Опубликовано: 11 мая 2019

Просмотров: 402

Глава 58 - Гай Мэннеринг - Вальтер Скотт

Все подытожь и заверши рассказ.

Так как Глоссин умер, не оставив после себя наследников и не уплатив денег за имение Элленгауэн, поместье снова перешло в руки кредиторов Годфри Бертрама, причем права большей части из них должны были аннулироваться в случае, если бы Генри Бертрам доказал, что он действительно является наследником. Бертрам поручил свои дела Плейделу и Мак-Морлану, но поставил условием, чтобы, даже если ему самому и придется снова возвратиться в Индию, они полностью удовлетворили претензии всех тех, кому задолжал его отец. Мэннеринг, услыхав об этом, горячо пожал ему руку, и с этой минуты между ними установилось полное взаимопонимание.

Капиталы миссис Маргарет Бертрам и щедрая помощь полковника позволили наследнику Элленгауэна легко расплатиться со всеми правомочными кредиторами его отца. Одновременно искусные розыски его адвокатов обнаружили, что к счетам - и особенно к счетам Глоссина - было приписано много лишнего. Оказалось, что в действительности сумма долга была значительно меньше. Все эти обстоятельства привели к тому, что кредиторы незамедлительно признали права Бертрама и вернули ему замок и поместье, где жили его предки. Все жители Вудберна присутствовали при вводе его во владение. Окрестные фермеры, как и вообще все соседи, приветствовали его радостными криками. Мэннерингу так не терпелось самому проследить за перестройками в доме, которые он посоветовал сделать Бертраму, что он переехал со своим семейством в Элленгауэн, невзирая на то, что в настоящем своем виде дом этот во всех отношениях был для него менее удобен, чем Вудберн.

От радости, что он возвращается в свое прежнее жилище, наш бедный Домини едва не сошел с ума. Поднимаясь по лестнице, он перескакивал через несколько ступенек, пока не добрался до своей каморки в мезонине, служившей ему в прежние времена и спальней и кабинетом; он никак не мог позабыть ее, даже живя в гораздо более удобной комнате, которую ему предоставили в Вудберне. И вдруг нашего друга осенила горестная мысль: а книги?.. В Элленгауэне, в отведенных под библиотеку комнатах, их ведь негде будет разместить... Но, пока он об этом раздумывал, Мэннеринг вдруг позвал его, чтобы посоветоваться с ним по некоторым вопросам, касавшимся планировки великолепного дома, который он предполагал выстроить на месте прежнего, рядом с развалинами старого замка и в том же стиле. В числе многочисленных комнат будущего дома Домини нашел одну, довольно большую, которая именовалась библиотекой, а рядом с ней удобную и просторную комнату, носившую название кабинет мистера Сэмсона.

- Удивительно, удивительно, у-ди-ви-тель-но! - в восхищении восклицал Домини.

Плейдел на некоторое время уезжал, но потом вернулся, как и обещал, на рождественские каникулы. В Элленгауэне он застал одного только полковника, занятого составлением плана нового дома и парка. Мэннеринг был большим знатоком этого дела и занимался им очень охотно.

- Ага, вот вы чем увлекаетесь! - воскликнул адвокат. - А где же наши дамы, где прелестная Джулия?

- Они отправились погулять с молодым Хейзлвудом, Бертрамом и другом его, капитаном Деласером, который у нас гостит. Они пошли посмотреть, как лучше построить новый домик в Дернклю. Ну, а каковы ваши успехи?

- Все идет как по маслу, - отвечал адвокат. - Мы передали дело нашего молодого друга на рассмотрение лорда-канцлера, оно было представлено суду жезлоносцев, и сейчас он признан законным наследником.

- Суд жезлоносцев? А что это такое?

- Ну, это своего рода судейские сатурналии [c257]. Надо вам сказать, что жезлоносцем, иначе говоря членом нашего верховного суда, по существующему положению может быть только невежда.

- Что же, это неплохо.

- Так вот, наше шотландское уложение, шутки ради вероятно, объединило этих невежд в особую коллегию, занимающуюся делами, связанными с установлением происхождения и родства, вроде, например, дела нашего Бертрама. И им зачастую приходится разрешать самые сложные и запутанные вопросы этого рода.

- Но это же черт знает что такое! По-моему, это очень затрудняет дело, сказал Мэннеринг.

- Ничего, у нас есть одно практическое средство против всяких нелепых теорий. Один или двое судей становятся тогда помощниками и советчиками своих же собственных слуг. Но знаете, что еще Нунций [c258] сказал:

"Multa sunt in moribus dissentanea multa, sine ratione" [t104].

Так или иначе, эти судейские сатурналии сделали свое дело. И выпили же после этого мы бургундского у Уокера! У Мак-Мордана глаза на лоб полезут, когда ему счет подадут.

- Ничего, - сказал полковник, - это мы как-нибудь переживем да сверх того еще у миссис Мак-Кэндлиш для всего народа пир устроим.

- А Джока Джейбоса главным конюхом сделаете? - добавил адвокат.

- Может быть, и сделаю.

- А где же Дэнди, наш грозный лидсдейлский лэрд? - спросил Плейдел.

- Вернулся к себе в горы, но дал обещание Джулии нагрянуть к нам летом со своей хозяйкой, как он ее называет, и с детьми, которых и не сосчитать.

- Со всеми этими кудрявыми чертенятами! Тогда надо будет мне тоже приехать с ними в прятки да в жмурки поиграть. А это что такое? - спросил Плейдел, глядя на планы. - Посередине башня, вроде Орлиной башни в Карнарвоне [c259]... corps de logis, [t105] черт возьми, одно крыло, да еще другое крыло. Такой замок целое поместье Элленгауэн себе на спину посадит да еще того гляди улетит с ним.

- Придется тогда в качестве балласта приложить к нему несколько мешков с индийскими рупиями, - заметил полковник.

- А, так вот оно что! Насколько я понимаю, этот молокосос отбил у меня мою красавицу Джулию.

- Выходит, что так.

- И негодяи же они, эти postnati, [t106] вечно они нас, стариков, оттеснят, - сказал Плейдел. - Но в таком случае пусть она свое расположение ко мне по наследству передаст Люси.

- По правде говоря, боюсь, что вас и тут обойдут с фланга, - ответил полковник.

