Опубликовано: 05 сентября 2018

Просмотров: 667

Некрасивая – Глава XX. Я - героиня Повесть для детей Лидия Чарская

Мой обморок перешел в сон и этот сон был сладок и приятен. Я грезила странными видениями, казавшимися продолжением недавней действительности. Я видела себя летающей над бездной с сильными крыльями за спиной в каком-то розовом облаке и кто-то певуче, как музыка шептал надо мной:

-- О, как хороша ты теперь Ло! Как чиста твоя душа, давшая тебе возможность подняться так высоко, -- прости же прости, милая великодушная Ло, за нанесенные тебе так несправедливо обиды и муки...

-- Прости! Прости! -- глухо вторили где-то другие голоса. В ту же минуту что-то ударило мне в глаза ослепительным светом и... Я проснулась.

Я лежала на моей постели в нашем дортуаре, на ночном столике горела свеча, а на коленях у моих ног обхватив их крепко руками кто-то бился, исступленно рыдая и произнося безостановочно одно только слово:

-- Прости! Прости! -- Я успела только увидеть типичный курчавый затылок. И протянула руку.

-- Римма? О чем ты? Аннибал? Милая!

В тот же миг курчавая голова приподнялась и ко мне повернулось вспухшее от слез и все залитое ими лицо.

-- Она не умерла! Она пришла в себя, она выздоровеет! Да она выздоровеет теперь! Ах, Лиза! Лиза! -- И прежде нежели я успела придти в себя Африканка с ей одной присущей стремительностью, бросилась ко мне, обхватила мою голову, тесно прижала ее к своей взволнованной груди и заговорила трепетно и бурно выбрасывая слова, сквозь рыданье, разрывавшее ей горло...

-- Гродская! Лиза! Ло! Родная! Светлая ты наша! Ты наша! Прости ты меня! Прибей! Искусай! Исцарапай, мне легче будет. Но прости! О, ты, великодушная! Ты лучше всех нас! Даже Феечки лучше! Даже моей Дины! Я обожаю тебя! Я боготворю тебя! Я преклоняюсь перед тобой! С той минуты ты мне сердце повернула, все сердце на изнанку, когда... Когда за нас с Незабудкой наказание приняла, не выдала ни одним словом, а сегодня... Ночью... Звереву спасла от смерти... Сама жизнью рискуя... Феечка все видела... Она не спала... Она как Незабудка из дортуара выходила, проснулась... И когда ты вышла за ней, она за тобой следом пошла... Подоспели тогда, когда вы уже обе над провалом висели... Она умница -- Дина... Сразу поняла в чем дело... Что лунатик Незабудка, и оповестила Лидию Павловну и нас... Мы все на лестницу высыпали... Лидия Павловна строго запретила произнести хоть одно слово, и сама к вам... Подхватила тебя, когда ты уже срывалась, спасая Ольгу. Лиза! Гродская! Графинечка ты моя непонятая, золотая, прости ты меня, за все Лизочка, а я собачкой твоей буду, рабой, Фею для тебя разлюблю, если хочешь! Как Бог свят! Милая ты моя!

И град исступленных поцелуев сыпался на мое лицо, голову руки и слезы горячие, искренние слезы юной дикарочки обливали мои щеки, губы, лоб и глаза... А кругом стояли девочки и при свете горящей свечи, поставленной чьей-то услужливой рукой на мой ночной столик я видела их всех, растроганных взволнованных с глазами, полными слез и восхищенья и глубокого чувства нежности обращенными ко мне. Десятки рук тянулись мне на встречу, десятки губ искали моих поцелуев. И снова как и из уст все еще рыдающей Аннибал я услышала и из других губ тихие робкие слова любви... Признательности... Дружбы.

-- Мы не понимали тебя... Не ценили, -- за всех подруг своих, наконец, нашла силы проговорить рыженькая Наташа и потянулась ко мне...

-- Прощу ли я? О милые мои, милые, родные? Мое сердце давно было раскрыто для вас. Все забыто, все прощено... И дурнушка Ло чувствует себя такой счастливой такой ужасно счастливой!

Кто это плачет там в темном уголку. Это -- Мурка... Она так дрожала бедняжка за жизнь своей Лизы и теперь напряжение нервов вылилось в слезах!

Но почему же среди милых, сияющих растроганных лиц я не вижу ни Феи ни Незабудки... Или одна все еще не хочет меня знать, а другая лежит беспомощная потрясенная, испуганная, больная?

-- Где Фея? Где Незабудка!

Со страхом спрашиваю я у окружающих меня девочек.

-- Не бойся, милая, душка ты наша! Они здесь, -- и Ляля Грибова закрепляет свою фразу крепким поцелуем. Вмиг расступается передо мной вся толпа девочек и пропускает вперед две тонкие стремительно бросившиеся ко мне фигурки.

-- Вы героиня, Лиза! Позвольте мне поцеловать вас! -- слышу я красиво вибрирующий всеми своими металлическими нотками голос и серые, обычно холодные глаза сияют мне теперь мягко, мягко, как вряд ли кому из чужих сияли они, когда-либо в жизни, эти прекрасные глаза.

Я протягиваю руку... Мои губы не в силах произнести ни слова... Мое сердце слишком полно... Я пожимаю изящные хрупкие пальцы Феи, я принимаю её ласковый поцелуй.

-- Я уважаю вас за величину вашей души, графиня Лиза! -- звучит снова металлический голосок и искренностью веет от этих слов красавицы Дины.

-- Лиза! Лизочка! Дорогая! Любимая! А меня... А меня пожелаешь ли ты простить и поцеловать! -- слышу я дрожащий слезами голос и с каким-то мне самой непонятным чувством нежности и любви широко раскрываю объятия.

Один миг и бледное худое личико, подернутое усталостью, и огромные цветы -- глаза, оттененные синевой, обычно насмешливые глаза, а теперь полные такого глубокого, такого горячего чувства скрываются у меня на груди.

