Опубликовано: 24 августа 2018

Просмотров: 883

В глуши
Глава X. Перелом

Ночь миновала.

Раннее темное зимнее утро встало над Александровкой и тускло заглянуло в заиндевевшие от мороза окна Антоновой избы. Анютка спала.

Слабое, но ровное дыхание поднимало худенькую грудку девочки. Лицо приняло спокойное выражение. Спала и Вавочка, прикорнув пепельной головкой к подушке подле своей маленькой пациентки.

Это был ее первый, подкрепляющий тело и душу сон с первого дня страшной Анюткиной болезни. И Марья, успокоенная за жизнь своего единственного детища, уснула как мертвая, на печи.

К восьми часам вернулся хозяин. Стук в дверь разбудил его жену. Она пошла открыть сени и тут же вполголоса сообщила мужу радостную весть.

- Ангел Божий! Спаси ее, Господь, барышню нашу! - истово крестясь на образ и роняя счастливые слезы, произнес тот, входя в избу и окидывая быстрым взором спавших крепким сном Вавочку и Анютку.

Только к десяти часам совсем рассвело. Вавочка проснулась, когда белый день уже смотрел в окна избушки. Быстро вскочила она, подняла голову и тревожно взглянула на спящую Анютку.

Ровное спокойное дыхание девочки раздавалось теперь сладкой музыкой в разом просветлевшей Вавочкиной душе... Личико больной лоснилось крупными каплями пота... Жара не было. Испарина все более и более проступала на худеньком, ослабевшем от недуга тельце малютки. Она была окончательно спасена.

Шумная, ликующая радость охватила вмиг ожившую душу Вавочки... Сердце ее забилось утроенным темпом... Слезы счастья брызнули из глаз.

- Господи! Господи! - могла только пролепетать она и молитвенно подняла на образ затуманенные глаза.

Она не слышала, что говорили ей Антонов с женой, как горячо благодарили ее, как призывали на ее голову благословение Божие, ничего этого не слыхала она. Вавочка была как в чаду. С радостно закружившеюся головой, с бьющимся сердцем, вся взволнованная, счастливая выбежала она на крыльцо. Там, давно поджидая ее, стояла толпа школьных ребятишек.

Ликующим, загоревшимся взором обвела она все эти, ставшие ей родными в эту сладкую минуту общей тревоги и общей радости лица и закричала громко, замахав им издали с крыльца рукой:

- Легче Анютке!.. Легче! Поправляться стала! Выздоровеет теперь скоро Анютка наша.

И заплакала вдруг недавняя гордая, великолепная Вавочка, заплакала неожиданно для самой себя от разом нахлынувшего в сердце чувства сладкого сознания содеянного добра и пользы.

Опубликовано: 24 августа 2018

Просмотров: 801

В глуши
Глава VIII. Без призвания

Прошло два месяца.

Изжелта-серая, сожженная жарким летним солнцем степь покрылась сплошною пушистою пеленою снеговых сугробов. Прихотливо и пышно разукрасил ее проказник мороз. Нарядил во все белое деревья и избы, заковал обычно мутную запруду у мельницы крепким иссиня-хрустальным льдом... Инеем запушил березы и ветлы на школьном огороде и самой школе придал красивый, нарядный, праздничный вид.

Стояли сумерки. Белая степь с ее темными пятнами хуторов теряла понемногу свои определенные четкие очертания, пугая запоздалых путников своей необъемлемо громадной пустотой.

Вавочка сидела у замерзшего оконца и смотрела в степь. Кое-где по избам уже замелькали редкие огоньки... В церковном домике, где жил с женою бездетный старый священник, тоже зажгли лампу, и ее яркий свет дерзко прорезал темноту улицы.

Вавочка смотрела на эту улицу и думала невеселую думу.

