Сказ деда Аслана
Айдамир
- Просмотров: 1655
Айдамир Сказ деда Аслана
Велика сила Кубани-реки. Когда весной, в половодье, мчит она свои воды к морю, кажется, что нет преграды, которая могла бы остановить или задержать ее! Могучи степные ветры. Они до земли клонят вековые тополя, до неба взметают облака пыли, и только несокрушимые горы задерживают их.
Но наш человек – сильнее весенней Кубани и степных непокорных ветров! Коммунисты дали ему эту великую силу. Она горит в молодых сердцах – несокрушимая сила веры во всенародное счастье. И нет ничего могущественнее этой силы! Задумали наши люди – и смирили бурную Кубань, направили ее весенние воды в чаши счастья – Тщикское и Шапсугское водохранилища! Советский человек – его воля твердая, его сила душевная, его вера великая – вот что всего сильнее...
Жил у нас в ауле юноша. Айдамиром его звали. Был он таким же, как все. Так же бегал в школу, такой же красный галстук пламенел у него на груди. Потом, когда подрос, стал носить комсомольский значок. Мечтал он стать учителем, учить и воспитывать адыгейских ребят, чтобы росли они грамотными, смелыми, чтобы умом светились их юные глаза...
Когда началась война, когда фашисты напали на нашу страну, пошел Айдамир в Советскую Армию.
Вместе с другими-солдатами шагал он по пыльным дорогам, изнывал от жажды в сухих степях и дрожал от холода в гнилой воде плавней. Он носил такую же серую шинель и обычную пилотку с пятиконечной звездой. И так же, как у тысяч наших юношей, возмужавших на войне, сурово блестели его темные глаза...
Что значит один солдат на войне? Деды говорили: «Один воин – маленький камешек, все войско – могучая лавина».
Но так было при дедах! А в наши дни и один советский воин – несокрушимый утес, потому что в его сердце горит великая любовь к Родине.
Однажды маленькую пушку поставили в лощине, которая, как след огромной змеи, разрезала степь. Эту пушку и трех солдат-гвардейцев оставили охранять лощину, которую трудно найти даже на самой точной карте. Кубанский казачий корпус вел тяжелые оборонительные бои и не мог послать сюда больше солдат и орудий....
О чем в этот летний день думали гвардейцы, стоя около своей пушки? Наверное, о родных аулах и станицах. О матерях, которые, посылая в бой, завещали быть отважными. Может быть, о тех счастливых днях, когда кончится война и можно будет опять вести по родной солнечной степи гудящий трактор, или растить золотую пшеницу, или в просторном светлом классе учить быстроглазых школьников...
Они, эти хорошие кубанские парни, не успели додумать до конца свои мысли. Возле пушки взметнулся к небу огненный столб – и Айдамир остался один. Его товарищи мертвыми упали на горячую землю, их кровь забрызгала пушку.
Из-за поворота лощины, точно черепахи, ползли к пушке фашистские танки, и черные знаки пауками распластались на их броне.
Шесть танков, шесть бронированных коробок, плюющихся горячим металлом, мчались на Айдамира. Он был один, совсем один возле маленькой пушки, зарывшейся в землю...
«Отступать от втрое сильнейшего врага – не позор, а необходимость», – говорили деды.
Но так говорили деды! А мог ли уйти, отступить Айдамир, если эти танки мчались, чтобы отобрать радость жизни у его народа, чтобы лишить его света, зажженного для адыгов партией коммунистов.
Айдамир принял бой. Один он вступил в борьбу с десятками врагов, укрытых за крепкой металлической броней.
Он навел свою пушку, и передовой танк запылал – меткий снаряд угодил прямо в черную свастику.
Пять танков обогнули дымный смрадный костер и, сверкая вспышками выстрелов, мчались вперед:
Еще и еще хлопнула маленькая пушка, и еще две фашистские черепахи замерли на месте, бессильно опустив длинные хоботы орудий.
О чем думал Айдамир, торопливо наводя свою пушку, среди огня и дымного грохота взрывов?
Наверное, о той счастливой жизни, которой живет сейчас, после войны, наша Советская Адыгея и которую хотели отобрать у нас враги. А может быть, некогда было ему думать ни о чем, кроме битвы с врагом. Но только не дрогнуло его комсомольское сердце и спокоен был его разум.
Опять захлопала маленькая советская пушка. Ее выстрелы потонули в грохоте вражеских взрывов – еще два танка завертелись на месте и захлебнулись в черном дыму.
Айдамир не видел, как к нему на подмогу примчались наши краснозвездные танки. Вражеский снаряд потушил его жизнь...
Но кто говорит, что умер адыгейский юноша Айдамир?
Разве не его имя называют каждое утро на перекличке в Гвардейской Казачьей батарее? Разве не его портрет украшает наш новый колхозный клуб? Разве не о нем, не о Герое Советского Союза, простом адыгейском парне Айдамире поют наши девушки тихими, задумчивыми вечерами? Он с нами, наш герой, наш юный Айдамир! Герои не умирают – умирают только трусы! Вечно юный, с горячими глазами, с чистым сердцем и ясным умом идет он с нами по широкой жизни, идет и радуется расцвету родной Адыгеи.
Каждое утро десятки школьников бегут в нашу новую школу. Звездами горят их глаза, пламенем пылаю г их красные галстуки... Среди них очень много Айдамиров – матери с гордостью называют своих детей именем героя. И эти ребята тоже гордятся своим именем. И стараются они быть во всем похожими на того, чье имя они носят. И та же великая вера, несгибаемая воля, та же могучая любовь к Родине с детства горят в их сердцах...
Пусть же заокеанские господа, которые мечтают с войне с нами, узнают этот простой сказ и запомнят имя – Айдамир! Пусть знают они, что в каждом нашем ауле, в каждой станице, в каждом городе нашем есть много таких же Айдамиров. Может быть, они носят другие имена, но сердца у них так же полны отвагой и любовью к советской Родине. И так же крепки их молодые руки, так же зорки юные глаза!
* * *
С гор подул свежий, предрассветный ветерок и принес запахи лесов и далеких снеговых вершин. Костер угас, но темноты уже не было. На востоке рождался новый день, и розовая заря предвещала его приход. Белесые туманы клубились над рекой, цепляясь за прибрежные ивы. Воздух стал чистым, свежим, бодрящим. Его хотелось пить без конца, как студеную родниковую воду в знойный летний день.
– Вот и ночь прошла, а мы ее и не заметили, – немного удивленно проговорил дед Аслан, вытаскивая свой кисет.
– Дедушка, рассказывайте еще! – попросил русоволосый веснушчатый парнишка. – Летом ночи короткие...