- Да неужели?

- Сэр Роберт Хейзлвуд был здесь с визитом у Бертрама, - сказал полковник. - Он что-то думает, и считает, и полагает...

- О боже, только избавьте меня от тройных и четверных фраз нашего уважаемого баронета!

- Одним словом, - сказал Мэннеринг, - он рассудил, что так как поместье Синглсайд вклинивается между двумя его фермами, а до Элленгауэна оттуда миль пять, то весьма возможно, что обе стороны сойдутся на какой-нибудь купле-продаже, или обмене, или взаимном контракте.

- Ну, а что же Бертрам?..

- Так вот, Бертрам ответил, что он признает первое завещание миссис Маргарет Бертрам за самое справедливое при настоящих обстоятельствах и что, в соответствии с ним, поместье Синглсайд становится собственностью его сестры.

- Негодный, - сказал Плейдел, протирая очки, - значит, он собирается похитить мое сердце, так же как украл мою возлюбленную. Et puis [t107]?

- А потом сэр Роберт, наговорив разных любезностей, уехал, но на прошлой неделе снова возобновил атаку, на этот раз уже в карете, запряженной шестеркой лошадей, в расшитом красном жилете, в самом пышном парике, словом - в полном параде.

- И что же он возвестил?

- Он очень пространно говорил о том, что Чарлз Хейзлвуд любит мисс Бертрам.

- Ах вот как! Он возымел уважение к маленькому купидону, когда увидел, что тот взобрался на высоты Синглсайда! Так неужели же бедная Люси будет жить вместе с этим старым колпаком и с его женой - это ведь настоящий солдат в юбке?

- Нет, мы все решили иначе. Дом в Синглсайде переделают для молодых, и он будет тогда называться Верхним Хейзлвудом.

- А сами-то вы, полковник, собираетесь оставаться в Вудберне или нет?

- Только до тех пор, пока все наши планы не будут осуществлены. Вот проект моего загородного домика, здесь я смогу, когда захочу, оставаться один и грустить.

- А так как ваш дом будет совсем рядом со старым замком, вы сможете восстановить башню Донагилда, чтобы предаваться по ночам созерцанию небесных тел? Браво, полковник!

- Нет, нет, мой дорогой Плейдел! На этом кончается Астролог.

Опубликовано: 11 мая 2019

Просмотров: 396

Глава 56 - Гай Мэннеринг - Вальтер Скотт

...Как злая обезьяна

Над кучей наворованных орехов,

К земле пригнется подлый интриган:

Его раскрыты козни.

На другой день в Вудберне все поднялись очень рано по случаю следствия, которое должно было начаться в Кипплтрингане. Мак-Морлан, сэр Роберт Хейзлвуд и еще один находившийся там мировой судья попросили Плейдела распорядиться следствием и председательствовать на нем. Сделано это было потому, что Плейдел вел уже некогда дело по расследованию обстоятельств смерти Кеннеди, а также в знак общего признания его заслуг как адвоката. Полковник Мэннеринг получил приглашение присутствовать при допросе. Вообще же заседание следственной комиссии, которая должна была предшествовать суду, было закрытое.

Адвокат пересмотрел старые показания и вновь допросил прежних свидетелей. Потом он расспросил священника и врача о последних словах Мег Меррилиз. Они подтвердили, что она совершенно отчетливо, и притом несколько раз, повторила, что была свидетельницей смерти Кеннеди, погибшего от рук Хаттерайка и еще нескольких человек из его шайки; присутствовала она при о том случайно; причиной же, побудившей их убить таможенного, цыганка считала месть за донос, которым Кеннеди погубил их судно. Она упомянула еще об одном свидетеле убийства, отказавшемся, однако, стать его участником, - это был ее племянник Габриель Фаа. Из слов явствовало, что был и еще один человек, приставаний к убийцам уже после того, как они совершили свое преступление, но сказать о нем она ничего не успела - силы оставили ее. Цыганка заявила, что именно она спасла ребенка, но что контрабандисты вырвали его потом у нее из рук и увезли в Голландию. Все эти подробности были тщательно записаны.

Потом ввели Хаттерайка, закованного в тяжелые кандалы; памятуя о том, что он совсем еще недавно ухитрился бежать, его стерегли особенно строго. Спросили, как его зовут, - он молчал, чем занимается, - он продолжал молчать. Задали еще несколько вопросов, но ни на один он ничего не ответил. Плейдел протер очки и очень внимательно посмотрел на арестанта.

- Отъявленный негодяй, - шепнул он Мэннерингу, - но, как говорит Догберри, я его перехитрю. Позовите-ка сюда Солза... Солза, сапожника. Слушай, Солз, помнишь, как по моему приказанию ты снимал мерку со следов в Уорохском лесу в ноябре тысяча семьсот.., года?

Солз отлично все помнил.

- Взгляни-ка на эту мерку, не та ли это, что ты снимал?

Сапожник подтвердил, что это так.

- Ну вот, а там на столе пара башмаков; смерь их теперь и погляди, не подходят ли они под эту мерку.

Сапожник исполнил его приказание и объявил, что "они точь-в-точь такого же размера, как самые крупные из следов".

- Мы сейчас установим, - тихо сказал адвокат, - что эти башмаки, которые были найдены в развалинах Дернклю, принадлежат Брауну, тому самому, которого вы застрелили, когда было нападение на Вудберн.

- А ну-ка, Солз, смерь точно ногу арестованного. Мэннеринг пристально посмотрел на Хаттерайка и заметил, что тот задрожал.

- Ну как, эти мерки совпадают со следами ног? Сапожник посмотрел на бумагу, потом на снятую им мерку и еще раз проверил ее.

- Они точь-в-точь совпадают, - сказал он, - с тем следом, который пошире и покороче первого. , На этот раз догадливость Хаттерайка изменила ему.

- Der Deyvil! - вскричал он. - Какой же там мог быть след, когда от мороза вся земля как каменная была!

- Да, только вечером, а не днем, капитан Хаттерайк, - сказал Плейдел. - Но не скажете ли вы, где вы находились в тот день, который вам так хорошо запомнился?

Хаттерайк заметил свой промах, и упорное молчание опять словно сковало все черты его лица.

- Запишите все-таки то, что он сказал, - велел Плейдел писцу.