За эти два месяца, проведенные в деревушке, она еще более убедилась, как мало подходит она к ее обитателям, как мало общего у нее с семьями александровских мужиков. Непреодолимая тоска грызла девушку. Сегодняшний темный глухой вечер особенно способствовал этой тоске. Осенью, когда последние ласки умирающего бабьего лета позволяли прогуляться по степи или в ближайшей жидкой березовой рощице позади мельницы с ее запрудой, Вавочка чувствовала себя несколько лучше наедине с засыпающей осенней природой, вдали от тяжелой деревенской обстановки, которая так угнетала ее. Но теперь, когда ей стало особенно грустно и невыносимо - нельзя, как нарочно, было даже и помыслить пройтись по степи. Все бело кругом. Все застлано густым и сверкающим покровом снега. И поневоле приходилось сидеть, пригорюнившись, под окнами, выходящими на улицу и огород. Сегодня, как нарочно, особенно тяжело ей, Вавочке. Сегодня в классе нашумел кто-то из детворы. Ей показалось, что это был Антипка, самый беспокойный и шаловливый из учеников, и она наказала Антипку, поставив его на время урока в угол. Тогда поднялась со своего места худенькая Анютка и заявила, что Антипка не виноват.

Ей, Вавочке, показалось это дерзостью и она выгнала Анютку из класса в сени, где девочка и простояла на холоде целый час. Остальные дети, не смея вступиться за наказанных, глухо шептались и роптали, кидая враждебные взоры на нее. До слуха Вавочки долетело прозвище "червяк", которым называли ее школьники. Злая и возбужденная закончила она кое-как урок и распустила ранее времени по домам свою школу. Сама же, отказавшись от обеда, состряпанного ей Вавилычем, ушла сюда. И здесь, в своей крошечной комнатке, прежние докучные мысли крылатым роем закружились у нее в голове. Боже Великий! Какою несчастной казалась самой себе теперь Вавочка!

Всюду, мнилось девушке, были вокруг нее враги! Она видела эту вражду и в лице ребятишек, хмуро исподлобья поглядывавших на нее, и в обиженно-суровых лицах мужиков и баб, встречавших ее на улице, и в улыбках священника и его жены, к которым почему-то не пошла со дня своего приезда Вавочка, и в добродушной воркотне Вавилыча - всюду чудились ей та же неприязнь и вражда. Даже Вавилыч, казалось, относился к ней особенно предубежденно. Сама Вавочка забыла, должно быть, как гостеприимно и добродушно встретил ее два месяца тому назад старик-ветеран. Ho она своим резким гордым отношением сразу поставила на "свое место", как сама себе не без удовольствия заметила Вавочка, чересчур, по ее мнению, болтливого и навязчивого старика-сторожа.

И вот перестал добродушно болтать с нею обиженный Вавилыч и Вавочка теперь уже окончательно замкнулась в себе.

Еще стемнело. Новые огоньки зажглись в избах. Легкая дрема окутала грустную головку Вавочки. Она уронила ее на спинку стула, и не то задремала, не то забылась в этот тихий, вечерний час. Сколько времени спала она - Вавочка не помнит. Но она разом вскочила на ноги, услыхав громкое всхлипывание и чей-то причитывающий голос в сенях.

- Пусти, батюшка, пусти, родимый! Век буду Бога молить, - ясно донесся до ее ушей взволнованный, вздрагивающий от рыданий женский голос.

- Да нельзя, тетка, сказано нельзя... Отдыхает, чай, теперь... Осерчает, коли што... Ведь не Марья Михаловна энто... Королева. Сама, небось, знаешь нашу-то... - отвечал сдержанно и тихо, но все же слышно осторожный голос Вавилыча.

- Знаю, вестимо, знаю, родненький, - запричитал снова плачущий голос, - да как же быть то?... Коли ждать, когда проснется "сама"-то, чего доброго помрет Анютка.

При этих словах Вавочка вздрогнула.

- Умрет? Кто умрет?... Анютка? Какая Анютка? - вихрем завертелась, тревожно работая, мысль.

И проворно, накинув на себя теплую шаль, она вышла в сени. Едва ее воздушная, худенькая фигурка появилась здесь, как какая-то закутанная в полушубок и платок женщина с громкими воплями повалилась ей в ноги.