С минуту времени мы обе я и Незабудка крепко сжимаем в объятиях друг друга. Ведь обе мы избегли смертельной опасности в эту ночь... Ведь обе были на волосок от смерти... Оля тихо судорожно всхлипывает у моего сердца... Потом быстро откидывает голову назад... Забрасывает мне на плечи свои худенькие руки и говорит прерывистым шепотом:

-- Я все знаю... Аннибал мне все рассказала. Если б не ты... Отец с матерью никогда-никогда бы не увидели больше их Олю... О как ты, отплатила мне за принесенное тебе зло, моя добрая, моя чудная, моя смелая Лиза! Ах, если бы я могла, если бы умела благодарить.

И она еще долго целовала меня, пока неожиданно появившаяся Лидия Павловна не приказала всем расходиться из дортуара, чтобы дать мне покой. Последнее обстоятельство крайне поразило меня. Я думала, что все еще длится ночь, ночь моего ужаса и борьбы за жизнь. Оказалось, что было уже утро и девочки вернулись сюда после молитвы, караулить мое пробуждение.

-- Дитя мое, если вы чувствуете себя хоть сколько-нибудь дурно, скажите я сведу вас в лазарет! -- услышала я тревожный голос классной дамы и взглянув на нее увидела заботливо устремленный на меня взгляд. И тут только я вспомнила чьи сильные руки подхватили меня в страшную минуту опасности, кто вырвал меня и Незабудку из когтей смерти. И не отдавая себе отчета, принято ли так поступать, я исполненная неизъяснимого чувства признательности схватила руку Лидии Павловны и благоговейно, как святыню, поднесла ее к моим горячим губам.

Опубликовано: 05 сентября 2018

Просмотров: 614

Некрасивая – Глава XVIII. Опасения сбываются Повесть для детей Лидия Чарская

Я неслась стрелой, так быстро, что добежав до двери "нашего класса", должна была приостановиться на минуту, чтобы перевести дыхание... Тяжело дыша я прислонилась к стене неподалеку от двери, оказавшейся полуоткрытой к моему крайнему удивлению. Неясный шорох вдруг поразил мой слух. Кто-то хозяйничал в классе и переговаривался шепотом, но так громко, что слова, хотя и заглушенные пространством, долетали однако до меня. Это меня поразило немало.

-- Подслушивать дурно и нечестно! -- вихрем промелькнула мысль в моей голове и я уже хотела отворить дверь и переступить порог класса, как неожиданный резкий выкрик знакомого голоса поразил меня.

-- Граф Гродский! Такой же урод как и его милейшая дочка! И что за надпись глупейшая на портрете! Ты послушай только Незабудка: "Моей деточке ненаглядной, моей крошке дорогой, моему сокровищу единственному. От всей душой горячо ее любящего папы". Ненаглядное сокровище с губами негритянки и с носом до завтрашнего утра! Ха, ха, ха, ха! Вот так сантимент. А вот и письмо: "Крошке Лизе, когда ей стукнет двенадцать лет.. Слу..."

Но, тут голос дрогнул и оборвался. Аннибал (это был её голос, это была она) остановилась на полуслове с разинутым от изумления и испуга ртом и дико вытаращенными глазами.

-- Гродская! -- крикнула Незабудка и я видела, как краска залила её смущенное лицо.

Я стояла на пороге класса, трепещущая, взволнованная, потрясенная до глубины души. Должно быть, мое лицо было очень бледно, потому что на лицах Зверевой и Аннибал было написано как будто желание броситься мне на помощь и поддержать меня. Обе девочки стояли около моего пюпитра с отброшенной назад крышкой. Предчувствие не обмануло меня. В руках Аннибал была карточка моего незабвенного папы, Незабудка же держала отцовское письмо...

Прошла добрая минута по крайней мере, пока я обрела в себе силы и возможность действовать и говорить.

-- Как вам не стыдно! -- криком отчаяния и гнева вырвалось из моей груди. -- Как вам не стыдно забираться в чужой пюпитр, трогать чужие вещи... Оставьте их!

И в один миг я бросилась к ним, выхватила драгоценное письмо из рук Незабудки и протянула было руку к Аннибал, чтобы вырвать у неё папин портрет, как неожиданно она отскочила от меня и высоко подняв руку с портретом над головой, закричала своим резким, пронзительным голосом мне в самое ухо:

-- Ты не получишь изображение твоего драгоценного папаши до тех пор, пока не отдашь нам знаменитого сочинения "Путь жизни". Мы с Незабудкой никак не могли его найти. Куда ты запихала его?

-- Но вы с ума сошли распоряжаться моей собственностью! -- вне себя от охватившего меня гнева крикнула я.

-- Пожалуйста без скандалов! Давай сочинение или... Или я разорву этот портрет!

И быстрым движением руки, Аннибал уже готовилась привести свой замысел в исполнение, но я схватила ее за руку и молящим голосом зашептала ей:

-- Оставьте... Не рвите... Пожалуйста... Это самое для меня дорогое... Это... Это...

Слезы брызнули из моих глаз, но я не вытирала их, я почти не замечала их и стремительно бросилась к пюпитру... В один миг перевернула я пачку аккуратно сложенных в его ящике тетрадок и, вытащив из неё мою последнюю работу, так расхваленную учителем и классом, поспешно подала ее Аннибал.

-- Ага! Подействовало! -- захохотала она резким смехом, -- небось живо нашлась тетрадка! Ну, получай своего папашу и мы квиты. А сочинение...

-- Вот чего заслуживает ваше сочинение, сиятельная госпожа графиня, -- услышала я насмешливый голос Незабудки и, прежде нежели я могла произнести хоть одно слово, Зверева подскочила ко мне, вырвала из моих рук тетрадку и в следующую же минуту от моего "Пути жизни" остались одни только жалкие клочки, дождем посыпавшиеся на крышку пюпитра.