В это мгновение дверь отворилась, и, к великому изумлению всех присутствующих, вошел Глоссин. Этот почтенный джентльмен, тщательно все разведавший и подслушавший, убедился, что Мег Меррилиз ни разу не назвала его имени. Произошло это, правда, вовсе не потому, что она хотела пощадить его, а потому, что допросить как следует ее не успели и она умерла слишком скоро. Таким образом, он пришел к выводу, что бояться ему нечего, разве только признаний самого Хаттерайка. Чтобы предотвратить их, он решил набраться храбрости и присоединиться на время следствия к своим коллегам - судьям. "Я смогу, - подумал он, - дать понять этому подлецу, что спасение его зависит от того, будет ли он хранить свою и мою тайну. Сверх того, мое присутствие на следствии будет лучшим доказательством моей невиновности. Что же, если придется потерять имение, ничего не поделаешь, но я рассчитываю на лучшее".

Войдя, Глоссин низко поклонился сэру Роберту Хейзлпуду. Сэр Роберт, который начал уже было подозревать, что сосед его, плебей, вздумал загребать жар чужими руками, кивнул ему слегка головой, понюхал табаку и стал смотреть в другую сторону.

- Честь имею кланяться, мистер Корсэнд, - сказал Глоссин, обращаясь к другому судье.

- Честь имею кланяться, мистер Глоссин, - сухо отвечал Корсэнд, придав своей физиономии выражение regis ad exemplar, [t99] то есть по образу и подобию баронета.

- Добрый день, мистер Мак-Морлан, - продолжал Глоссин, - вы неизменно за делом, друг мой!

- Гм! - отвечал наш добрый Мак-Морлан, не обращая особенного внимания на его любезные приветствия.

- Господин полковник (тут он низко поклонился, но Мэннеринг еле кивнул в ответ головой), мистер Плейдел (он поклонился еще раз), я не смел надеяться, что вы явитесь на помощь нам, бедным провинциалам, теперь, когда у вас там идут заседания суда.

Плейдел понюхал табаку и взглянул на него одновременно и строго и язвительно.

- Будет он у меня знать, - сказал он тихо Мэннерингу, - что значит старое правило: ne accesseris in con-silium antequam voceris [t100].

- Но, может быть, я пришел не вовремя, господа, - продолжал Глоссм, который не мог не заметить, как холодно его приняли. - Это что, открытое заседание?

- Что касается меня, - сказал Плейдел, - я далек от мысли, что вы можете нам помешать. Уверяю вас, мистер Глоссин, я никогда еще не был так рад вас видеть, тем более что вы мне, во всяком случае, еще понадобитесь сегодня в течение дня.

- Ну, в таком случае, господа, - сказал Глоссин, придвинув стул и начав перелистывать бумаги, - скажите, много ли вы успели сделать? Где показания?

- Передайте мне сейчас же все бумаги, - сказал Плейдел, обращаясь к писцу. - Знаете, мистер Глоссин, у меня все документы разложены в особом порядке, и, если кто-нибудь другой их будет трогать, я потом ничего не найду. Но мы сегодня еще обратимся к вашей помощи.

Глоссин в своем вынужденном бездействии взглянул украдкой на Хаттерайка, но ничего не мог прочесть на его мрачном лице, кроме злобы и ненависти ко всему, что его окружало.

- Только справедливо ли это, господа, - сказал Глоссин, - что бедняга закован в такие тяжелые цепи; ведь он вызван только для допроса.

Этими словами он хотел дать арестованному почувствовать свое расположение.

- Он уже один раз бежал, - сухо сказал Мак-Морлан, и Глоссин был вынужден замолчать.

Меж тем ввели Бертрама, и Глоссин, к своей досаде, увидел, что все очень дружественно с ним поздоровались, в том числе даже сэр Роберт Хейзлвуд. Бертрам рассказал о своих детских воспоминаниях так просто и скромно, что в искренности его нельзя было сомневаться.

- Это, кажется, больше похоже на гражданское, а не на уголовное дело, сказал Глоссин, вставая, - а так как вы, господа, очевидно, знаете, что мнимое родство этого человека с Бертрамом затрагивает и меня лично, я попрошу вашего позволения удалиться.

- Нет, сэр, - сказал Плейдел, - без вас нам никак не обойтись. Но почему вы называете права этого молодого человека мнимыми? Я не хочу касаться ваших оснований, если они есть, но...

- Мистер Плейдел, - ответил Глоссин, - я всегда любил действовать в открытую и, по-моему, смогу объяснить вам все дело сразу. Этот молодой человек, которого я считаю незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна, уже несколько недель странствует тут под разными именами, заводит какие-то дела с полоумной старухой, которую, насколько я знаю, недавно застрелили во время схватки, и с другими жестянщиками, цыганами и тому подобным сбродом, да еще с этим грубияном фермером из Лидсдейла, а тот настраивает всех арендаторов против лэрдов, как сэр Роберт Хейзлвуд из Хейзлвуда знает...

- Извините меня, мистер Глоссин, - сказал Плейдел, - а кто же, по-вашему, этот молодой человек?

- Я вполне уверен, да и он может подтвердить (тут он взглянул на Хаттерайка), что это не кто иной, как незаконнорожденный сын покойного Элленгауэна и Дженнет Лайтохил; она потом вышла замуж за корабельного мастера Хьюита, живущего близ Эннена. Зовут его Годфри Бертрам Хьюит, и под этим именем он и был записан в матросы на королевскую таможенную яхту "Каролина".

- Вот как? - заинтересовался Плейдел. - Это звучит очень правдоподобно! Но не будем больше терять времени на разговоры о глазах, телосложении и прочем. Допрошу вас, подойдите сюда, - сказал он.

К столу подошел молодой моряк.

- Вот настоящий Саймон Пьюр [253], вот Годфри Бертрам Хьюит собственной персоной; он вчера вечером прибыл с острова Антигуа via [t101] Ливерпуль. Он помощник капитана Вест-Индской компании, и, хоть он и не совсем законно появился на свет, он сумел на этом свете пробить себе дорогу.

В то время как другие судьи о чем-то заговорили с моряком, Плейдел вытащил из кучи лежавших на столе бумаг старый бумажник Хаттерайка. Контрабандист вдруг переменился в лице, и наш зоркий адвокат сразу же сообразил, что там должно находиться что-то интересное. Он положил бумажник на стол и начал просматривать вынутые оттуда документы. Тут он заметил, что арестант как будто успокоился.