– Рассказывайте! – дружно подхватили его товарищи. – Мы днем отоспимся! Говорите, дедушка!
– Нет, хватит! – покачал головой дед Афанасий.
Бегите спать, вас ждут хорошие сны! Да укройтесь бурками, а то застынете!
– Еще, еще рассказывайте! Мы спать не хотим! – со всех сторон раздались звонкие детские голоса.
– Идите спать, джигиты! – твердо сказал дед Аслан. – Отдыхайте, набирайтесь сил... Вас ждут большие дела, для которых потребуется много сил и здоровья. Растите такими храбрыми, сильными, смелыми, чтоб и про вас когда-нибудь сложили сказы.
Старик легко поднялся с земли и плотнее запахнул крылатую черную бурку.
– Говорят, что от могучих дубов всегда бывает крепкая поросль! Будьте достойными своих предков-героев: Они дают вам в наследство цветущую, счастливую землю, Э-гей, где найдешь Родину лучше нашей? Нигде! Берегите ее, украшайте новой славой! Идите отдыхать, будущие джигиты!
Ребята побежали к легким белым домикам летнего стана. Высокие влажные травы, казалось, кланялись им. Яблони шептали им что-то ласковое, приветливое. Вожаки колхозных табунов – два могучих гордых скакуна, берегущие покой своих косяков, – приветливо захрапели с курганов. Заря разгоралась все ярче, словно улыбаясь юному поколению могучей Советской державы.
Златогривый скакун
- Просмотров: 1802
Златогривый скакун Сказ деда Аслана
Ты, гость, любуешься на наших коней? Да, тут есть чем любоваться! Хоть все коневодческие колхозы объедешь, а лучший табун вряд ли найдешь! Настоящие «щагди» – железные кони, вскормленные не в конюшнях, а на горных пастбищах, где сердце становится крепким, где сходит жир и мускулы наливаются силой. Это не изнеженные арабские скакуны, которые способны проскакать только несколько часов, а потом слабеют и дышат, как прорванные кузнечные меха... Это не ленивые английские и немецкие кони, которые любят дремать в теплых конюшнях и едят только овес. Это – «щагди». Их пища – свежие горные травы, их питье – студеная вода горных рек. Горы дают им силу, отвагу, выносливость. Они способны без отдыха сутками мчаться с седоком, не замедляя стремительного бега. Мы их готовим для наших пограничников. Сам маршал Буденный хвалит наших коней, а уж он в конях разбирается.
Видишь – вон под дикой грушей стоит златогривый жеребец? Всмотрись в него. Погляди, как крепка его спина, как уверенно ставит он копыта, как играют стальные мускулы под тонкой золотистой кожей... Это – отец нашего табуна. Но никто не может сказать, откуда взялся этот красавец – «щагди». Люди говорят, что сама адыгейская земля подарила его нам.
...Дело было в тот черный год, когда фашистские бандиты вторглись в нашу счастливую Адыгею. Стали они грабить колхозы, начали вновь воскрешать проклятую власть пши и орков – откуда только они нашли этих выходцев из могил!
Наши колхозники – те, кто не был в это время в Советской Армии, – в партизаны ушли. В аулах только слабые женщины да древние старики остались.
В нашем отряде прославился как бесстрашный разведчик комсомолец Аскер. Не раз пробирался он в самую пасть врага и доставлял нам ценные сведения. Но вот один раз случилось с Аскером несчастье. Опознали в нем фашисты партизана. Хотели поймать его, но успел Аскер добраться до леса. Здесь-то, на опушке, и достала его злая фашистская пуля. Кое-как перевязал Аскер раненую ногу. До отряда – шестьдесят километров, в аулах кругом фашистские гарнизоны, прислужники гитлеровские по лесам и кустарникам рыскают. Упал парень духом и подумал, что суждено ему, видимо, погибнуть в лесу, вдали от друзей-товарищей.
А тут еще фашистские офицеры организовали на раненого разведчика целую охоту – сели на лошадей, собак обученных пустили по его следу.
Стал Аскер, прихрамывая, уходить в глубь леса. Но далеко ли может уйти раненый от собак и всадников?
Ослабел он вскоре, помутилось у него в глазах, сердце стало, как молот, стучать в груди. Опустился парень на траву среди густых кустов, достал наган и решил умереть, как подобает комсомольцу-партизану: шесть пуль для врага, седьмая – для себя.
Но горько думать о смерти, когда за плечами всего пятнадцать лет, когда ярко светит осеннее солнце и в воздухе носятся серебристые паутинки. В эти минуты небо показалось Аскеру удивительно голубым, лес – таким красивым, каким никогда не был раньше, а жизнь особенно прекрасной.
Он уже слышал, как рычали и взвизгивали собаки, идущие по следу, как трещали ветки под копытами вражеских лошадей...
От земли поднимались такие свежие, бодрящие запахи, что не хотелось думать о смерти. Вспомнил Аскер о товарищах, о матери, которая ждет его в родном ауле, о своей короткой жизни – и глаза его словно туманом застлало. Уткнулся он лицом в пахучую траву и прошептал:
– О земля родная! Спаси меня! Укрой от врагов! За честь твою, за свободу и славу твою я сражаюсь!
Вдруг совсем рядом захрустели ветки. Вздрогнул юноша, вытер ладонью глаза, стиснул зубы и поднял наган... Перед мим на полянке стоял золотистый длинногривый скакун. Седла на нем не было, но голову коня охватывала узда, только удила болтались около губы. Конь несколько раз ударил копытом землю, скосил огненные глаза и потянулся за кустиком свежей травы.
Надежда пробудилась в сердце юноши – это чувство всегда идет рядом с юностью. Он приподнялся и ласково, тонко присвистнул.
Конь встрепенулся, вскинул голову, насторожил красивые уши и метнул на юношу быстрый взгляд. Аскер протянул руку...
И вдруг конь доверчиво подошел к человеку и всхрапнул, обдавая лицо Аскера теплым дыханием. Партизан осторожно положил ладонь на вздрагивающий, нежный храп скакуна, потом вставил в рот коню удила.
Лай собак, треск сучьев, громкие уверенные голоса раздавались все ближе. Аскер торопливо подвел коня к пеньку и с трудом взобрался на золотистую гладкую спину скакуна. Из кустов выпрыгнула остроухая овчарка. Она зарычала и бросилась вперед. Конь насторожился. Его тонкое острое копыто с силой ударило собаку в голову, и овчарка, судорожно извиваясь, покатилась по земле.
– Вперед! Вперед, мой Златогривый! – сказал юноша, припадая к густой гриве коня.