-- Ха, ха, ха, ха! -- заливалась новым взрывом громкого смеха Аннибал, -- вот тебе и премированное сочиненьице! Повесь его теперь на стену в рамке, поднеси начальнице, прочти на вечере. Ха, ха, ха, ха!

И она в сопровождении Незабудки, с тем же громким хохотом выскочила из класса, предварительно отвесив мне глубокий насмешливый реверанс, Я слышала еще долго не затихавшие голоса их в коридоре, топанье их ног и непрерывный веселый смех... Слышала и едва решалась поверить тому, что все пережитое мной только что, было не сном, не игрой расстроенного воображения, а действительностью, правдой.

Я так углубилась в острое и мучительное переживание только что происшедшей сцены, что не заметила как чья-то высокая фигура осторожно вошла в класс, тихо, очевидно, на цыпочках приблизилась ко мне и я очнулась только от прикосновения чьей-то руки к моему плечу.

-- Что с вами, Гродская? Зачем вы здесь, когда весь институт обедает в столовой, и что значат эти клочья бумаги перед вами на столе?

Лидия Павловна Студнева, неожиданно вошедшая в класс, говорила непривычным ей строгим голосом, её выпуклые глаза смотрели мне в лицо пытливо вопрошающим взглядом.

-- Ага! Бот оно когда может быть возмездие! -- мысленно произнеслось в моей голове, -- вот когда я могу предать моих врагов и примерно наказать их за причиненное мне горе. Стоит только чистосердечно рассказать обо всем только что происшедшем классной даме и строгая кара постигнет виновных.

У меня даже сердце забилось в груди от несвойственного ему чувства злостного торжества и недоброй радости... -- Сейчас! Сейчас, -- мысленно твердила я, наступит минута расплаты и берегитесь Зверева и Аннибал!

-- Зачем вы здесь в такой неурочный час, Гродская? Что же вы не отвечаете мне? -- снова зазвучал в моих ушах голос Лидии Павловны, -- и скажите же что значат эти разорванные клочки бумаги?

И так как я все еще продолжала стоять и молчать в неописуемом смятении, Студнева взяла один из лоскутков бумаги и близко поднеся его к своим выпуклым глазам, прочла:

"III-й класс. Сочинение Гродской. Путь жизни".

Неожиданность была так велика, что Лидия Павловна как бы онемела от изумления в первую минуту. Потом, все более и более недоумевая спросила снова:

-- Что это значит, Гродская?.. Ваше сочинение?.. Ваше прекрасное сочинение разорвано на мелкие куски? Кто осмелился сделать это?

"Зверева и Аннибал, Зверева и Аннибал," -- хотела я выкрикнуть в голос, криком торжествующей злобы, -- "Зверева и Аннибал разорвали его, уничтожили так предательски подло и гнусно!"

И мои губы раскрылись уже, готовясь произнести ненавистные мне имена девочек. Вдруг, неожиданно, милое, доброе и кроткое лицо моего отца, изображенное на портрете, глянуло на меня своими честными, задумчивыми глазами.

-- Лиза, моя Лиза, будь великодушна, моя любимая, моя родная, -- казалось, говорило это лицо, эти глаза, ясные, как у ребенка.

Вся душа моя затрепетала... Заныла одним горячим желанием доставить приятное дорогому усопшему, который я была уверена смотрел на меня с неба в эти минуты. Ответить добром за зло, великодушием за предательство и подлость, вот что необходимо было сделать сейчас во имя моего папы, -- и, опустив глаза на пол и багрово краснея, я прошептала чуть слышно в тот же миг:

-- Я сама порвала мое сочинение. Лидия Павловна -- я одна во всем виновата.

И сердце мое забилось усиленным темпом.

-- Вы порвали сами? Но как же вы осмелились сделать это? -- тоном скорее глубокого изумления нежели негодования и гнева строго допрашивала меня воспитательница.

Я молчала. Только все ниже и ниже клонилась моя голова, только ярче и ярче горел на моих щеках предательский румянец...

Лидия Павловна довольно спокойная в начале, этой сцены, теперь уже стала заметно волноваться.

-- Гродская! Извольте мне отвечать. Зачем вы порвали ваше сочинение, которое по институтским правилам должно оставаться, вы это знаете прекрасно, до самого конца учебного года? -- прозвучал совсем уже сурово её дрогнувший голос...

Я молчала... Молчала, как рыба и только дышала бурно и тяжело.

-- И зачем, для чего, вы пришли сюда не во время, когда это строго запрещается нашими институтскими правилами? -- все более и более волнуясь продолжала свой допрос классная дама.

Я продолжала молчать... Голова моя начинала кружиться. Глаза застилал знакомый туман...

-- Вы будете мне отвечать или нет? -- уже со всем гневно задрожало над моей головой.

Мои губы сомкнулись плотнее, мои глаза упорнее рассматривали квадратики паркета, закапанные чернилами и мой язык, как одеревенелый, не шевелился во рту.

-- Вы упрямы, Гродская! Это новость! -- иронически усмехнулась моя наставница. -- Такая прекрасная ученица, так хорошо воспитанная девушка и вдруг! Нет я положительно не узнаю вас сегодня! Какой демон поселился в вас? В последний раз обращаюсь к вам с вопросом: зачем вы разорвали вашу письменную работу и как вы осмелились явиться сюда в запрещенный час? Вы будете отвечать или нет? Берегитесь, Гродская, у меня немало терпения, но и оно может иссякнуть! Извольте же принести чистосердечное раскаяние или вы будете строго наказаны, я не остановлюсь не перед чем!

И так как я все еще молчала, по-прежнему неподвижно стоя у пюпитра, Лидия Павловна схватила меня за руку и гневно крикнула с покрывшимся теперь багровыми пятнами возбуждения лицом.

-- Передник! Снимите передник сейчас же Гродская, как видите, я умею сдерживать свое слово. Вы останетесь весь день без фартука, а теперь ступайте со мной в столовую обедать!..