"Должно быть, там есть еще что-то", - подумал Плейдел и снова стал тщательно разглядывать бумажник, пока наконец не нашел узенькой прорези в переплете и не вытащил оттуда три маленькие бумажки. Повернувшись к Глосспну, Плейдел попросил его рассказать им, не ездил ли он сам искать Кеннеди и сына своего патрона в тот день, когда они оба исчезли.

- Нет, не ездил.., то есть.., да, ездил, - отвечал Глоссин, которого начинала мучить совесть.

- Странно, однако, - заметил адвокат, - вы были так близки с семейством Элленгауэна, а я не помню, чтобы я вас допрашивал или даже чтобы вы являлись ко мне в то время, когда я производил следствие.

- Меня вызвали в Лондон, - отвечал Глоссин, - по очень важному делу как раз на следующее утро после этого печального события.

- Господин секретарь, - сказал Плейдел, - занесите его ответ в протокол. И это важное дело заключалось, насколько я понимаю, в том, чтобы дисконтировать три векселя, полученные вами от господ Ванбеста и Ванбрюггена и акцептованные неким Дирком Хаттерайком в самый день убийства. С чем и поздравляю вас; насколько я могу судить, они были оплачены сполна. Я этого и предполагать не мог.

Глоссин побледнел.

- Это вещественное доказательство, - продолжал Плейдел, - подтверждает все, что рассказал нам о вашем поведении некий Габриель Фаа, который сейчас находится под стражей; он был очевидцем сделки, которую вы заключили тогда с нашим уважаемым подследственным. Вы хотите что-нибудь сказать в свое оправдание?

- Мистер Плейдел, - очень спокойно сказал Глоссин, - я думаю, что, если бы вы были моим адвокатом, вы не посоветовали бы мне сразу отвечать на обвинение, которое самый презренный из людей готов подтвердить ложной клятвой.

- Мой совет, - ответил Плейдел, - зависел бы от моего убеждения в том, виновны вы или нет. В вашем положении вы, вероятно, изберете лучший путь; но, вы понимаете, мы должны вас арестовать.

- Арестовать? Как? За что? - воскликнул Глоссин. - По обвинению в убийстве?

- Нет, только за содействие и соучастие в похищении ребенка.

- Это преступление допускает поруку.

- Извините, - ответил Плейдел, - это plagium, [t102] a plagium - это уголовное дело.

- Вы ошибаетесь, мистер Плейдел, тому имеется всего лишь один прецедент, это случай с Торренсом и Уолди. Как вы помните, там речь шла о двух женщинах, похитительницах трупов, которые обещали украсть трупик ребенка для неких молодых врачей. Чтобы сдержать свое слово и не сорвать вечернюю лекцию по анатомии, они украли живого ребенка, убили и продали труп за три шиллинга и шесть пенсов. Их действительно повесили, но за убийство, а не за plagium. Вы чересчур увлеклись гражданским кодексом.

- Но все-таки, если только этот молодой человек подтвердит все, что мы узнали, мистеру Мак-Морлану придется препроводить вас в тюрьму. Стража, уведите Глоссина и Хаттерайка, только содержите их в разных помещениях.

Ввели цыгана Габриеля. Он подробно рассказал, как он бежал с судна капитана Притчарда и присоединился к контрабандистам во время схватки, в точности сообщил, как Дирк Хаттерайк поджег свой люгер, когда тот выбыл из строя, как под прикрытием дымовой завесы он бежал оттуда со своей шайкой, как он спрятался в пещере, куда втащил все товары, которые сумел спасти, собираясь пробыть там до наступления темноты. Потом Хаттерайк, его помощник Ванбест Браун и еще трое контрабандистов, в числе которых был и сам Габриель, отправились в ближайшие леса, чтобы повидать там кое-кого из своих сообщников. С Кеннеди они повстречались случайно, и вот Хаттерайк и Браун, зная, что он виновник всех их несчастий, решили его убить. Цыган рассказал, что видел, как они схватили его и потащили лесом, но сам он в стычке не участвовал и не знал, к чему она привела. Потом он вернулся в пещеру уже другой дорогой и снова встретил Хаттерайка и его сообщников. Хаттерайк сказал, что они своротили сверху огромный камень и что Кеннеди уже лежит и стонет на берегу. Вдруг среди них появился Глоссин. Габриель Фаа оказался свидетелем того, какою ценой Хаттерайк купил его молчание. Цыган мог сообщить все подробности о жизни молодого Бертрама до той поры, когда тот попал в Индию, после чего он потерял его из виду, пока неожиданно не встретился с ним в Лидсдейле. Габриель сказал, что немедленно известил об этом свою тетку Мег Меррилиз, а также Хаттерайка, который был тогда как раз на берегу. Старуха была разгневана тем, что Хаттерайк все узнал. В заключение Габриель сказал, что Мег Меррилиз сразу же обещала сделать все возможное для того, чтобы помочь молодому Элленгауэну вернуть свои права, даже если ей придется ради этого выдать Хаттерайка, и что ей содействовали и другие цыгане, считавшие, что все это ей ведено свыше какой-то таинственной силой. Должно быть, именно поэтому она и отдала Бертраму принадлежавшие табору ценности, которые у нее хранились. По приказанию той же Мег Меррилиз в ночь, когда было произведено нападение на таможню, трое или четверо цыган вмешались в толпу, с тем чтобы освободить Бертрама, и поручение это выполнил сам Габриель. Он сказал, что, исполняя приказания Мег, они не задумывались над тем, права она или нет; безграничное уважение, которым старая цыганка пользовалась у себя в таборе, исключало всякие колебания по этому поводу. Допрос был продолжен, и свидетель добавил еще, что тетка его всегда говорила, что Гарри Бертрам носит на шее какое-то доказательство своего происхождения. Она утверждала, что это талисман, изготовленный для него одним ученым человеком из Оксфорда, и вселила в контрабандистов уверенность, что стоит только отнять у него этот предмет, как судно их погибнет.