И конь помчался сквозь кустарники. Его сильные ноги, точно стальные пружины, легко отталкивались от земли. Его стройное тело словно плыло по воздуху. Когда на пути встречались низко нависавшие толстые ветки, конь огибал их, чтобы не сбить всадника.
На пути попался шумливый горный ручей. Аскер направил коня через бурный поток, но скакун дернул головой и понесся вверх по ручью, разбрызгивая воду и громыхая камнями. Юноша доверился коню.
Лай собак, топот лошадей, крики преследователей доносились все глуше и наконец совсем смолкли. Грузные немецкие кони с трудом пробирались через кустарники, ветки деревьев хлестали фашистов по лицу. И когда один из офицеров был выбит из седла и плюхнулся прямо в заросли колючего терновника, враги прекратили преследование.
Златогривый пошел медленнее. Он выбрался из ручья и вдруг остановился, словно ожидая, куда направит его всадник.
Аскер погладил бархатистую шею скакуна и почувствовал, что она совершенно сухая, точно не было нескольких часов бешеной скачки по зарослям кустарника
и лесу.
Юноша осмотрелся по сторонам. Совсем близко он заметил синеватую вершину горы, напоминающей уснувшего верблюда. Там, между двумя горбами, размещался лагерь партизан. Аскер тронул поводья, и конь послушно пошел в нужном направлении. Вскоре разведчика окликнули партизанские заставы.
Прошло несколько месяцев. Рана Аскер а зажила. Златогривый верно служил ему. Он быстро доставлял юношу до соседних отрядов, когда требовалось привезти донесение или эстафету. Он терпеливо ждал хозяина, когда тот ходил в разведку. Он легко уносил его от преследователей. Аскер горячо полюбил своего Златогривого и заботливо ухаживал за ним. И казалось, что скакун понимает каждое слово хозяина, настолько выразительным и умным был взгляд его горячих глаз.
Стоило Аскеру только свистнуть тонко и протяжно, как Златогривый бежал к нему.
Часто наблюдали партизаны, как умный конь подходил к хозяину, клал ему свою голову на плечо, и темные глаза его загорались ласковым светом. Тогда Аскер нежно гладил крутую шею своего друга и прижимался щекой к его мягким теплым губам. Разведчик и его конь стали неразлучными друзьями.
Но однажды, когда Аскер ушел с друзьями в далекую пешую разведку, партизанский лагерь окружили каратели. Они нагрянули совсем неожиданно, смяли партизанские заставы и все теснее сжимали огненное кольцо вокруг лагеря. Партизаны с трудом прорвались сквозь это кольцо и ушли на запасную базу. А Златогривый скакун попал в руки врагу. Он был привязан к дереву возле штабной землянки и его не успели отвязать.
Когда Аскер, добравшись до базы, узнал, что его Златогривый захвачен врагом, он упал на траву и долго лежал недвижимым. Напрасно его успокаивали друзья – он не мог смириться с потерей друга.
Вскоре в отряд пришла весть, что фашистский полковник – начальник одного из гарнизонов – ездит на чудесном коне, быстром, золотистой масти и страшно дикого, непокорного нрава. В тот же день Аскер пошел к начальнику штаба и стал просить, чтобы ему разрешили попытаться выручить коня. Начальник штаба был городским человеком и не понял, как можно рисковать собой из-за скакуна.
– Не могу разрешить! – сказал он и пожал плечами. – Ведь это же лошадь, животное... Разве стоит ради скотины рисковать собственной жизнью?
Аскер побледнел, и глаза его стали злыми, колючими, точно шипы терновника.
– Это не скотина, это мой друг! – горячо проговорил он. – А разве можно оставлять друга у врага?
В разговор вмешался командир отряда – старый кавалерист-буденновец. Он внимательно, ласково посмотрел на юношу и сказал:
– Да, хороший конь – это не скотина, а верный друг. А друга надо выручать! Иди, Аскер, но будь осторожен, сам не попадись!
В горах уже кружились снежные вьюги. Ледяные ветры буйствовали на улицах аула. Ночами хрупкий ледок хрустел под ногами.
Лошади стояли в колхозной конюшне. Фашисты тщательно охраняли ее. Пять дней пролежал Аскер в густом кустарнике за аулом, тоскующими глазами всматриваясь вдаль. За это время он только дважды видел своего Златогривого: один раз трое немецких солдат чистили его около коновязи, а другой раз – на нем проехал до школы и обратно, какой-то офицер. Конь бился под ним, становился на дыбы, бросался в сторону, и фашист усмирял его ударами плети и натянутыми поводьями.
Целыми днями Аскер дрожал в кустарниках от пронизывающего зимнего ветра. Ночами он пробирался в аул к верным людям и утолял голод куском сыра и сухой кукурузной лепешкой – жители аула сами голодали. Ночи он проводил в скирде старой соломы, в которой кишели мыши.
На пятый день утром разведчик увидел, что к зданию школы солдаты подвели Златогривого и еще шесть коней. Сердце юноши дрогнуло. Вскоре на коней вскочили фашисты. Всадники направились к узкой лесной дороге, ведущей в соседний аул. Впереди, неловко приседая в седле, на Златогривом скакал сухопарый офицер.
Юноша бросился к дороге. Ветки кустов били его по лицу, колючки разрывали одежду и царапали тело, но он продолжал бежать.
Возле дороги спрятаться было негде – кусты просвечивали, точно редкое кружево. Только дальше, где начинался дубовый лес, Аскер нашел большой дуб с толстым стволом и ветками, низко склонившимися над дорогой. На дубе еще шелестели сухие коричневые листья, а за стволом можно было укрыться от глаз врага.
Аскер сам не знал, что он будет делать, но ему хотелось увидеть своего златогривого друга и как-то выручить его от врагов. Задыхаясь от бега, юноша прижался к корявому стволу...
Первой по дороге промчалась приземистая бронемашина, вооруженная пулеметом. За ней, капризно выгибая голову, далеко опередив других лошадей, скакал Златогривый. Фашистский офицер держался в седле очень прямо и, как видно, не доверял коню. Конь неохотно слушался поводьев, бросался из стороны в сторону.
Аскер облизнул обветренные губы и засвистел – ласково, протяжно, как он свистел раньше, подзывая своего друга. Златогривый вскинул голову, на мгновенье остановился... И вдруг, не обращая внимания на натянутые поводья, бросился прямо к дубу. Офицер ударился головой о ветку, вылетел из седла, тяжело плюхнулся на мерзлую землю.