И почти сорвав с меня передник, Лидия Павловна небрежно бросив его на скамейку, стремительно вышла из класса, приказав мне следовать за собой. Большего эффекта, нежели тот, которое произвело мое появление в качестве наказанной "без передника", перед всем институтом вряд ли можно было себе представить! Едва я появилась на пороге столовой, как все головы повернулись ко мне, несколько сот глаз устремились на меня, сотни пар губ зашептали громко:

-- Mesdames! Новенькая наказана! Успела "отличиться"! А еще говорили, что она святоша! Такой же очевидно, "сорванец", как и мы все грешные! -- переговаривались воспитанницы чужеземки.

Я взглянула на Аннибал и Незабудку. Обе девочки сидели, как на иголках, с горящими ушами и пылающими лицами, избегая моего взгляда. Очевидно, совесть их подсказывала обеим, каким образом я очутилась в роли наказанной. Зато другие ровно ничего не понимая, хлопали глазами, изумленно глядели на меня. У Валентины Муриной в её лучистых глазках стояли слезы и вот, вот казалось каждую минуту, что она разрыдается навзрыд...

-- Что с тобой случилось Лиза? Почему тебя наказали? -- дрожащим голосом обратилась она ко мне.

Я хотела отвечать ей наскоро выдуманную мной причину, но судьба, очевидно, сжалившись над бедной Ло, избавила ее от новой лжи, такой ненужной и бесполезной.

Около нашего стола точно из-под земли выросла Лидия Павловна и строгим голосом проговорила так громко, что ее могли с успехом слышать, и два остальные стола "третьих"...

-- Не удивляйтесь, дети! Гродская наказана мной за то, что она осмелилась разорвать свое сочинение по русскому языку и отказалась объяснить мотивы этого поступка. Вы видите, что и к хорошим и к дурным воспитанницам я одинаково бываю справедлива, и наказываю наравне, тех и других, поскольку они заслуживают этого! -- торжественно заключила свою речь Студнева и отошла к своему обычному месту за первым столом.

Опубликовано: 05 сентября 2018

Просмотров: 666

Некрасивая – Глава XIX. Страшная ночь Повесть для детей Лидия Чарская

Ночь... Тишина... Полная тишина царит в длинном полутемном дортуаре. Коридорный ночник еле мерцает за матовым окном. Впрочем, он едва ли необходим сегодня. Полный месяц бродит по небу и лучи его назойливо пробиваются сквозь темно-синюю штору окна. Белые пятна луны играют на полу дортуара, на чисто, выбеленных, окрашенных клеевой краской стенах, на темных нанковых одеялах и на лицах крепко спящих девочек в этот полуночный час. Что все они спят крепко, в этом я не сомневаюсь. Легкий храп, короткие обрывистые фраз спросонок, неровный вздох, то и дело вылетающие то из одного, то из другого угла спальни, свидетельствуют об этом крепком глубоком сне. Подле меня, заложив, по обыкновению, над головой свои худенькие ручки спит Мурка... Она дышит неровно и глубоко, изредка всхлипывает судорожно, точно плачет...

Бедная Мурка! Как я измучила ее за весь сегодняшний день, помимо собственной воли! Не смотря на все приставания и вопросы девочки по поводу разорванного сочинения, я отвечала молчанием или отделывалась общими фразами, едва ли не затемняющими еще более настоящую суть дела. Бедная, бедная Мурка! Чуть ли не в первый раз за все время нашей дружбы она легла спать, недовольная своей Ло.

Впрочем, недоумевала не только одна Валя. Весь класс, кроме Африканки и Незабудки, которые избегали по-прежнему встречаться со мной, и вели себя необычайно тихо весь остаток дня, весь класс поглядывал на меня недоумевающе и изумленно. Даже далеко нелюбопытная Дина Колынцева и та останавливала на мне подолгу свои красивые серые холодные глаза, настоящие глаза Феи или владетельной принцессы. Мне было как-то странно чувствовать себя под перекрестным огнем этих вопрошающих глаз и я была рада радехонька, когда мы поднялись в дортуар и я могла укрыться от всех этих любопытных глаз в моей жесткой холодной постели.

Но увы, в эту ночь я долго не могла уснуть. Все пережитое за день слишком переполняло все мое существо собой, чтобы дать место благодетельному сну и успокоению. Я лежала с широко раскрытыми глазами, устремленными на мягкие лунные блики, играющие на полу, и на душе моей становилось постепенно все тише, умиротвореннее и спокойнее.

-- А все-таки, Ло, тебе удалось сделать доброе дело! Ты не выдала двух злых, враждебных тебе девчонок и великодушием отплатила за причиненное ими зло! -- говорил мне внутренний голос и сердце мое наполнялось тихой и сладкой грустью и жалостью и к самой себе и к целому миру и к моей горькой одинокой судьбе.

"Папа, милый, ради тебя все это. Ты спас меня от нехорошего поступка, папа! Ты научил меня быть великодушной, мой дорогой!" -- выстукивало мое бедное сердце, а душа разгоралась все сильнее и сильнее от сознания принесенного добра. И опять моя мысль устремлялась к своей излюбленной теме: "ах, если бы мне увидеть тебя хоть на миг, мой папа, если бы почувствовать хоть на секунду твою руку на моей голове, твою милую добрую благословляющую руку" -- думалось мне в эти минуты. Господи, как была бы я счастлива тогда.

Постепенно легкая призрачная дрема коснулась меня своей крылатой лаской. Сон легкой кошачьей поступью незаметно подкрался ко мне, мой мозг затуманился, глаза сомкнулись. Я незаметно уснула...