- Матушка-барышня! Голубушка родная, - запричитала она, охватывая руками Вавочкины колени, - смилуйся, красавица... He откажи, матушка... К ней... к Анютке моей... пойдем... He в себе Анютка... горит, как в огне... Матушка, дойди до нас... Родная... Ты ученая... Все, поди, знаешь... Погляди Анютку-то... Помирает Анютка! Пойдем со мной, яви такую Божескую милость, барышня!

И баба завыла уже в голос, покрывая поцелуями и слезами тоненькие ручки Вавочки. Последняя старалась всеми силами вырваться из рук обезумевшей от горя и испуга женщины. Крестьянка подняла на нее свое заплаканное взволнованное лицо и при тусклом свете жестяной лампочки Вавочку поразило что-то знакомое в чертах женщины.

Вдруг она ясно вспомнила, что видела, и не раз, это худенькое лицо, эти большие измученные голубые глаза, эти строгие брови у себя в классе. Анютка, дочь солдата Антонова, была вылитая мать.

И вспомнив голубоглазую худенькую Анютку, Вавочка вздрогнула всем телом:

Она, Анютка, ее ученица больна, при смерти, умирает... Может быть, умерла уже, а она-то, Вавочка, еще сегодня утром наказала эту самую Анютку, заставив ее пробыть целый час в одном ситцевом платьишке в холодных, нетопленых сенях. Что, если вследствие этого и заболела девочка, и умирает теперь? И, вся дрожа от охватившего ее волнения, Вавочка спросила женщину упавшим до шепота голосом:

- Когда она заболела, Анютка?

- Да утрась заболела еще, матушка... И вчерась, словно тебе невеселая была.... Я-то, грешница, чаяла отойдет в школе-то, ан горазд после того хуже стало. Домой пришла, што твой кумач, лицо красное... Страсти Божии! За духтором, сама знаешь, где уж нам, в Давлеканово ехать... Да и не найтить там духтора-то, пока найдешь - помрет, не приведи Господи, Анютка-то... - И баба снова завыла тем жалобным протяжным воем, каким плачут по покойникам в деревнях.

- Ну, ладно уж, ладно! Будет. Поревела и будет... - добродушно похлопывая ее по плечу, произнес Вавилыч, - пойдет с тобой барышня лечить твою Анютку, не реви только, пойдет!

- Как пойдет? - чуть было не в голос крикнула Вавочка и вся вытянулась, как под ударом хлыста. И вмиг гвоздем врезалась ей в мозг страшная мысль: - А вдруг у Анютки заразное что-нибудь? Тиф... корь... скарлатина, оспа... Особенно оспа... И вдруг заразится она, Вавочка, схватит оспу... Умрет... А если не умрет, то на всю жизнь будет носить следы этой страшной болезни в виде безобразных рябин на лице и теле...

О, это ужасно! Ужасно!

- He хочу идти! Никуда не пойду! Оставьте меня в покое, - хотелось крикнуть Вавочке... хотелось заплакать... Но в ту самую минуту, когда и страх, и гнев, и злоба на ни в чем неповинную крестьянку охватили душу девушки, перед нею, словно из тумана, выплыли холодные, темные, сырые сени и маленькая жалкая фигурка девочки в одном рваном ситцевом платье, притулившаяся в углу...

Вся вздрогнула от ужаса Вавочка. О, она не хотела быть жестокой сегодня, она выгнала под впечатлением охватившего ее гнева Анютку лишь на один миг из классной и позабыла о ней. А больная девочка целый час простояла там, трясясь от холода. И теперь она больна... при смерти... умирает!.. Что-то болезненно тисками сжало сердце Вавочки, ударило ей в голову острыми тяжелыми молотками, подкатилось судорожным клубком к горлу и стиснуло его изо всех сил. Руки и ноги Вавочки похолодели от волнения... Она едва удержалась на ногах и, вся дрожа от охватившего ее мучительного порыва, схватила за руку мать Анютки и произнесла поспешно, срывающимся голосом:

- Идемте! Ради Бога... скорее... A то поздно будет... Скорее! Скорее, идем к ней!