Словно птица, Аскер взлетел на седло. Златогривый понесся по кустарникам, ловко обходя препятствия, словно паря над землей. Сзади защелкали выстрелы, вокруг завизжали пули, затрещали подрезанные ими ветки дубов, но конь стремительно и мягко мчался вперед.
– Мой хороший! Мой любимый друг! – шептал Аскер, ласково поглаживая крутую шею коня.
И эта ласка словно еще прибавила коню силы – он несся все быстрее и быстрее...
После освобождения Адыгеи Аскер со своим Златогривым пошел служить в советскую кавалерию. Не хотели брать парня – говорили, что молод. Но он добился своего. Да, кроме слов, за него говорили орден и две медали, которыми был награжден разведчик... Дошел Златогривый до немецкой земли... Потом носил своего хозяина по кручам хмурого Хынгана. Говорят, что наши друзья монголы все любовались этим конем... Две вражеские пули засели в крепком теле Златогривого, но Аскер выходил, вылечил его.
После демобилизации Аскер и Златогривый вернулись в родной колхоз. Аскер теперь заведующим нашей конетоварной фермой работает... А Златогривый... Вон он стоит, Златогривый! Стоит и охраняет покой своего табуна. У этого коня – львиное сердце. Бывает, что волк пытается подобраться к табуну. Так Златогривый бросается прямо на врага и насмерть бьет его копытами...
Конечно, у нас в колхозе теперь все работы машины выполняют – и пашут, и сеют, и убирают машины. Но кони нам тоже нужны, и не только нам, но и нашей Родине. Особенно стремительные и неутомимые, как горный ветер, – «щагди».
Золотая сула
- Просмотров: 1462
Золотая сула Сказ деда Аслана
Там, где бурная горная речка Зеленчук вливается в широкую Кубань, в стародавние годы поселился молодой казак Павло – могучий и стройный, как юный дубок. А на другом берегу шумливого Зеленчука жил тонкий и гибкий адыг Ахмет.
Не было вначале у соседей никаких споров-раздоров. Жили они дружно и случалось, что помогали друг другу в работе на полях, в охоте на дичь лесную или на рыбалке, когда требовалось тащить тяжелую сеть.
Но не понравилась эта соседская дружба хитрому бесленеевскому князю-паши и его друзьям – туркам.
Прежде всего подослали они к Ахмету седобородого шакала – муллу. Пришел мулла в саклю к Ахмету и давай ему наговаривать на русского – и такой он, и сякой, и в аллаха не верует, и землю адыгейскую хочет захватить, и самого Ахмета убить собирается.
Хоть и не всему поверил Ахмет, но стал смотреть на соседа с подозрением. Как-то, когда пошел Ахмет на охоту, вдруг прожужжала возле его уха пуля.
– Это казак в тебя выстрелил, я видел! – сказал пши, который оказался поблизости.
– А зачем русскому стрелять в меня, о пши? – спросил Ахмет. – Я ему никакой обиды не чинил...
Забегали глаза у пши, пожевал он губами и ответил:
– Разве ты не знаешь, Ахмет, что русские только и думают о том, как бы адыгов уничтожить. Не может быть у нас с русскими мира...
Потом посмотрел князь на старое ружьишко Ахмета и добавил:
– Э, плохое у тебя ружье, Ахмет... Я тебе новое сегодня пришлю в подарок. Хорошее ружье – турецкое... За двести шагов казаку голову пробьет...
Вскоре загорелась у Ахмета кукуруза. Только прибежал он на поле – вдруг видит, идет к нему навстречу мулла, трясет седой бородой и приговаривает:
– Аи, аи! Это русский поджег! Я сам видел, как бежал он от твоего поля к реке.
Распалился адыг, завелась в его сердце черная змея ненависти к соседу-казаку. Подкараулил он как-то Павла и выстрелил в него из своего мултука. Сбила пуля шапку с головы казака.
«Что он злобствует? – подумал Павло про своего бывшего друга. – Я ему ничего плохого не сделал, а он меня убить пытается!»
И стал казак тоже носить с собой ружье, выслеживать адыга.
Все больше и больше, как степной пожар, разгоралась вражда у соседей. И Ахмет, и Павло работу бросили, почернели от ненависти. Все хозяйство у них прахом пошло, поля бурьяном заросли, скот по лесу разбрелся. А соседи змеями в камышах ползают, друг друга подстерегают...
Как-то по весне, когда сула поднимается вверх по рекам икру метать, лежал Ахмет на крутом берегу Зеленчука. Селезни перекликались в зеленых молодых камышах, свежая трава пела песни ветру, горячее солнце купалось в прозрачной речной воде. Но молодой адыг, нахмурив густые брови, угрюмо смотрел на другой берег да протирал кремни на ружье. Вдруг кинул он взгляд в глубокий омут под обрывом и вздрогнул. Между карчами в воде, пронизанной солнцем, играла большая сула. Она ныряла под каряги, взмывала, вверх, плескала хвостом, и чешуя на ней играла красным червонным золотом. И вспомнил тут Ахмет старую сказку о золотой суле, что раз в сто лет заплывает в Кубань метать икру-червонцы. «Верных полпуда золота есть в такой рыбине! Вот бы поймать ее да продать. А за деньги даст мне князь свою дружину, нападу я на казака и убью его!» – подумал Ахмет и бегом помчался к своей сакле за снастью.
Схватил он крепкую леску из белого конского волоса со стальным крючком и свинцовым грузилом. Потом трясущимися руками откопал в навозе крупного червя, насадил его и побежал обратно к обрыву.
«Ушло, небось, золотое счастье мое!» – тревожился он.
Глянул в воду: нет, играет золотая сула, ловит ртом ясные солнечные лучи и глаза у нее блестят, как каменья самоцветные.
Забыл Ахмет про врага, обо всем забыл, когда закидывал удочку.
Проплыла золотая сула мимо приманки, не взглянув на нее.
Вздохнул адыг и чуть пошевелил легкое ореховое удилище. Червяк выгибаться начал, вытянулся, но сула только хвостом его задела и ушла вглубь.
Ахнул от досады Ахмет и опять пошевелил удочку. Попал червяк в солнечный луч, загорелся красным огоньком. Вынырнула сула, сверкнула чешуей, ударила ярким хвостом, раскрыла рот... И заглотнула приманку...
Но как кольнул ее крючок в жабры, дернулась она, рванулась вглубь и ушла под карчи.
Тянет Ахмет удочку, а леска не идет, наверное, о сучок или камень зацепилась. Сплюнул он, воткнул удилище между корнями – и как был, в бешмете, в ноговицах, прыгнул в омут. А на берег из кустов Павло выскочил и смотрит: непонятно ему, что это с соседом случилось, чего он вдруг в воду прыгнул?