Бертрам достал тогда бархатный мешочек и сказал, что носит его на шее с самого детства и хранил его сначала из одного только суеверного страха, а потом в надежде, что когда-нибудь он поможет ему открыть тайну его происхождения. Когда мешочек этот распороли, в нем оказался сшитый из голубого шелка конверт, а в нем - гороскоп[c5]. Взглянув на этот лист бумаги, полковник Мэннеринг сразу же признал, что все это написано им в период его первого пребывания в Шотландии, когда он действительно увлекался астрологией. Таким образом, появилось еще одно веское и несомненное доказательство в пользу того, что владельцем этого гороскопа должен быть не кто иной, как молодой наследник Элленгауэна.

- А теперь, - сказал Плейдел, - напишите приказ о содержании под стражей Хаттерайка и Глоссина до тех пор, пока их не освободит суд. И все-таки, сказал он, - мне жаль Глоссина.

- Ну, а на мой взгляд, - сказал Мэннеринг, - из них двоих он меньше всего достоин сострадания. Хаттерайк, хоть он и жесток как кремень, все же человек храбрый.

- Вполне ведь естественно, полковник, - сказал адвокат, - что вы интересуетесь разбойником, а я плутом - это же чисто профессиональное наше с вами различие, но говорю вам, что если бы только все знания Глоссина не пошли на плутни, из него вышел бы неплохой юрист.

- Злые языки сказали бы, что одно другому не мешает.

- И злые языки соврали бы, - ответил Плейдел, - как всегда и бывает. Закон похож на опий; гораздо легче применять его, где надо и где не надо, как какой-нибудь шарлатан, чем научиться прописывать его с осторожностью, как это делает врач.

Опубликовано: 11 мая 2019

Просмотров: 400

Глава 57 - Гай Мэннеринг - Вальтер Скотт

И жить негож и к смерти не готов,

Души в нем нет. Казнить его скорей!

Тюрьма в главном городе *** графства была одной из тех темниц старого образца, которые, к стыду Шотландии, существовали еще совсем недавно. Когда констебли доставили туда арестованных, то, зная, какой силой и каким упорством обладает Хаттерайк, тюремщик посадил его в так называемую камеру осужденных. Это было большое помещение в самом верхнем этаже здания. Круглая железная перекладина толщиной с руку проходила через всю камеру параллельно полу приблизительно на высоте шести дюймов; концы ее были крепко вделаны в стены с той и с другой стороны [t103]. На ноги Хаттерайку надели кольца, соединенные цепью длиною фута в четыре с другим железным кольцом, свободно передвигавшимся по этой перекладине. Таким образом, арестант мог ходить взад и вперед от стены до стены, но не мог никуда отойти в сторону дальше, чем позволяла цепь.

Заковав ему ноги, тюремщик снял с него наручники. Близ перекладины была постелена солома, и арестант имел возможность, оставаясь в цепях, когда угодно ложиться и отдыхать.

Вскоре вслед за Хаттерайком в тюрьму привели и Глоссина. Из уважения к его образованию и положению нашего судью не стали заковывать в цепи и поместили в довольно приличную комнату под надзор Мак-Гаффога, который, с того дня как разрушили тюрьму в Портанферри, был переведен сюда на должность младшего тюремщика.

Очутившись один в этой комнате, Глоссин мог воспользоваться досугом и одиночеством, чтобы взвесить все "за" и "против" своего дела. Поразмыслив, он все же не хотел признать, что проиграл игру.

"Имение так или иначе потеряно, - думал он, - ни Плейдел, ни Мак-Морлан не обратят никакого внимания на мои слова. А мое положение в обществе... Но только бы удалось сохранить жизнь и свободу, я все тогда наверстаю. Об убийстве Кеннеди я ведь узнал уже после того, как оно совершилось, а если я и нажился на контрабанде, то это не такое уж страшное преступление. Похищение мальчишки - штука похуже. Но посмотрим, как обстоит дело: Бертрам тогда еще был совсем ребенком, его свидетельство не может иметь силы, а другой свидетель - сам дезертир, цыган, словом, человек бесчестный. Эта проклятая старуха, Мег Меррилиз, умерла. Еще эти чертовы векселя! Хаттерайк, как видно, привез их с собой, чтобы держать меня в страхе или выудить у меня деньги. Я должен увидеться с этим подлецом, уговорить его вести себя так, как надо, убедить его представить всю эту историю в другом свете".

До самого вечера он строил разные планы, чтобы только как-нибудь прикрыть свои прежние преступления новым обманом. Наконец Мак-Гаффог принес ему ужин. Мы знаем уже, что они с Глоссином были старыми знакомыми, и вот тюремщику выпало на долю охранять своего бывшего начальника. Угостив его стаканом водки и стараясь задобрить льстивыми речами, Глоссин попросил, чтобы он устроил ему свидание с Дирком Хаттерайком.

- Невозможно! Совершенно невозможно! - ответил тюремщик. - Ни Мак-Морлан, ни капитан (капитаном в Шотландии называют смотрителя тюрьмы) никогда мне этого не простят...

- Да они ничего и не узнают! - сказал Глоссин, сунув Мак-Гаффогу две золотые гинеи.

Тюремщик прикинул золотые монеты на вес и пристально посмотрел на Глоссина.

- Эх, мистер Глоссин, вы же наши порядки знаете! Ну ладно, сначала я запру все двери, а потом вернусь, и мы вдвоем с вами поднимемся к нему наверх. Но тогда вам придется пробыть с ним до утра, я ведь на ночь отношу ключи капитану и раньше завтрашнего дня вас выпустить не смогу. А завтра я приду сюда часом раньше, вот вы тогда и вернетесь; и к тому времени, когда капитан обход начнет делать, вы уже будете у себя в постели.

Как только на ближайшей башне пробило десять, Мак-Гаффог явился; в руке у него был маленький тусклый фонарь. Он тихо сказал Глоссину;

- Снимите башмаки и идите за мной.

Когда Глоссин вышел за дверь, Мак-Гаффог, как будто исполняя свои служебные обязанности, громко проговорил "покойной ночи, сэр" и запер дверь, нарочно гремя засовом. Потом он повел Глоссина наверх по узкой и крутой лестнице. На самом верху она кончалась дверью в камеру для осужденных. Тюремщик снял засовы, отпер дверь и, дав Глоссину фонарь, сделал ему знак войти туда, а сам с той же подчеркнутой тщательностью запер за ним дверь.