И Вавочка, как была в одном платье, чуть прикрытая шалью, выбежала на улицу.

Опубликовано: 24 августа 2018

Просмотров: 839

В глуши
Глава IX. Перерождение

Ночь... тихо мерцает лампада в углу перед ветхим, почти что стертым от времени ликом Спасителя... На печке за ситцевым пологом вздыхает во сне только что задремавшая Марья, мать Анютки. Отца нет дома. Он еще с вечера отправился в Давлеканово за лекарством. К утру будет обратно. Дорога не шуточная: надо сделать туда и обратно около сорока верст - немало времени пройдет, пока он вернется домой. Анютка разметалась no лавке, поверх свалявшегося уже старого сенника. Под головой девочки соломенная подушка в неопрятной наволочке из красного кумача. Пестрое, сшитое из ситцевых обрезков одеяло покрывает худенькое тельце больной. Ее огромные глаза широко раскрыты и сверкают диким, лихорадочным огнем... Щеки пышут жаром... Тело, покрытое красною сыпью, пылает, как жарко затопленная печь. Белокурая головенка мечется по подушке, и ссохшиеся от жара, потрескавшиеся губки произносят по временам, глухо и невнятно:

- Пить... водицы... испить бы!..

Хотя глаза Анютки открыты, но она почти все время находится в забытьи: ничего не слышит и не понимает. Она только дико таращит зрачки на приютившуюся подле нее на табурете Вавочку и по временам пугает ее своим диким испуганным криком:

- Кто ты? Уйди, уйди! He надо тебя! He надо! Мамку хочу! М-а-а-мку.

И так восемь суток... Восемь дней и ночей мечется в жару и бреду Анютка.

Отец с матерью совсем уже сбились с ног. Посылали за доктором в Давлеканово. Доктор долго выстукивал и выслушивал слабенькую, запавшую грудь девочки, долго покачивал головою и, обращаясь к Вавочке, не отходившей ни на шаг от Анютки, произнес:

- Везти в больницу нельзя... Простудим дорогой... А без ухода тоже нельзя оставить никак. От умелого и тщательного ухода зависит исход болезни и спасенье. Лечение я вам все подробно растолкую... Главное регулярный уход и своевременные приемы лекарства. Тогда еще можно попытаться спасти ребенка... Но не скрою, она очень опасна... плоха... Навряд ли выживет... У нее... - Тут доктор назвал латинским термином особенно тяжелую форму серьезной, заразной болезни.

Вавочка бледная как смерть после нескольких бессонных ночей, проведенных у ложа больной, не испугалась на этот раз ни возложенной на нее добровольной обязанности сиделки и доктора, ни близкой возможности самой захватить болезнь девочки. Одна только мучительная мысль сверлила усталый мозг Вавочки, точила его, не переставая... Ужасная мысль!

- Из-за меня больна Анютка! Из-за меня умрет! Надо спасти ее! Во чтобы то ни стало спасти, - повторяла сама себе взбудораженная и трепещущая душа Вавочки.

Забыв и про школу, и про свои обязанности учительницы, забыв про еду и сон, Вавочка горячо отдалась тяжелому делу ухода за труднобольной.

Всходило и заходило бледное зимнее солнце, рождался и умирал печальный зимний день, наступала ночь, черная и непроглядная, наступала и проходила, а Вавочка все не покидала ни на минутку постели больной. Хозяйка хлопотливо стряпала ей яичницу, и Вавочка ела яичницу тут же подле Анютки, чтобы только подкрепить упавшие силы, подавали молоко Вавочке, и та машинально глотала молоко и снова то безмолвно караулила забытье Анютки, то меняла компрессы на ее голове и давала ей лекарство и питье.

Иногда она забывалась на полчаса, но тотчас же вскакивала, точно от толчка, схватывалась за лекарства и компрессы, с ужасом заглядывая в исхудалое личико больной.