Глубоко нырнул Ахмет, до самой карчи. Ухватился левой рукой за скользкий дубовый сук, а правую по плечо запустил под корягу. И нащупал вдруг, как бьется скользкое и тяжелое рыбье тело. Пошарил еще, нашел, где леска за сучок зацепилась, стал распутывать – и почувствовал, что не хватает ему больше воздуха, вдохнуть надо. Скрипнул он от досады зубами, дернул леску и сломал сучок. Потом быстро и жадно обхватил пальцами бьющуюся сулу и рванулся вверх.
Только чует: схватил его кто-то за пояс и не пускает. Еще раз из последних сил рванулся юноша, но крепок сыромятный ремень, не оборвешь!
Синие круги пошли перед глазами Ахмета, солнце сверкнуло и рассыпалось на куски, глотнул он густую студеную воду и захлебнулся.
Видел все это с берега Павло. Заметил он, как тонкий пояс адыга зацепился за карчу, и жалко ему стало соседа. Одно дело убить врага в честном бою, а другое – по-подлому смотреть на его мучения. У храброго человека сердце всегда мягкое и отходчивое.
И прыгнул казак в омут, нырнул туда, где бился между карчами адыг, хватил кинжалом по поясу и вытащил тонувшего наверх. Трудно было вытаскивать Ахмета на берег, но справился с этим делом Павло. И соседа вытащил, и сулу, что билась в его посиневшей руке.
Очнулся Ахмет под горячим солнцем, на зеленой траве. Глядит, а над ним казак хлопочет, руки ему растирает и спрашивает:
– Ну как, друг! Очнулся! Может, пойдем ко мне в хату вина выпьем?
Приветливой лаской светилось широкое лицо казака, открыто и прямо смотрели его синие глаза...
«Нет, не может так открыто и прямо смотреть плохой человек! – подумал Ахмет. – У подлого человека глаза всегда бегают и прячутся...»
Вспомнил он, как блуждают трусливо взгляды у князя-пши и старого муллы. И понял, кто в него стрелял, кто кукурузу его поджег.
– Спасибо, друг! – сказал Ахмет. – Узнал я теперь, кто мне настоящий брат. Друзья в беде познаются. Подарю я тебе за твою отвагу-дружбу эту сулу золотую...
Глянул Ахмет на сулу и видит – никакая она не золотая, а просто обыкновенная крупная сулишка... Это весеннее солнце сквозь воду ее в золото одевало...
О сбывшейся мечте
- Просмотров: 1620
О сбывшейся мечте Сказ деда Аслана
Трудно увидеть солнце сквозь туманную пелену слез. Нельзя быть радостным, если на сердце горе. Много лет наш адыгейский народ не видел солнца и не чувствовал радости. Турецкие паши да беи, свои, адыгейские, князья-пши да орки, муллы да уздени потушили для народа солнце, отобрали у простых людей радость.
Наши юноши с детских лет пасли бесчисленные княжеские стада, а сами жили впроголодь. Наши девушки превращались в старух, обрабатывая княжеские поля. И чем больше были княжеские богатства – тем сильнее князья сосали кровь нашего народа. Турецкие паши подкупали адыгейских князей, и те посылали наших джигитов умирать в битвах за чужое, неправое дело.
Но рассказывают старики что жил в племени свободолюбивых шапсугов отважный джигит Мхамат. Был он могуч телом, горяч сердцем, светел умом. Имел он взгляд прямой и отважный, как у горного орла.
Никогда слезы не туманили взгляда Мхамата, потому что он не позволял никакому горю согнуть себя. Как-то Мхамат собрал адыгов и сказал им: – Довольно лить слезы – пусть плачут насильники! Гоните князей прочь из своих аулов, берите себе скот, который вы растите для этих кровососов! Пусть для всех сияет горячее солнце! Пусть радость придет в ваши жилища!
И шапсуги послушали отважного Мхамата. Они прогнали из аулов князей и их прислужников, разделили между собой княжеские земли и скот. И тут только почувствовали люди, как прекрасна солнечная и обильная адыгейская земля. Когда свобода согрела их сердца, и высокие горы, и густые леса, и бурные реки, берущие начало у далеких ледников, – все стало иным: светлым, ярким, радостным.
Но тут забеспокоились бжедухские, темиргоевские и бесленеевские князья. Они боялись, что народ, по примеру шапсугов, прогонит их и отберет их стада.
По указке князей длиннобородые муллы принялись проклинать Мхамата и непокорных шапсугов. Муллы призывали аллаха обрушить всякие бедствия на голову Мхамата. Но джигит только смеялся – разве могут испугать отважного человека хриплые крики воронов! Князья пытались насильно посадить пши на шею шапсугского племени, но смелые джигиты прогнали княжеские дружины. И тогда решили князья извести храброго Мхамата.
– Приезжай ко мне на пир, о бесстрашный Мхамат, – приглашал бжедухский князь. – Мне по сердцу отважные джигиты!
– Нет, князь! Свободный сокол не любит тесные вороньи гнезда, – отвечал Мхамат.
– Приезжай ко мне на охоту! – звал Мхамата князь темиргоевский.
– Нет, князь! Барс охотится один, а не вместе с волками – любителями падали, – сказал Мхамат.
Но всех хитрее и коварнее был князь бесленеевскип. Он сумел подкупить одного презренного корыстолюбца, жадного до золота, и тот – да будет проклята его память – предал неустрашимого Мхамата. Предатель провел княжеских прислужников в саклю, где спал Мхамат, и те связали безоружного джигита. А наутро княжеские дружины напали на шапсугские аулы, смяли джигитов, смущенных отсутствием Мхамата, и вновь посадили на шею шапсугам хищного ворона – пши. И опять погасла радость в сердцах народа, померкло, потускнело от народных слез яркое солнце. Но память народная навеки сохранила образ отважного воина Мхамата.
Никто не знает, что сделали князья с Мхаматом. Одни утверждали, что его сбросили с высокой скалы в пропасть. Другие говорили, что князья зашили джигита в мешок и утопили в бурных водах Кубани. А третьи клялись, что князья приковали Мхамата к скале на одной из горных вершин и бросили там его умирать от голода, холода и жажды...
Но в народе из уст в уста, от дедов к внукам, передавалась легенда, что наступит день, когда Мхамат разорвет свои цепи, спустится с гор и снова поведет народ на бой против угнетателей. И когда не в силах было переносить княжеский гнет, люди грозили насильникам:
– Вот придет Мхамат...
И верили люди, что бьется отважное, горячее сердце Мхамата, и ни ледяное безмолвие гор, ни булат ни вражеская пуля – ничто не может погасить это сердце.