Войдя в большое темное помещение, Глоссин при свете своего тусклого фонаря вначале ничего не мог рассмотреть. Наконец он еле-еле разглядел проходящую через всю камеру длинную железную перекладину и постеленную возле нее солому, на которой лежал человек. Глоссин подошел к нему.

- Дирк Хаттерайк!

- Donner und Hagel! Это же его голос, - проговорил Дирк, поднимаясь с пола и гремя цепями. - Значит, сон в руку! Убирайся-ка ты отсюда подобру-поздорову!

- Что с тобой, друг, - сказал Глоссин, - неужели ты уже пал духом из-за того, что несколько недель просидеть придется?

- Да, - угрюмо ответил ему контрабандист. - Отсюда меня одна только виселица освободит. Убирайся, говорю тебе, и нечего мне светить в глаза фонарем.

- Слушай-ка, друг мой Дирк, ты, главное, не бойся, у меня есть отличный план.

- Провались ты со своим планом! - закричал Хаттерайк. - По твоему плану я потерял и судно, и весь груз, и жизнь. Мне сейчас вот приснилось, что Мег Меррилиз притащила тебя сюда за волосы и дала мне длинный складной нож, что всегда при ней был. И знаешь, что она мне сказала? Sturm und Wetter! Лучше не вводи меня в грех!

- Послушай, Хаттерайк, будь другом, встань-ка сейчас и давай поговорим, сказал Глоссин.

- И не подумаю! - упрямо ответил разбойник. - Все зло от тебя идет. Ведь это ты не позволил, чтобы Мег Меррилиз взяла ребенка. Мальчишка в конце концов все бы позабыл, и тогда бы она его вернула.

- Хаттерайк, ты совсем, что ли, с ума спятил?

- Wetter! Ты будешь уверять, что эту проклятую аферу с таможней в Портанферри не ты придумал, что не тебе она выгодна была! На ней я потерял все - и судно и экипаж!

- Но ты знаешь, что товар...

- Черт с ним, с товаром! - сказал контрабандист. - Мы могли бы потом еще больше всего раздобыть... Der Deyvil! Погубить и корабль, и всех моих ребят, и мою жизнь ради какого-то мерзавца и труса, который все пакости свои любит чужими руками делать! Молчи уж лучше! А не то смотри, худо будет!

- Что ты, Дирк Хаттерайк, да ты послушай только!..

- Hagell Nein!

- Два слова.

- Тысячу проклятий! Нет!

- Да подымись хоть, голландский ты бык тупоголовый, - сказал Глоссин, выходя из терпения, и пихнул Хаттерайка ногой, - Donner und Blitzen! - заревел Хаттерайк, вскочив на ноги и кидаясь на Глоссина. - Раз так, то получай свое!

Глоссин всячески сопротивлялся, но нападение было столь неожиданно, что Хаттерайк сразу подмял его под себя и изо всей силы ударил затылком о железную перекладину. Завязалась смертельная схватка. Помещение под ними, отведенное для Глоссина, было, разумеется, пусто, и только обитатели соседней камеры услыхали тяжелый звук падающего тела, возню и стоны. Однако в этих местах люди уже давно привыкли к ужасам, и звуки эти никого особенно не смутили.

Наутро явился, верный своему обещанию, Мак-Гаффог.

- Мистер Глоссин, - сказал он шепотом.

- Громче зови! - откликнулся Дирк Хаттерайк.

- Мистер Глоссин, выходите, бога ради!

- Ну, навряд ли он теперь без посторонней помощи выйдет, - сказал Хаттерайк.

- Эй, Мак-Гаффог, с кем это ты там заболтался? - крикнул ему в это время снизу капитан.

- Мистер Глоссин, выходите же, бога ради! - повторил тюремщик.

В эту минуту капитан, смотритель тюрьмы, поднялся наверх с фонарем. Велико же было его изумление и даже ужас при виде тела Глоссина, лежавшего поперек железной перекладины в таком положении, при котором нельзя было сомневаться в том, что он мертв. Хаттерайк спокойно лежал тут же рядом на соломе. Когда тело Глоссина подняли, все убедились, что умер он уже несколько часов назад. Налицо были явные признаки насильственной смерти. Позвоночник был сильно поврежден падением. На горле остались следы пальцев, лицо почернело, голова была закинута назад и висела за плечом, как будто ему со страшной силой выворачивали шею. Ясно было, что его неумолимый противник сдавил ему глотку и уже не выпускал из своих тисков до тех пор, пока в нем еще теплилась жизнь. Под трупом нашли осколки разбитого вдребезги фонаря.

Мак-Морлан, находившийся в это время в городе, немедленно прибыл для осмотра трупа.

- Кто же это привел сюда Глоссина? - спросил он у Хаттерайка.

- Черт, - отвечал тот.

- А что же ты с ним сделал?

- В ад его раньше себя отправил.

- Несчастный! - сказал Мак-Морлан. - За всю жизнь ты никому не сделал добра, и теперь в довершение всего ты убил своего сообщника.

- Добра! - воскликнул преступник. - Добра! Да я всегда был верным слугой моих хозяев... Всегда отдавал им всю мою выручку до последнего стайвера [c255]. Послушайте, дайте мне перо и чернила, чтобы я мог написать в нашу контору обо всем, что случилось, и оставьте меня часа на два в покое. Да пусть эту падаль от меня уберут, Donnerwetter!

Мак-Морлан решил, что это будет лучший способ утихомирить этого дикаря; ему принесли письменные принадлежности и оставили его одного. Открыв потом дверь, шериф увидел, что закоснелый преступник опередил правосудие. Он вытащил из своей постели веревку, привязал к ней остававшуюся от вчерашнего обеда кость, потом ухитрился забить ее в щель между двумя камнями стены, как раз на том уровне, до которого он мог достать, встав на перекладину. После того как он затянул петлю, у него хватило решимости кинуться вниз, как бы с тем, чтобы упасть на колени, и он сумел удержаться в таком положении до того момента, когда нужда в этой решимости уже отпала. В письме, которое он написал своим хозяевам, говорилось главным образом о торговых делах, но в нем, помимо всего прочего, неоднократно упоминалось имя юнца Элленгауэна, как он его называл, и упоминания эти полностью подтверждали все, что говорили Мег Меррилиз и ее племянник.