Марья с мужем с надеждой и трепетом в свою очередь смотрели в глаза Вавочке, ловили каждое ее приказание и торопились исполнить все, что говорила им эта худенькая, воздушная барышня, еще недавно с гордым, важным, теперь же с измученным от бессонницы лицом. Анютка была единственным и любимым детищем четы Антоновых, и не мудрено поэтому, что так дрожали отец с матерью за жизнь своего ребенка.

В Вавочкины силы, знание и уменье ее ухаживать за больною они верили без колебаний и не теряли ни на минуту надежды на счастливый исход болезни дочери. На бледную измученную Вавочку они теперь просто молились.

- Ангел Божий! Святая ты наша! Благодетельница! - шептала, рыдая, Марья и покрывала слезами тонкие ручки молодой девушки.

По утрам, когда добровольная Анюткина сиделка выходила на крыльцо освежить на воздухе усталую от бессонницы голову, первое, что бросалось в глаза Вавочке, была дежурившая в строго определенный час неподалеку от избы Антона толпа ребятишек. Их напряженные, выжидательные личики, их испуганно-внимательные глазенки говорили без слов о тревоге, переживаемой ими.

- Идите! Идите! Заразитесь еще! - издали кричала им Вавочка и махала руками.

- А што, легше ль Анютке? - раздавался чей-нибудь несмелый голосок.

- He померла бы? - вторил ему другой.

- Кричала ночью-то? - осведомлялся третий.

- А, може, полегше, а! Варвара Павловна, скажи, сделай таку Божеску милость! - кричало ей издали сразу несколько встревоженных детских голосов.

- Я за ейное здоровье свечечку поставила за грошик! Грошик у мамки выпросила! - торжественно заявляла какая-нибудь быстроглазая, чумазенькая подружка Анютки.

- А я ей яичко принес. Прямо из-под хохлатки яичко-то... Све-же-нь-кое! - заявлял Антипка и торжественно клал яичко на землю перед крыльцом Антоновой избы.

Вавочка ждала, пока уйдут детишки, кивала им головою, потом быстро спускалась с крыльца, брала яичко и несла его в избу. И вместе с ним несла в сердце что-то смутное, и тревожное, и сладкое-сладкое, без конца, без границ.

Это сладкое и тревожное и связывало теперь ее, недавнюю гордую, великолепную Вавочку с грязною, чумазою крестьянскою детворой. Теперь уже и детвора эта не смотрела искоса и враждебно на нее, Вавочку... Теперь дети, видя ее измученное, худенькое личико, зная про ее бессонные ночи и уход за Анюткой, невольно чувствовали в ней, в чужой и холодной "учительше", своего родного, близкого человека. Болезнь голубоглазой Анютки послужила им первым соединяющим звеном.

А ночь все тянулась и тянулась, бесконечная, тяжелая ночь. Эта ночь - ночь кризиса. Если Анютке удастся пропотеть в эту ночь сегодня, болезнь, по словам доктора, должна будет поддаться лечению и, может статься, пойдет на убыль сразу тогда. Если же не подействует на больную та огромная доза лекарства, влитая Вавочкой, по предписанию врача, в потемневший от жара ротик Анютки, - ребенок умрет.

Ночь кризиса, девятая по счету, ужасная ночь...

Больная не успокаивается ни на минуту: она то дико вскрикивает и порывается вскочить и убежать куда-то, то затихает и с прерванным дыханием лежит, как мертвая, на своей скамье. Груда одеял, одежды и подушек лежит на этом худеньком тельце, плотно окутав его со всех сторон. Надо вызвать в нем испарину, во что бы то ни стало, в этом измученном худеньком тельце. В испарине - спасенье. Это твердо знает со слов доктора Вавочка и крепко верит в это.

Анютка кричит. Ее лицо так и пышет жаром... Глаза нестерпимо горят.

- Душно! Душно! Камень на груди! Возьми камень, мамка! возьми! возьми! - стонами и воплями несется из груди больной.

Марья проснулась от этих криков и, как безумная, ринулась к дочери...

- Никак помирает? Барышня? а барышня? - шепотом срывается с ее губ. Но Вавочка не слышит и не видит ее. Вавочка низко наклонилась над Анюткой, обхватила дрожащими руками ее худенькое тельце поверх всех платков, одеяла и теплых полушубков и так и впилась взглядом в лицо больной.

