго ждать, и задача разрешилась сама собой. Утром, после нескольких попыток, я нашел центр тяжести фок-мачты и прикрепил в нескольких футах над ним мой подъемный блок. Мод стояла у ворота и травила свободный конец, в то время как я поднимал мачту. Будь ворот в порядке, задача не была бы так трудна. Но теперь мне приходилось наваливаться на рукоятку всей тяжестью своего тела и завоевывать каждый дюйм подъема. Мне приходилось часто отдыхать. Мод помогала мне, присоединяя свои слабые силы к моим.

Через час подвижный и неподвижный блоки сошлись у верхушки стрелы. Выше нельзя было поднимать, а между тем, мачта еще не поравнялась с бортом. Мои стрелы оказались слишком короткими. В то время как я обдумывал, как выйти из этого положения, на палубе показался Вольф Ларсен.

Мы сразу заметили в нем что-то странное. Он двигался не так уверенно, как всегда. Заплетающимися ногами обогнул он рубку каюты и у ступеней юта пошатнулся; проведя своим обычным жестом рукой по глазам, он упал, широко раскинув руки. Однако сейчас же поднялся, постоял немного, качаясь, но ноги его вдруг подкосились, и он опять рухнул на палубу.

– Припадок, – шепнул я Мод.

Она кивнула головой, в ее глазах светилось сострадание.

Мы подошли к нему, но он, по-видимому, был в забытье и прерывисто дышал. Мод начала хлопотать около него, приподняла ему голову и послала меня в каюту за подушкой. Я захватил с собой также и одеяло, и мы удобно устроили его. Я пощупал его пульс. Он бился сильно и ровно, и был вполне нормален. Это озадачило меня, и возбудило во мне подозрение.

– Что, если он притворяется? – спросил я, все еще держа его пульс.

Мод укоризненно покачала головой. Но в этот миг рука Вольфа Ларсена высвободилась из моей и стальным кольцом обхватила мою кисть. В безотчетном ужасе я дико вскрикнул. На лице Вольфа Ларсена появилось злорадное и торжествующее выражение, и свободной рукой он с силой притянул меня к себе.

Он отпустил мою кисть, но сжал меня так, что я не мог пошевелиться. Вдруг его свободная рука сдавила мне горло, и я испытал весь ужас предсмертных мук, навлеченных на меня моей глупостью. Зачем я поверил ему и приблизился к его страшным рукам? Но вдруг я ощутил прикосновение других рук к моему горлу. Это была Мод, тщетно старавшаяся оторвать от меня душившие меня руки. Вскоре она отказалась от своей попытки и издала вопль страха и беспредельного отчаяния. Такие вопли я слышал, когда тонул «Мартинец».

Мое лицо было прижато к груди Вольфа Ларсена, и я ничего не видел, но слышал, как Мод повернулась и быстро побежала по палубе. Дальнейшее произошло очень быстро. Я еще не потерял сознания и через минуту услышал ее возвращающиеся шаги. И вдруг я почувствовал, что тело Ларсена ослабело. Он дышал с трудом, и грудь его опустилась под моей тяжестью. Его рука отпустила мое горло, он попытался схватить меня еще раз, но не мог. Его воля была сломлена. Он потерял сознание.

Я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал и моргал глазами от солнечного света. Мод была бледна, но владела собой и смотрела на меня со смешанным чувством тревоги и облегчения. В руках у нее была охотничья дубинка. Заметив мой взгляд, Мод выронила ее, как будто она жгла ей пальцы. Радостное чувство наполнило мою душу. Это действительно была моя жена, моя подруга, боровшаяся за меня, как боролась бы жена пещерного человека. В ней проснулся первобытный инстинкт, до сего времени заглушённый смягчающим влиянием культурной жизни.

– О, милая! – вскричал я, поднявшись на ноги.

В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала на моем плече. Я смотрел на ее пышные каштановые волосы, озаренные солнцем, и блеск их был для меня дороже всех сокровищ царей. Нагнувшись, я нежно поцеловал их, так нежно, что она и не заметила.

Но затем я опомнился. В сущности, это были лишь слезы облегчения от того, что прошла опасность. Будь я ее отцом или братом, положение было бы совершенно таким же. Кроме того, время и место не подходили для объяснений, и я хотел завоевать себе больше права для признания в любви. Я еще раз нежно поцеловал ее волосы и почувствовал, что она освобождается из моих объятий.

– На этот раз припадок настоящий, – сказал я, – вроде того, после которого он ослеп. Сначала он притворялся, и этим вызвал припадок.

Мод хотела поправить ему подушку.

– Подождите, – остановил я ее. – Теперь он беспомощен и в нашей власти. Так это должно остаться и впредь. С этого дня в каютах будем жить мы, а Вольф Ларсен переселится на кубрик.

Я подхватил его за плечи и потащил к трапу. По моей просьбе Мод принесла веревку, с помощью которой я и спустил его на кубрик. С большим трудом мы, общими усилиями, взгромоздили его на койку.

Но это было не все. Я вспомнил про лежавшие в его каюте наручники, которыми он сковывал матросов, вместо старинных корабельных кандалов. Когда мы оставили его, он был скован по ногам и по рукам. Впервые за много дней я вздохнул свободно. Гора свалилась с моих плеч. Я чувствовал, что этот случай сблизил меня с Мод.

 Оглавление