Чтобы покончить с историей гибели этих подлых людей, добавим только, что Мак-Гаффога прогнали со службы, невзирая на все его уверения (которые он готов был подтвердить под присягой), что он запер Глоссина в отведенном ему помещении накануне того дня, когда его нашли мертвым в камере Дирка Хаттерайка. Тем не менее почтенный мистер Скри и еще кое-какие любители всего чудесного поверили его рассказу и утверждали, что враг рода человеческого некими неисповедимыми путями свел этих двух негодяев вместе, чтобы они могли дополнить до краев чашу своих преступлений и получить за них воздаяние в виде убийства и самоубийства.

Опубликовано: 11 мая 2019

Просмотров: 416

Глава 55 - Гай Мэннеринг - Вальтер Скотт

Ты на чужбине пропадал,

Чтоб годы странником брести,

По знал господь, как ты плутал

И кто сбивал тебя с пути.

Через какие-нибудь сорок минут, которые из-за неизвестности и грозившей им опасности показались нашим героям чуть ли не часами, снаружи послышался вдруг голос Хейзлвуда:

- Это я и со мною еще люди.

- Заходите же, - отвечал Бертрам, очень обрадованный тем, что может наконец оставить свой пост.

Хейзлвуд забрался в пещеру в сопровождении двух фермеров и констебля. Они подняли связанного Хаттерайка и понесли его на руках, до тех пор пока позволяла высота прохода; потом они положили его на спину и поволокли из пещеры, потому что никаким уговорам встать и идти он не поддавался. Он лежал у них на руках безмолвный и неподвижный, будто мертвец, ни в чем им не сопротивляясь, но вместе с тем ничем им не помогая.

Когда его вытащили на свет, четыре человека, оставшиеся у входа, поставили его на ноги. Казалось, он был ошеломлен и ослеплен внезапным переходом от тьмы к свету. В то время как остальные пошли вытаскивать Мег Меррилиз, люди, караулившие Хаттерайка, хотели усадить его на обломке скалы у самого моря. Но его железное тело сразу вдруг все передернулось, и, рванувшись в сторону, он закричал:

- Только не сюда! Hagel! Сюда-то я уж никак не сяду!

Это были его единственные слова, но их тайный смысл и тот ужас, с каким он их произнес, давали понять, что в это время происходило в его душе.

Когда со всеми предосторожностями, которых требовало ее тяжелое состояние, Мег Меррилиз вынесли из пещеры, все стали советоваться между собой о том, что с ней теперь делать. Хейзлвуд послал за хирургом и предложил оставить ее пока в ближайшей хижине. Но цыганка закричала:

- Нет! Нет! Нет! В Дернклю, в Дернклюйскую башню; только там дух расстанется с телом!

- Надо исполнить ее желание, - сказал Бертрам, - не то горячка еще усилится от волнения.

Они отнесли ее в Дернклю. Дорогой мысли ее были заняты больше тем, что произошло в пещере, чем близостью смерти.

- Их трое на него накинулось, - бормотала она. - Я двоих привела, а кто же был третий! Неужели это он сам приходил за себя отметить?

Было ясно, что неожиданное появление Хейзлвуда, которого она, уже тяжело раненная, не могла разглядеть и узнать, произвело на нее потрясающее впечатление. Она то и дело заговаривала об этом снова. Хейзлвуд объяснил Бертраму свое неожиданное появление в пещере. Он некоторое время следовал за ними и, выполняя просьбу Мэннеринга, старался не потерять их из виду. Едва только он заметил, что они скрылись под землей, он сам пополз туда же, собираясь потихоньку сказать, кто он и зачем сюда явился, как вдруг в темноте дотронулся рукой до ноги Динмонта, и одно только присутствие духа нашего храброго фермера спасло их от беды.

Цыганку принесли к самой двери башни; ключ оказался при ней. Когда же ее внесли в комнату и хотели положить на постель, она с тревогой сказала;

- Нет! Нет! Не так. Ногами к востоку! - и успокоилась только тогда, когда ее положили так, как кладут покойника.

- Нет ли где поблизости священника, - сказал Бертрам, - чтобы эта несчастная могла помолиться перед смертью?

Приходский священник, который когда-то был наставником Чарлза Хейзлвуда, услыхал, как и многие другие, что убийца Кеннеди схвачен на том самом месте, где столько лет тому назад совершилось злодеяние, и что при этом смертельно ранили какую-то женщину. Из любопытства, а впрочем, может быть, и из чувства долга, призывающего идти туда, где случилось несчастье, священник этот сразу же отправился в Дернклю и теперь находился там. В то же время явился и врач и хотел осмотреть рану. Но Мег отказалась от помощи обоих.

- Нет на свете никого, кто мог бы вылечить мое тело или спасти мою душу. Дайте мне только сказать все, что надо, а потом делайте со мной что хотите, мешать вам я не буду. Но где же Генри Бертрам?

Все давно уже отвыкли от этого имени, и теперь обступившие ее люди с изумлением глядели друг на друга.

- Да, - повторила она еще более резким и пронзительным голосом, - я сказала: Генри Бертрам Элленгауэн. Отойдите от света и дайте мне взглянуть на него.

Все устремили глаза в сторону Бертрама, который подошел к ее ложу. Раненая взяла его за руку.

- Взгляните на него, - сказала она, - все те, кто хоть раз видел его отца и деда, и убедитесь, как он на них похож!

Шепот пробежал по толпе; сходство было столь разительно, что отрицать его было нельзя.

- А теперь послушайте меня, и пусть этот вот человек, - тут она показала на Хаттерайка, который сидел с охранявшей его стражей на сундуке в углу, пусть оп только посмеет сказать, что я лгу. Перед вами Генри Бертрам, сын Годфри Бертрама, того, что прежде звался Элленгауэном. Это тот мальчик, которого Дирк Хаттерайк похитил в Уорохском лесу в тот самый день, когда он убил Кеннеди. Я там бродила тогда как тень... Хотелось мне еще разок взглянуть на этот лес, перед тем как покинуть навсегда эти места. Я спасла малютке жизнь, и как я просила, как я умоляла, чтобы его отдали мне! Но они увезли его с собою, и он долго жил за морем. А теперь вот он воротился сюда за своим наследством, пусть они только посмеют его не отдать! Я поклялась хранить эту тайну, пока ему не минет двадцать один год. Я знала, до той поры ничего не будет. Я сдержала свою клятву, но я дала себе еще и другую. Я поклялась, что, доводись мне дожить до дня, когда он воротится, я верну ему владения его предков, пусть даже каждый шаг на этом пути будет стоить человеческой жизни. Я сдержала и эту клятву. И сама сойду теперь первой в могилу. А он, - сказала она, указывая на Хаттерайка, - будет вторым, и скоро к нему прибавится еще один!