Анютка уже не мечется, не кричит, не стонет. Только короткое частое дыхание со свистом вылетает из ее груди. На исхудалое, вымученное личико легли темные тени. Запекшийся, как у бедного, голодного птенчика, ссохшийся ротик жадно хватает воздух... Вот тише, глуше становится дыхание... Вот почти затихло оно.

- Умирает! - яркая и страшная, как молния, мысль пронизывает мозг Вавочки...

- Отходит... За батюшкой бы... За отцом Паисием! - глухо рыдает Марья и бьется головой у ног своего ребенка.

Вавочка наклоняется еще ниже, почти к самому лицу больной, касается щекою ее маленького лба, и легкий крик срывается с дрогнувших губ молодой девушки.

Лоб Анютки стал влажным от пота. Жар спал. Девочка была спасена...

Опубликовано: 24 августа 2018

Просмотров: 816

В глуши
Глава VII. Первый урок

Осеннее, но яркое октябрьское солнце заглянуло в окно школы. Заглянуло, засмеялось, раздробилось на целый сноп лучезарных сияний, белыми зайчиками побежало по некрашеным стенам классной, куда осторожно шлепая босыми ногами, входило около тридцати мальчиков и девочек, возрастом приблизительно с девяти до четырнадцати лет. В старых, но старательно залатанных рубашонках и сарафанах, с вихрастыми белокурыми головенками они с веселым гомоном размещались по своим местам.

- Здравствуй, дедушка Вавилыч, - бодро и радостно здоровались они со сторожем.

- Чего ноги не вытираешь! Ишь наследили, убирай за вами тут! Озорники! Право слово, озорники, - добродушно заворчал на свою команду старик.

- Дедушка, а ты учительшу видел? - послышался подле него смелый звонкий голосок Антипки, старостиного сына, бойкого шалуна-мальчика, любимца прежней учительницы.

- Видал, паренек. Она вечор прикатила. Большая, большая, толстая-претолстая, што твоя тумба, старая и злая, как бабка Аграфена, - делая страшные глаза, произнес Вавилыч.

Ребятишки притихли.

Полезли ручонки в белокурые головы, глаза округлились от страха, рты выжидательно раскрылись.

- Чай, Марьи Михаловны сердитей? - первый очнулся Антипка и робко покосился на дверь.

- Куды тебе, Марья Михаловна - ангел перед энтой, - шутливо запугивал ребятишек Вавилыч.

- Драться будет, - неожиданно плаксиво протянула Анютка, худенькая голубоглазая девушка, дочь бывшего солдата Антонова.

- Вестимо, будет, - не задумываясь, подтвердил трусливо Ванюша, вихрастый карапуз лет десяти.

- А я так горазно... - начал было косенький мальчуган с умным быстрым подвижным личиком, Степа Рябинин, и не докончил начатой фразы. В классную вошла Вавочка. Она сменила свое строгое черное траурное платье на темную же барежевую легкую юбку и светлую кофточку модного покроя. Но и в этом простеньком наряде она казалась такой изящной, важной и красивой! В первую минуту при виде Вавочки дети остолбенели. Судя по описанию Вавилыча, совсем иное ожидали увидеть они.

- Ишь ты, франтиха-то какая, - не удержался, чтобы не шепнуть, Антипка...

Другие дети, услыша это, тихонько прыснули. Этот смех заставил покраснеть от обиды Вавочку.

- Эй, вы, здоровкаться надо, што рты пораскрыли, - накинулся с деланною суровостью на детей Вавилыч и тут же прибавил мягко, обращаясь к Вавочке: - Вы бы их хорошенько приструнили, барышня, что в самом деле! Тише вы, команда, смирно сидеть! - снова прикрикнул он на детей и заковылял из классной, дробно стуча своей деревяшкой о пол.

Вавочка осталась одна с детьми.