Когда наши русские братья свергли иго царя и его прислужников, когда советская власть впервые пришла на Кубань, адыгейские пши да муллы пустили в народ ядовитых змей клеветы. Они шептали, что большевики хотят истребить адыгов, что они думают отобрать у них жен и детей. Много подлых слухов пускали коварные князья и муллы. Слепому, который вдруг становится зрячим, трудно сразу привыкнуть к яркому солнечному свету – и были среди адыгов такие, которые верили княжеской болтовне.
Однажды сотни посланцев адыгейских аулов собрались послушать, что скажет им представитель большевиков. Они смотрели, как он поднимался на трибуну, стройный, широкоплечий, с ясным орлиным взглядом, и не знали еще: верить ему или нет.
Он заговорил. И вдруг услышали люди те слова, которые говорил когда-то Мхамат:
– Надо гнать насильников-пши. Пусть земля, леса, реки, стада принадлежат их настоящему хозяину – народу.
И когда смолк большевик, самый старый адыг спросил его:
– Ты – Мхамат?
Посланец большевиков тряхнул густыми черными кудрями, светлая улыбка мелькнула под его длинными усами.
– Нет, старик! Я коммунист! – ответил он. А потом делегаты адыгов побывали в далекой Москве, в Кремле.
Великий вождь – Ленин беседовал с ними, беседовал просто и ласково, как родной, близкий человек.
Он сказал адыгам, что настала пора осушить слезы горя, застилающие глаза народа. Он говорил, что земля и скот, горы и леса, – все принадлежит не князьям-насильникам, а тем, кто трудится, – простому народу. Он сказал, что адыгейский народ – сам хозяин своего счастья...
Когда закончилась эта мудрая беседа, адыгов отвели в большой дом, где жили посланцы многих народов, также приехавшие, чтобы побеседовать с великим вождем коммунистов. И все в этом доме говорили о Ленине, о его мудрости и простоте, о зоркости и душевности, об отваге и уме.
– В нем горит сердце нашего героя Мхамата, которого извели князья. Он так же, как Мхамат, любит простой народ, – сказал один из адыгов. – Наши деды говорили нам, что вернется наш Мхамат! И вот он вернулся.
– В нем отвага и зоркость нашего Салавата, который поднимал наш народ на борьбу за счастье, – проговорил смуглолицый башкир.
– В его словах звучит мудрость Калевалы, – заговорил юноша карел.
– Таких великих людей еще никогда не знала земля, – уверенно проговорил старик-крестьянин, пришедший с Поволжья. – В нем вся мудрость, весь ум, вся смелость лучших людей всех наших народов... Его ум ярче солнца горячего, его воля сильнее Волги полноводной, он мудрее, чем все мудрецы земли. В нем великая мудрость коммунистов...
И все согласились со словами русского старика.
...Много лет уже все советские народы идут по пути, указанному мудрым Лениным. И никто не сможет заставить их сойти с этого светлого пути. Ведь когда все народы дружны и едины, когда они взяли в собственные крепкие руки свое большое счастье – никто не сумеет отобрать его у них...
Немеркнущее солнце свободы и счастья ярко горит над нашей Советской Адыгеей. Цветет наша земля. Пшеница с тяжелыми колосьями, высокие подсолнухи, золотистая кукуруза, густое просо – все растет на наших колхозных полях. Наши аулы утопают в зелени садов. Бесчисленны наши колхозные стада. И всем этим богатством – полями плодородными, горами высокими, лесами шумливыми, реками полноводными – владеет один хозяин – народ.
И поет адыгейский народ радостные звонкие песни с» мудром Ленине – творце нашего большого счастья. И в каждом ауле, в каждой семье, в каждом сердце на веки вечные самым дорогим, самым родным, самым близким является имя Ленина. И первым словом, которому учат наших детей адыгейские матери, является великое имя: – Ленин.
Лаго и Наки
- Просмотров: 2133
Лаго и Наки Сказ деда Аслана
Там, где суровый белопенный Дах, бушуя, несет по ущельям свои злые волны, жил когда-то старый князь-пши. Вся его жизнь проходила в кровавых битвах с соседями, в налетах и нападениях. Был он груб и безобразен, жесток и жаден. Точно коршун-стервятник с птенцами жил он со своей дружиной в каменной башне, и не встречалось человека, который мог бы выдержать его холодный, безжалостный взгляд.
Как-то весной грозный князь отправлялся в поход. Сдвинув мохнатые брови, опустив голову в дорогой папахе, ехал он впереди дружины, безразлично поглядывая на согнутые в поклонах спины жителей аула. И вдруг девушка, стоявшая в толпе женщин, чуть-чуть приподняла голову и бросила на него любопытный взгляд. Пши успел заметить только большие черные глаза. От мимолетного взгляда девушки что-то дрогнуло в жестоком сердце старого пши, и он вдруг почувствовал, как прекрасна весна, как чист прохладный горный воздух, как свежа молодая зелень и прозрачно голубое небо.
Князь остановил коня и приказал всем женщинам выпрямиться. Жадно, ненасытно всматривался он в тонкое девичье лицо, в сросшиеся черные брови, под которыми сияли глаза. Он смотрел на девушку, как змея на птичку, и что-то вроде улыбки промелькнуло на его суровом лице.
– Кто ты? – спросил князь.
– Я – Наки, дочь твоего пастуха, – ответила девушка.
– Наки?! Хорошо! Готовься, Наки, стать моей женой. Скучно и холодно в моем орлином гнезде. Ты согреешь его своей красотой.
– Тесно будет вольной ласточке в твоем каменном гнезде, князь.
– Привыкнешь!
– Но я не люблю тебя, князь...
– А мне какое дело... Ты понравилась мне... Вернусь из похода, отпразднуем свадьбу...
– Не нужно, князь! Мне лучше в Дах броситься, чем стать твоей женой, – сверкнула глазами девушка.
Пши нахмурил брови и в гневе дернул коня за узду так, что резвый скакун затоптался на месте.
– Как смеешь ты, девчонка, спорить со мною, князем! Взять ее и отвезти в башню! Пусть там ждет меня.
Дружинник выхватил Наки из толпы женщин, бросил перед собой на седло и поскакал к башне. А старый пши продолжал свой путь.
Этот поход был неудачным для князя. Ночью, когда пши и его дружинники с грозными криками ворвались в чужой аул, навстречу им бросились отважные джигиты с мечами и кинжалами.
– Бейте разбойников! Пусть забудут они дорогу к нашему мирному аулу! – кричали джигиты, тесня воинов старого пши.