Мой сон был прекрасен как давнишняя несбыточная греза... Я спала и видела во сне моего отца. Он сходил ко мне по воздушной лестнице, протянутой с неба, к нам, в нашу неуютную темную спальню... Лучи месяца освещали его, пока он шел, простирая ко мне руки и улыбаясь мне своей милой задумчивой улыбкой... Вот он ближе, ближе, весь сияющий, светлый, в белом хитоне, какие обыкновенно рисуются на плечах у святых, в белой мантии, пронизанной лунными лучами... Его поступь легка и воздушна... Ему остается еще сойти несколько ступеней и он здесь, со мной... Еще два шага только, мягких, неслышных и призрак моего отца стоит улыбающийся и ясный четко выделяясь на темной шторе окна.

-- Папа, мой ангел! -- вскрикиваю я, протягивая вперед руки и... Просыпаюсь.

По-прежнему ночь... Тишина... Лунные блики на полу, стенах и кроватях, а там на окне... Великий Боже! Что это делается со мной? Я сплю и грежу, или... Холодный пот выступил у меня на лбу. Волосы приподнялись на голове и слегка зашевелились... Руки и ноги похолодели и сердце забилось, как подстреленная птица в груди...

Прямо передо мной, на широком выступе подоконника, четко рисуясь на темном фоне шторы, вся пронизанная светом месяца стояла белая тонкая фигура... Это не была фигура моего отца... Это была девочка, худенькая, белая, точно серебряная, в одной длинной ночной сорочке... Я не решалась взглянуть в ее лицо. Страх, панический ужас, охвативший все мое существо разом, мешал мне сделать это... Но я чувствовала всем моим трепетным "я",что лицо это обращено ко мне и глаза смотрят прямо в мои, не мигая...

Фигура стояла неподвижно, точно из мрамора изваянная, с протянутыми вперед руками... Ее босые ноги, казалось впились в выступ окна...

Страшным усилием воли я принудила себя поднять глаза в уровень с ее головой и... Чуть не вскрикнула от того, что представилось моим взорам. В пяти шагах от меня было неподвижное как маска и белое как известь, точно мертвое лицо... Лицо, странно, знакомое и чужое в одно и тоже время... Два огромные без малейшего блеска, тусклые, точно пустые глаза смотрели прямо на меня тем леденящим душу оловянным взором, каким смотрят мертвецы и лунатики.

Губы, слипшиеся в одну тонкую полоску не шевелились и только руки, одни руки протянутые так, точно белая девочка хотела схватить кого-то, слабо шевелились, хватая пустое пространство. И еще раз, вся обливаясь холодным потом, я отважилась взглянуть в странно знакомое -- незнакомое видение.

"Незабудка!" -- чуть было громким криком не вырвалось у меня из груди.

Незабудка! Это она! Я узнала ее! Бедняжка, она -- лунатик! -- вихрем пронеслось в моей голове и весь страх, весь ужас мигом отхлынул, оставив какое-то легкое неприятное ощущение жуткости в моей душе. Я поняла, что это не призрак и не видение, а бедная больная девочка, страдающая болезней сомнамбулизма. О том, что эта бедная больная девочка не далее как сегодня уничтожила, разорвав в клочья мою работу, и что из-за гадкого поступка её -- этой девочки, я была так позорно наказана перед всем институтом, я менее всего думала сейчас. Мне было просто бесконечно жаль больную, бродившую по ночам от действие на нее лунного света Незабудку и хотелось, во что бы то ни стало, помочь ей. Но чем помочь? Разбудить ее, назвав по имени было слишком опасно. Я много раз слышала о том, как разбуженные сомнамбулы нервно заболевали, и даже умирали от испуга, если их будили внезапно и неумело во время их припадка сна. А оловянные глаза все впивались в меня, ничего не видя пустым мертвым взглядом. И вдруг, легко и беззвучно спящая Зверева спрыгнула с подоконника и с теми же простертыми в пространство руками медленно направилась прямо ко мне. Колючие холодные иглы страха мурашками забегали по моему телу. Липкий пот снова выступил на лбу. Я чувствовала, что сейчас должно было свершиться что-то ужасное роковое, в ожидании чего волосы мои отделились от кожи и зубы застучали дробным звуком во рту. Незабудка шла, шла прямо к моей постели, вся белая, вся точно неживая, как призрак, неподвижная, с простертыми вперед руками, которыми она хватала пустоту. Вот она ближе... Ближе... Бесшумно скользит... к моей кровати... Ко мне... Вот уже стоит подле, в промежутке между моей и Муркиной постелями, вот наклоняется надо мной... Оловянные глаза впиваются, смотрят не мигая, страшным, ничего не видящим взором... Какой ужас!.. Еще немного и ее руки обвивают мою шею цепким холодным кольцом... Оловянные глаза теперь уже находятся на четверть расстояния от моих вытаращенных от страха глаз. Не больше...

Я слышу её шепот, тихий, чуть слышный.

-- Я одна... Я виновата... Я подговаривала Римму... Порвать... Она бы не решилась... Я рвала, она смотрела... Меня мучит это... Прости... Прости.

И прежде чем я успела отмахнуться, холодные как лед губы прижались к моей щеке.

Сомнамбула во сне поцеловала меня.

Мои глаза сомкнулись от ужаса, а когда я раскрыла их снова, белой фигуры уже не было надомной. Только легкие шаги слышались в умывальной, потом скрипнула коридорная дверь... Очевидно, припадок лунатизма бедной девочки продолжался и Незабудка пошла "бродить". Вдруг смутное опасение промелькнуло в моей голове. Что, если больная девочка забредет на лестницу... В чертов грот?.. К сломанным перилам... Не видя ничего, она может оступиться и...

И опять леденящий душу ужас пронизал меня всю с головы до ног... Медлить было нельзя ни минуты... Я хорошо поняла это. Надо было помешать лунатику проникнуть на лестницу... Надо было водворить, во что бы то ни стало Звереву назад в дортуар. И с лихорадочной поспешностью я набрасывала на себя юбку, туфли, платок... С теми же стучащими дробно зубами, дрожащая, трепещущая я быстро проскользнула в умывальную, оттуда в коридор, взглянула на стеклянную дверь, ведущую на черную лестницу и... Обомлела...