Большая светлая комната с окнами на огород, с портретом Государя против двери, с грубо сколоченными черными скамьями перед такими же столиками и тридцать частью совершенно льняных, частью русых и темных головенок, тридцать пар с жадным вниманием устремленных в ее лицо глаз, Великий Боже, как все это было чуждо и ново для хорошенькой избалованной столичной жизнью девушки!

Дети с внимательным любопытством разглядывали Вавочку, Вавочка - детей. Наконец глаза ее встретились с проницательным взглядом Антипки.

- Ну, прочти мне какое-нибудь стихотворение, какое знаешь, - произнесла Вавочка по адресу мальчика.

Антипка встрепенулся.

- Стишки сказать? Ладно... - поднимаясь со своего места, отозвался тот и, быстро переступая босыми ножонками, вышел на середину классной.

Зима. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь.
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью, как-нибудь. -

зазвенел его высокий звучный детский голос.

Под эти звучные нотки Вавочка забылась, и снова предстали перед ее глазами картины недавнего прошлого, картины счастливой жизни ее у отца.

Исчезла убогая школа, исчезли внимательно приподнятые головенки детей, исчез старательно отбарабанивавший стихи Антипка.

Вавочка сидела грустная, печальная, с задумчиво устремленным вдаль взором.

- Штой-то учительша ровно как блажная у нас, - шептались между собою присмиревшие детишки. Они так привыкли к недавно вышедшей замуж Марье Михайловне, бывшей учительнице, просто, по-товарищески обращавшейся с ними, такой близкой и доступной их пониманию. А эта холодная, гордая "барышня" такою непонятной и чужою казалась им!

Но вот встрепенулась "барышня", точно проснулась.

- Ага, ты кончил... ступай на место, - небрежно кивнула она Антипке головою.

Тот обиделся. Стихи он, Антипка, отвечал прекрасно, и старая "учительша", наверное бы, похвалила его за такой ответ, а эта... И разобиженный Антипка пошел на место, шмыгая носом. По дороге, чтобы как-нибудь вылить накопившуюся у него злобу, незаметно смазал по белобрысой головенке карапуза Ванюшу. Тот, не ожидавший подобного вероломства, тут же с места разревелся на весь класс.

Вавочка окончательно очнулась.

Этот неожиданный рев возвратил ее к действительности.

- Тише! Стыдитесь так вести себя на первом же уроке! - произнесла она сквозь зубы, брезгливо взглянув в сторону хныкавшего Ванюши.

Этот презрительный взгляд, эти холодные, с враждебным выражением слова заставили разом насторожиться ее босоногих учеников и учениц.

Старая учительница часто бранила не в меру расшалившихся шалунов, случалось, порой ставила их и в угол, но дети любили ее. Любили за простое, ласковое, чисто материнское отношение к ним. Марья Михайловна хорошо звала деревню, сама будучи дочерью бедного деревенского священника, чувствовала себя совсем запанибрата со всем этим бедным, рваным, по большей части голодным людом.

В душе же Вавочки, помимо ее собственного желания, проглядывало что-то враждебное ко всему этому простому, темному народу.

И дети, на вид глупенькие, несмышленые дети, скорее инстинктивно, нежели сознательно, поняли это враждебное к ним чувство чужой и нарядной учительницы.

- Ишь ты, фря какая, - решил вслух тоном, не допускающим возражений, Антипка, когда в перемену между уроками они все высыпали шумной ватагой в огород.

- А тоненькая какая, ровно червяк, - вставила свое слово худенькая робкая Анюта.

- Червяк и есть. А уж и злющая, по всему видать, - заключил кто-то из старших мальчиков.

- Тише вы, глупые, не услыхала бы - беда будет... Ишь у нее глаза-то злые какие, - предупредительно зашептала высокая, круглолицая Груня, дочь деревенского псаломщика.

- За уши отдерет, - испуганно бросила Анютка.

- За уши што, тятьке пожалится - хуже будет! - наставительно заметил Антипка, и вся веселая свободная от классных занятий ватага разом притихла, искоса поглядывая на дверь школы, откуда должна была явиться строгая учительница.