Сам пши получил много ран и, слабея, сказал своим воинам:
– Держите меня, я падаю... Отступайте! Спасайтесь! Двое дружинников подхватили раненого князя, другие торопливо повернули своих коней. Стаей испуганных воронов вылетели они из аула и помчались обратно.
Еле живой, стонущий, окровавленный, завернутый в бурку, трясся старый пши на коне, и двое всадников поддерживали его, чтобы он не свалился с седла.
На горной тропе дружинники встретили одинокого юношу в поношенной черкеске из грубого домотканого сукна, с каким-то длинным свертком за плечами.
– Кто ты?! – закричали на него воины.
– Я – певец Лаго! – ответил юноша. – Я хожу из аула в аул и пою песни о свободе...
– Ах ты, сын шакала! – зашумели дружинники. – Ты призываешь народ бороться против нас, орков, и наших князей!
– Свяжите его! Мы бросим его в подземелье нашей башни. А когда выздоровеет князь, он повесит этого молодца, чтобы все знали, как поступают с бунтовщиками, выступающими против княжеской власти, – приказал старый княжеский слуга – уздень.
Воины скрутили юноше руки и заставили бежать за своими конями.
Только в башне, выставив дозоры и караулы, дружинники стали осматривать раны старого пши. Суровые воины качали головами, глядя на изрубленное тело князя. Он лежал окровавленный и бледный. – Тут ничего уже не сделаешь, саван надо готовить, – сказал кто-то.
Когда воины стали промывать раны пши, он прогнал их и осыпал проклятиями:
– Ваши руки грубы, как когти барса! Они причиняют мне нестерпимую боль...
Князь вздохнул и приказал:
– Позовите эту девушку... Наки... Пусть она перевяжет мне раны...
Один из воинов за косы притащил Наки и сказал:
– Лечи нашего князя! Перевяжи его раны! Девушка гордо взглянула на угрюмых воинов и ответила:
– Не буду я лечить зверя, терзающего мой народ и лишившего меня свободы!
– О Наки! – простонал князь. – Я слаб и бессилен! Помоги мне, и клянусь тебе, что, если ко мне вернется здоровье, я отпущу тебя на свободу... Я сделаю все, что ты захочешь...
– Помни свои слова, князь! – сказала Наки.
Она осторожно промыла студеной чистой водой кровавые раны князя, а потом приложила к ним повязки, смоченные хмельным айряном...
А певец Лаго в это время лежал на жестком каменном полу в маленькой каморке, куда его заперли княжеские дружинники. Немного отдохнув, он осторожно развернул сверток, который был у него за плечами, и достал оттуда простую скрипку-кяманчу. Взглянув на узкий луч заходящего солнца, проскользнувший через узкую бойницу, юноша провел смычком по струнам, и кяманча запела.
Она пела о том, как солнечные лучи играют на ледяных шапках гор, как шумят в долинах могучие дубы, как журчат ручьи – светлые, прозрачные и холодные... Она пела о радости жизни, о любви и счастье...
Никогда еще древняя башня не слышала таких звуков. Старому князю показалось, что вернулось далекое детство, что его мать склонилась над ним и серебристым голосом поет ему колыбельную песню. Эта песня успокаивала душу и даже раны перестали гореть. И будто прохладные материнские руки легли на его разгоряченный лоб.
– Что это? – прошептал удивленный пши.
– Это скрипит на кяманче наш пленник, – ответил один из дружинников. – Я пойду и разобью его кяманчу, чтобы она не мешала тебе.
– Не надо! – приказал князь. – Пусть играет! Эта песня успокаивает боль моих ран...
Старый князь спокойно уснул, и две слезы, выкатившиеся из закрытых глаз, поползли по его лицу.
А кяманча пела и пела.
С трепещущим сердцем слушала Наки нежные певучие звуки. Она закрыла глаза, и ей показалось, что вокруг нее шумит молодыми травами горная долина. Качают своими головками голубые колокольчики, цветет розовый шиповник и капельки росы дрожат между золотистыми тычинками его цветов. Свежий ветерок, прохладный и ароматный, шевелит ее волосы...
Когда все воины уснули, Наки осторожно подкралась к крепкой двери, из-за которой лились сладкие звуки кяманчи. Дверь была заперта на тяжелый замок, но Наки заглянула в маленькое окошечко, прорезанное в толстых досках, и спросила:
– Кто ты?
– Я – певец Лаго! – ответил юноша.
– Играй еще! – воскликнула девушка, всматриваясь в тонкое лицо юноши, освещенное ее факелом,
– Освободи меня! – попросил Лаго.
– Дверь твоей темницы заперта тяжелым замком, а у меня нет ключа, – сказала Наки. – Но ты потерпи скоро мы оба будем на свободе. Старый пши обещал освободить меня и выполнить все мои просьбы, если я вылечу его...
– Не верь ему! – нахмурил брови юноша. – Волк, когда он слаб, притворяется ягненком. Но как только к нему вернутся силы – он снова станет волком! Достань ключ от моей темницы...
– Не могу: ключ у старого узденя – слуги князя.
– Ну, тогда принеси мне острый кинжал.
– Зачем? – удивилась девушка.
– Я не верю князю и хочу сам освободиться из темницы...
– Жди меня! – прошептала Наки и легкой тенью скользнула по каменной лестнице.
Снова запела кяманча. Теперь она пела о том, как пленительны и задумчивы южные ночи, когда в горах шелестят своими листьями спящие деревья и синий звездный полог неба прикрывает землю. От плавных звуков кяманчи еще крепче заснули дружинники князя.
Наки осторожно вытащила у одного из спящих кинжал и вернулась с ним к двери темницы.
– Вот кинжал! Возьми! – прошептала она. Юноша жадно схватил оружие. И вдруг его горячая ладонь коснулась нежной руки девушки. И незримый сладостный ток пробежал из одного юного сердца в другое...
Медленно выздоравливал старый пши. Наки, надеясь на освобождение, заботливо ухаживала за ним. Тонкие пальцы девушки умело перевязывали раны. И глаза жестокого старика, казалось, с благодарностью, мягко смотрели на девушку.
Ночами, когда в башне все засыпали, Наки бесшумно пробиралась к заветной двери. И случилось так, что, не произнося слов любви, юноша и девушка хорошо понимали друг друга.
«Я тебя люблю!» – говорили светлые глаза юноши.
«Я жить без тебя не могу!» – отвечали темные очи Наки.
А волшебная кяманча разжигала эту любовь нежными и сладкими звуками.