Луна, врываясь матовыми лучами в окно, заливала серебром и площадку "чертова грота" и ступени лестницы, сломанные перила и темную дверь, ведущую на чердак. Незабудка стояла, облокотясь на перила, как раз у того места, где отсутствующие столбики образовали пустое пространство над пролетом. Вся облитая мягким серебристым светом луны, она еще более, чем там в спальне походила на призрак, явившийся из загробного мира.

Вдруг, внезапно на моих глазах, она наклонилась, подсунула голову под перила и прежде нежели я успела влететь к ней, через десяток ступеней наверх, она цепко ухватясь обеими руками за перила, всем своим худеньким телом вытянувшись, как струна, повисла над пролетом. Не знаю, какая сила удержала меня от раздирающего душу крика ужаса, готовившегося было сорваться с моих губ в эту минуту. Но Бог Всесильный, Сам вмешался в это дело и я во время удержалась от него. Малейший звук мог погубить Незабудку. Ей нельзя было просыпаться сейчас... Иначе она рухнет туда вниз с четвертого этажа и разобьется вдребезги насмерть.

Не медля более ни секунды, я очутилась возле неё. Она по-прежнему висела, слегка покачиваясь над пролетом... Рассуждать было некогда... Вся моя мысль сводилась к одному: надо спасти... Спасти Звереву во что бы то ни стало, если бы даже пришлось пожертвовать жизнью для неё... Что моя жизнь... Жизнь бедной дурнушки Ло, такой безобразной и ненужной и притом сироты, круглой сироты... Кто любит меня здесь, в этом мире? Никто! Мурка поплачет и утешится, если я умру, у неё есть Кукла, мать, братья и сестры... А я одинокая, ненужная... А эта бедная больная Незабудка, у неё есть отец с матерью, обожающие ее; брат кадетик румяный, веселый насмешник, которого я видела тогда в приеме; может быть еще другие братья... Сестры... Бедняжка Незабудка, ведь она бродит сегодня исключительно из-за меня... Да...

Очевидно поступок с моей письменной работой не давал ей покоя. Нервы разошлись, вследствие этого (я кое-что знаю о болезни лунатиков, у нас рассказывали об этом в пансионе), и снова наступил припадок, из-за раскаяния, мучения совести, из-за меня, из-за меня... Не даром же она во сне целовала меня, прося прощения. Бедная девочка, я должна, должна спасти тебя, или погибнуть за тебя, или... Или с тобой...

А она все по-прежнему висела, чуть покачиваясь над пролетом, облитая серебряными лучами луны. Теперь её лицо было спокойно. Очевидно ей грезился сладкий сон. На размышления мне больше не оставалось ни секунды. Каждый миг худенькие руки Зверевой могли ослабнуть и выпустить из точки опоры, и... Какая ужасная смерть!

Заглушая срывающиеся с моих губ стоны ужаса, я рванулась к ней, скользнула под перила, села на боковой стороне ступени лестницы, и в следующую же минуту одна рука моя обвивала крепко талию Незабудки, другая же цепко стиснула пальцами столбик перил. Я сидела в самой неудобной позе, перегнувшись всем телом, и судорожно сжимала худенький стан спящей девочки, всеми силами пытаясь водворить ее, в тоже время назад за перила. Но увы! Это плохо удавалось! С каким-то безотчетным упрямством сомнамбула не поддавалась моим усилиям. А под нашими ногами раскрывался огромный глубокий колодезь лестничного пролета при одном взгляде, на дно которого у меня захватывало дух и кружилась голова...

На одну минуту у меня мелькнула даже мысль осторожно разбудить Незабудку... Но увы! Она была далеко не удачна -- эта моя мысль! Проснувшись, больная девочка наверное затрепещет, испугается, забьется при самом лучшем исходе, и у меня не хватит силы удержать ее...

Но и не возможно, с другой стороны, сидеть так долго, скорчившись на ступеньке, со спущенными вниз ногами и удерживать одной рукой четырнадцатилетнюю хотя бы и худенькую и тщедушную девочку, какой была Незабудка.

Я уже с ужасом подумала о том, что ночь длится бесконечно и что первый человек, который явится сюда, чтобы тушить газ в коридоре, ламповщик, не придет ранее пяти часов утра.

Вдруг я ощутила, что все тело Незабудки как-то дрогнуло, вытянулось и бессильно повисло на моей руке... В ту же минуту я почувствовала что тяжестью этого тела меня тянет вниз... С неудержимой силой... Еще минута и я соскользнув со ступени, очутилась над провалом, имея единственной точкой опоры мою правую руку, казалось слившуюся в одно со столбиком перил...

Боже Великий! Теперь наша гибель была уже несомненна... Я поняла это сразу в ту секунду, когда колючие искорки напряжения забегали от локтя к пальцам, и плечо начало заметно и быстро неметь...

С тяжелой ношей, на одной руке, держась на другой, висела я над пролетом...

Мои мысли начинали путаться... Мое сердце теперь билось тяжелыми гулкими ударами, ледяной пот градом катился по лицу... Так вот они каковы, должны быть последние минуты жизни!

Сколько их вынесет еще моя затекшая рука?.. Все тяжелее и тяжелее становится Незабудка! О, если бы удалось спасти ее, только ее... Но, сладкая мечта так и останется мечтой... Никто не войдет сюда ранее пяти часов... А рука еще больше немеет... дрожит... Сейчас... Сейчас выпустит она спасительный столбик... Что ж, так и надо! Так и должно быть! Значит, так указано самим Богом! Милый мой папа, скоро, скоро теперь я увижу тебя!

И вдруг мне показалось, что у меня вырастают крылья за спиной... Что пролет лестницы наполняется розовым туманом и я закрываю глаза...

Сейчас! Сейчас -- конец... Я широко раскрываю взор... Смотрю вниз... На площадке четвертого этажа я вижу бледные, встревоженные лица... Передо мной мелькает испуганное, как мел белое, лицо Аннибал, округлившиеся от ужаса глаза Мурки, панический страх в лице Строевой и искаженные черты Феи...

"Это сон! Сон! Я вижу их всех во сне" -- шепчет мне уже притупившееся сознание и в тот же миг последние силы покидают меня. -- Смерть! -- быстрым вихрем проносится в моей голове... Моя рука слабеет... Я судорожно прижимаю другой к своему телу худенькое тело Незабудки... Мои пальцы разжимаются... Те, что держались за столбик, перил и... В глаза мои заглядывает ужас последнего мгновения. Это смерть.

У неё, у моей смерти было бледное без кровинки лицо, округленные ужасом глаза и сильные руки... Этими сильными руками она схватила мои плечи... Потянула к себе и в тот же миг я не выпуская из рук Незабудку почувствовала прикосновение чего-то холодного к моей спине, плечам и босым ногам...

-- Воды! Воды и мокрых полотенец! -- приказывал чей-то повелительный шепот, и опять, то же лицо смерти, но уже менее похожее на смерть, а на кого-то знакомого мне, много раз виденного человека, склонилось надо мной...

-- Дитя мое! Выпустите вашу ношу, вам будет легче, -- услышала я мягкий голос надо мной.

Я взглянула опять усталыми глазами вокруг себя... Все знакомые, все те же на смерть перепуганные лица Мурка... Фея... Строева... Аннибал... И она спасительница наша моя и Незабудки, Лидия Павловна Студнева, успевшая в самый момент падения подхватить меня...

Но об этом я узнала уже позднее, а пока я плохо соображала, что случилось со мной. Какая-то суета... Те же испуганные милые лица и новое прикосновение чего-то мокрого и холодного к моим плечам, затекшим рукам и голове. На минуту мелькнула четкая, вполне сознательная мысль.

"Не испугали бы они Незабудку!"

И я тотчас же высказала ее в слух:

-- Не разбудите ее... Она -- лунатик. Берегитесь ее испугать... И скорее ее в спальню, и не пускайте сюда больше... Второй раз мне ее будет уже не спасти... Ни капли силы в руках не осталось... Не спасти...

И с этим последним словом я лишилась сознания...

Опубликовано: 05 сентября 2018

Просмотров: 608

Некрасивая – Глава XVII. Мои опасения Повесть для детей Лидия Чарская

-- Mesdam'очки! Душки! Слушайте меня! Новость! Новость! На черной лестнице сломались перила... Два столбика выпали... Синявки строго-настрого запретят нам ходить в "чертов грот"! Я сама слышала, как "началка" нашей Лидии прекрасной говорила в нижнем коридоре: "Пожалуйста не пускайте детей в площадку четвертого этажа Лидия Павловна". Ей Богу не вру, душки!

И рыженькая Наташа, выпалив одним духом эту животрепещущую новость, остановилась на мгновение перевести дыхание. Она вся так и кипела, эта рыженькая Наташа. Ее щеки разгорелись, глаза блестели, более чем когда-либо отливали золотом рыжие кудри.

-- Врешь! Ты все это наврала, душка! Поклянись! Вчера еще ходили мимо "чертова грота" и все там было на месте, -- послышался чей-то недоверчивый голос.

-- Клянусь mesdam'очки, ей Богу, клянусь, -- закрестилась и затрясла кудрями рыженькая Наташа. -- Ей Богу, клянусь! -- повторила она, -- пускай мне единиц завтра не обобраться, пускай в прием в воскресенье не придут, пускай зубы будут болеть целую неделю! Всем, всем этим клянусь вам, душки!

-- Полно дурить, Наталья! Mesdam'очки, да мы ее проверить можем. Бежим на черную лестницу, посмотрим сами, ведь из нашего этажа, в "чертов грот" прекрасно видно, -- предложил кто-то.

-- Чего там из нашего этажа смотреть, я и в чертов грот слетаю! -- вскричала Грибова, уже собираясь бежать.

-- Гриб! Гриб! Ты мне за недоверие свой розанчик отдашь завтра за чаем, -- обидчиво произнесла недовольным голосом Строева.

-- Грибова! Грибуша! Грибишок! Стой, остановись, безумная! -- посыпались за убегавшей девочкой смущенные возгласы ее подруг, но Грибова была уже далеко...

-- Гриб, синявки накроют, берегись! -- громче всех выкрикнула Наташа и, обернувшись к нам проговорила нерешительным тоном:

-- А что, mesdam'очки, не пробежаться ли нам всем, заодно, к "чертову гроту"? Пропадать так уж всему товариществу разом, за милую душу! Ты что скажешь на это, Фея? -- живо обернулась она к Дине

Колынцева пожала плечами.

-- Ты знаешь меня, Строева, я никогда не шла против класса! Только ведь все равно, весь класс (тут она особенно подчеркнула слово весь и насмешливо посмотрела на меня) весь класс не пойдет с нами. M-lle Гродская предпочтет остаться.

-- Гродскую я и не считаю "нашей", -- с убийственной резкостью оборвала Наташа, -- ну, mesdames, если идти, так идти!

-- Идем! Идем! -- послышалось со всех сторон и вся толпа девочек метнулась из класса.

-- Пойдем и мы, Лиза, -- шепнула Мурка, -- нельзя отставать от них, а то еще снова в отступницы произведут!

И рука об руку с Валентиной, мы спешно присоединились к остальным.