Чем крепче и здоровей становился старый пши, тем реже кяманча вызывала слезы на его глазах. Старик уже снова мечтал о набегах, о пламени пожаров, о мести, о горячей крови, обагряющей шашку. И на девушку пши уже смотрел по-иному – хищно, жадно и сурово.
Холодный горный ветер срывал с кленов последние золотистые листья, когда старый князь впервые вышел из башни. Он долго пил свежий бодрящий воздух, запахи осенней земли и неотрывно смотрел на далекую синеватую цепь гор, за которой жили его враги. Потом он вернулся в башню, исподлобья взглянул на Наки и прохрипел:
– А ты еще красивее стала! Хорошо! Я уже выздоровел, через три дня свадьба.
– Разве ты забыл свои обещания, о пши?! – удивилась девушка. – Ты же обещал отпустить меня и выполнить все мои желания.
Но старик рассмеялся скрипучим смехом и ответил:
– Только дураки выполняют то, что обещают... Слова – это ветер. Через три дня свадьба.
В этот вечер, точно мать, потерявшая ребенка, стонала и плакала кяманча.
А глубокой ночью Лаго и Наки исчезли из башни. Неслышными тенями промелькнули они мимо дозорных, и первая метель скрыла следы влюбленных.
Старый пши затрясся от бессильной злости и во все стороны разослал дружинников с приказом разыскать беглецов. Но только ранней весной один из воинов напал на их следы. Есть между двумя хребтами дикое, заросшее лесом и травами, плоскогорье. Здесь-то, в глухой пещере, и укрылись влюбленные.
Пылая гневом и яростью, старый князь во главе своей дружины поскакал ловить Лаго и Наки.
В лесу набухали пушистые, пахучие почки. Под теплым солнцем расправляли свои цветы подснежники. Везде звенели говорливые ручьи.
Но пши не видел этой весенней красоты. Черная злоба бушевала в его сердце и туманила глаза.
Сердито зашептались молодые дубы, когда старый князь и его дружина, бряцая оружием, мчались через лес. Сурово зашумели горные потоки. Ясное солнце скрылось в облаках.
Точно стая бешеных волков, Примчались воины к горной речке, за которой начиналось плоскогорье. Питаемая весенними ручьями, речка стала многоводной и бурной.
– Придется, князь, ждать, пока спадет вода, – сказал один из воинов.
– Трус! – крикнул пши. – Ты боишься даже воды... И он направил коня в реку. Огромный вал чуть не
опрокинул скакуна. Конь с трудом выбрался обратно на берег, а князь закричал хрипло и свирепо:
– Согнать людей из ближайших аулов! Пусть сегодня же они построят здесь мост!
Через несколько часов, подгоняемые воинами, к потоку пришли старики и молодые люди. Испуганно ежась под грозным взглядом князя, не осмеливаясь даже взглянуть ему в лицо, они принялись пилить деревья.
И тут на другой стороне речки показались Лаго и Наки. Они шли, взявшись за руки, с ясными глазами, молодые и красивые. Как любимого ребенка, прижимал Лаго к сердцу свою кяманчу.
– Вот они, бродяги, осмелившиеся обмануть меня, грозного пши, – закричал князь. – Я повешу тебя, скверный скрипун! Я разобью о твою голову кяманчу! А тебя, Наки, я за косы притащу в свою башню!
– Почему ты сердишься, князь? Мы любим друг друга, – смело глядя в глаза разгневанному пши, крикнул Лаго.
– Да, мы любим друг друга, – повторила Наки. Разве мы не родились свободными? Разве нам может кто-нибудь запретить любить друг друга?
– Слушай, князь! Слушайте, люди! Я спою вам песню о любви!
Лаго сел на берегу и тронул смычком струны кяманчи. Весенним ручейком полилась нежная песня. Она говорила о светлой радости, пробудившейся в двух молодых сердцах, о юности, о весне, о счастье.
Даже шумный поток, казалось, присмирел, слушая песню. От этих звуков закачались веточки деревьев, лопнули почки и первые клейкие листочки протянулись к солнцу. И запуганные люди, пилившие лес, вдруг почувствовали, как хорош солнечный весенний день, как хочется им любви и счастья.
Только старый пши не понял песни.
– Перестань напрасно скрипеть, дурак, – крикнул он. – Какое мне дело до твоей любви! Я хочу, чтобы Наки жила в моей башне!
– О пши! Вспомни, кто вылечил тебя от смертельных ран! Кто долгими ночами не спал у твоего ложа, отгоняя смерть, – проговорила Наки.
– Неужели ты, пши, не знаешь чувства благодарности и дружбы? – спросил Лаго. – Слушай, я тебе спою об этих чувствах!
Снова зазвенела кяманча. Песня рассказывала о том, как хорошо иметь верного друга, преданного и любящего, мужественного и бескорыстного. И от этой песни буйный поток, казалось, теснее и мягче прижимался к скалам, и руки людей сплетались в крепком пожатии.
Но ничто не дрогнуло в иссохшем сердце старого пши.
– Перестань, глупец, терзать эти бараньи жилы, – закричал он. – Только дураки испытывают чувство благодарности. Страх всегда сильнее дружбы. Посмотрим, как ты будешь мне благодарен, когда станешь корчиться на веревке!
– Если ты, пши, не ценишь любви, не знаешь дружбы и благодарности, то ты не человек! Даже зверь не кусает руку, ласкающую его! – крикнул Лаго и вновь провел смычком по струнам.
Гневно и громко запела кяманча. Она будила в сердцах людей любовь к свободе, разжигала пламя гнева и отваги. Вторя песне, одетая в белую пену, гремела река, дрожали и гудели скалы.
Сжимая топоры и лопаты, люди столпились на берегу, с негодованием глядя на старого князя. И они увидели, что перед ними просто старик, сердце которого источила ненависть и пустая гордость.
– Мы не будем строить тебе мост, о пши, – крикнул рослый адыг в дырявом тулупе.
– Оставь в покое, князь, Лаго и Наки! Они любят друг друга и пусть будут вместе, – прямо в лицо пши бросил молодой смуглолицый парень.
– Я тебе покажу, как бунтовать! Бейте его, бейте этих рабов, воины! – в страшной ярости закричал князь, поднимая нагайку.
Но взглянув на острый топор, подрагивающий в мускулистой руке парня, увидев, как поднялись над толпой лопаты и колья, князь повернул коня и с дружинниками помчался к своей башне...
Когда спала в реке весенняя вода, десятки юношей и девушек ушли из аулов на плоскогорье. Они положили начало племени свободных людей, никогда не покорявшихся княжеской власти.
А суровое плоскогорье в верховьях бурной реки Дах с тех пор зовется в честь двух любящих, чистых и смелых людей – Лагонаки.