"Чертовым гротом" называлась небольшая площадка на черной лестнице между четвертым и чердачным этажом, с окном, сделанным вровень с полом и никогда не завешивающимся шторой. От площадки этой шло несколько ступеней на чердак и добрую треть площадки занимали дрова, сложенные здесь один Бог знает для какой цели. Днем тут не было ничего особенного, но вечером и ночью, когда в открытое оконце сияла луна, и ее причудливые пятна играя на дровах, на камне пола, казались маленькими живыми существами, здесь было уютно, таинственно и жутко красиво. "Чертовым" же гротом называлась площадка по двум причинам. Здесь был самый высокий пункт "чертовой стремнины", как прозвали институтки высокую и крутую черную лестницу в отличие от "райского пути", лестницы парадной. Огромный и глубокий четырехугольный пролет, образуемый многочисленными изгибами лестницы, открывался из "чертова грота", как настоящая бездна. Институтки, склонные к различным фантастическим выдумкам и необычайным происшествиям, передавали из уст в уста, что когда-то в этой "стремнине" или попросту в пролете лестницы погибла, бросившись в него, дортуарная девушка Алена. Говорили, что призрак Алены бродит на чердаке и плачет и поет, а иногда садится у окна в "чертовом гроте" и громко шепчет на кого-то свои страшные заклятия.

Разумеется, этого было довольно, чтобы трусливые девочки избегали "чертова грота", но самые отчаянные частенько навещали его из одного удальства, желая отличиться в смелости перед подругами. Ходили туда до "спуска газа" и парочки "коридорных союзов", то есть старших воспитанниц вторых первых классов с их "обожательницами" из средних отделений. Обожание все еще было в большом ходу в институтских стенах. Младшие бегали со старшими, кричали им в след: "Душка, ангел, прелесть, божественная" и по двадцати раз в день подбегали пожелать доброго утра.

Средние же воспитанницы считали для себя позором "обожать" старших. Они "союзничали" с ними, то есть, клялись им в вечной дружбе, писали им стихи в альбомы, выцарапывали булавкой вензеля старших, а старшие средних на руке, повыше кисти, а главное, устраивали с ними свидания, несмотря на строгое запрещение начальства, и в коридорах, и на церковной паперти, а главное, в "чертовом гроте". О, особенно в "чертовом гроте"! Почти каждый вечер можно было видеть несколько пар таких "союзниц" сидящих на чердачных ступеньках и тихо нашептывающих друг другу клятвы дружбы до гроба, обещание "умереть, но не забыть" союзницу-подругу и тому подобную прочую чепуху...

И вдруг эти сладкие встречи здесь, в "чертовом гроте", где было всегда так таинственно и прекрасно должны были пресечься! Действительно, два столбика перил лестницы были сломаны и уже должно быть вследствие этого вынуты совсем и огромная зловещая дыра с боку у перил зияла над пролетом.

При виде этого отверстия я невольно вздрогнула, стоя вместе с другими посреди лестницы, соединяющей наш этаж с площадкой "чертова грота". Вздрогнули и остальные девочки, кто был повпечатлительнее и понервнее... Я видела, как побледнела Валентина, и как обычно спокойный голос Феи произнес с чуть заметным трепетом:

-- Александре Антоновне нечего волноваться. Никто из нас не придет сюда больше. Это слишком опасно.

-- Не ручайся за других Фея. Наталья и Гриб уже наверное прибегут сюда, -- произнесла Мурка, а Аннибал с Незабудкой непременно. Они такие отчаянные у нас обе.

-- Аннибал! Незабудка! Римма! Зверева! Слышите? Вы не смеете сюда приходить пока не починят перила. Мы всем классом запрещаем вам это! -- зазвучали кругом взволнованные голоса.

Но к удивлению девочек ни Африканки, ни Незабудки не было между ними.

-- Mesdames! Что это значит, где они обе?! Ведь они вышли из класса вместе с нами! -- посыпались недоумевающие вопросы здесь и там.

-- Но ведь они же бежали сюда тоже! Куда они скрылись? Что за глупые шалости, наконец! -- уже с раздражением в голосе кричали девочки.

-- Mesdames, звонок к обеду. Вставайте сразу в пары и марш-маршем в столовую. Лидия прекрасная еще у "началки" и в класс не придет за нами, а мы чин-чином, как пай девочки и пойдем кушать ням-ням! Прямо из "чертового грота"! -- предложила, ломаясь Грибова, и захохотала во весь голос.

Все охотно приняли это предложение. Быстро, под оглушительное дребезжанье колокольчика девочки сами выстроились в пары и шаг за шагом стали спускаться с лестницы. Длинные шеренги воспитанниц старших и младших степенно подвигались впереди нас, с удивлением поглядывая на "трешниц", спускавшихся с дортуарного этажа в такое неурочное время.

Поравнявшись с классным коридором я вдруг вспомнила, что забыла запереть мой пюпитр, что делала каждый раз выходя из класса. В ящике моего стола находились дорогие для меня вещи, показывать которые я ни за что в мире не решилась бы никому, кроме Валентины. Там был портрет моего ненаглядного папы с такой прочувственной надписью, которая трогала до слез каждый раз при чтении его сироту-дочку. Было там и письмо моего дорогого, написанное им в то время, когда он чувствовал уже приближение смерти и адресованное мне. Письмо залитое моими слезами и осыпанное тысячами исступленных от любви, горя и нежности поцелуев. Был альбом со стихами пансионерок madame Рабе и их портреты, подаренные мне. Я берегла все это, как святыню, а особенно драгоценное письмо, завещание моего отца, в котором он со свойственной ему одному кротостью и лаской поучал как надо жить его одинокой, тогда еще совсем маленькой сиротке! Этого письма я не прочла бы даже Мурке, несмотря на то, что так горячо и много любила ее!

И одна мысль о том, что письмо это, мою святыню могли пробежать чужие глаза любопытных, буквально сводила меня с ума. А я еще была так опрометчива, что не заперла пюпитр.

-- Валя, голубушка, -- шепотом произнесла я на ухо моей "пары". -- Ты иди в столовую прямо, а я сейчас же вернусь к тебе! Мне надо только забежать в класс на минуту...

И прежде чем девочка успела меня спросить о причине такой поспешности, я с несвойственной мне стремительностью уже мчалась по классному коридору.