Священник выразил сожаление, что никто не записал дословно все, что она сказала; врач же объявил, что прежде всего надо осмотреть рану, а до этого не следует тревожить ее расспросами. Когда она увидела, что Хаттерайка уводят из комнаты, чтобы врач мог приступить к осмотру, она приподнялась на своем ложе и громко закричала:

- Дирк Хаттерайк, теперь мы с тобой только на Страшном суде встретимся! Признаешь ты или нет все, что я сейчас говорила, или посмеешь не признать?

Он обернулся и угрюмо и вместе с тем вызывающе посмотрел на нее.

- Дирк Хаттерайк, теперь, когда ты запятнал свои руки моей кровью, посмеешь ли ты отрицать хоть одно слово из того, что я говорю на смертном одре?

Он снова посмотрел на нее так же непоколебимо и со звериным упрямством в глазах, пошевелил губами, но не произнес ни звука.

- Тогда прощай, - сказала она, - и бог тебе судья! Рука твоя уже подтвердила мои слова... Всю жизнь я была полоумной цыганкой, которую били, и гнали, и клеймили каленым железом; она ходила от порога к порогу и просила милостыню, и как бродячую собаку ее гоняли из прихода в приход. Кто бы тогда поверил ее словам? Но сейчас я умираю, и слово мое не брошено даром, как не даром пролита кровь моя!

Тут она умолкла; все вышли, и при ней остался только врач и еще две-три женщины. Осмотрев ее, врач только покачал головой и уступил место священнику.

Один из констеблей, имея в виду, что Хаттерайка необходимо будет переправить в тюрьму, остановил почтовую карету, которая возвращалась в Кипплтринган порожняком. Кучер, догадавшись о том, что в Дернклю произошло что-то необыкновенное, поручил лошадей одному из мальчишек, полагаясь при этом больше, по-видимому, на почтенный возраст и на степенный нрав лошадей, чем на достоинства своего доверенного лица, и пустился бегом поглазеть, "что там за невидаль такая". Он прибежал как раз в ту минуту, когда толпа фермеров и крестьян, которая все росла, наглядевшись вволю на свирепое лицо Хаттерайка, устремила все свое внимание на Бертрама. Почти все они, а в особенности старики, которые помнили Элленгауэна в дни его молодости, признали справедливость слов Мег Меррилиз. Но шотландцы - народ осторожный; толпа эта не забыла, что поместье перешло уже в чужие руки, и люди только шепотом выражали друг другу свои чувства. Приятель наш, кучер Джок Джейбос, протиснулся тем временем в самую середину толпы. Но не успел он, однако, взглянуть на Бертрама, как попятился от изумления и торжественно воскликнул:

- Чтоб мне света божьего не видать, если это не Элленгауэн из могилы встал!

Это публичное признание беспристрастного свидетеля послужило как бы искрой, которая зажгла все сердца.

В толпе начали кричать:

- Слава Бертраму! Да здравствует наследник Элленгауэнов! Дай ему господь вернуть свое добро и жить с нами так, как предки его жили!

- Я здесь семьдесят лет живу, - сказал один из крестьян.

- А я вместе с отцом да дедом дважды по семидесяти, - сказал другой. - Уж кто-кто, а я-то Бертрама могу узнать.

- А мы вот здесь триста лет живем, - заявил еще один старик, - и я готов свою последнюю корову продать, только бы молодой лэрд в свое поместье вернулся.

Женщины, которых привлекают все чудесные происшествия, а тем более когда героем их оказывается молодой красавец, присоединились к общему хору.

- Да благословит его бог, ведь это живой портрет отца! Бертрама у нас всегда любили! - кричали они.

- Ах, кабы бедная мать его, которая с тоски по нем померла, могла до этой поры дожить! - причитала какая-то женщина.

- Ну, мы ему поможем, - вторили ей другие. - Не дадим мы Глоссину в Элленгауэне жить, ногтями его оттуда выцарапаем.

Несколько человек окружило Динмонта, который был рад случаю рассказать все, что знал о своем друге, и похвалиться тем, что и на его долю выпала честь постоять за правду. Ввиду того что многие из самых зажиточных фермеров хорошо его знали, свидетельство его вызвало новый взрыв восторга. Одним словом, это были минуты порывистого излияния чувств, когда сдержанность холодных шотландцев тает как снег и шумный поток уносит плотину и шлюзы.

Возгласы эти прервали молитву священника, и Мег, уже в полузабытьи, которое обычно наступает перед смертью, вдруг очнулась и вскричала:

- Слышите?.. Слышите? Его признают! Его признают! Ради этого только я и жила. Пусть я грешница, но если проклятие мое накликало беду, мое благословение ее развеяло! А теперь сказала бы еще.., да нет, поздно. Постойте! - продолжала она, поворачиваясь к свету, который пробивался сквозь заменявшую окно узенькую щель. - Разве его нет здесь? Отойдите от света, дайте мне еще разок на него взглянуть. Ах, у меня уже в глазах потемнело, прошептала она и, пристально взглянув куда-то в пустоту, откинулась назад. Все теперь кончено.

Жизнь, изыди,

Смерть, войди!

И, откинувшись на соломенную подстилку, она без единого стона испустила дух. Священник и врач тщательно записали ее слова, очень сожалея, что не успели расспросить обо всем подробнее; оба были убеждены, что она говорила правду.

Хейзлвуд первым поздравил Бертрама с предстоящим возвращением ему имени его дедов и всех прежних прав. Толпа, узнав от Джейбоса, что Бертрам и есть тот самый человек, который ранил Хейзлвуда, была потрясена его великодушием и стала восторженно выкликать имя Хейзлвуда вместе с именем Бертрама.

Иные, однако, недоумевали и спрашивали Джока Джейбоса, как он мог не узнать Бертрама тогда, когда совсем недавно встретил его в Кипплтрингане. На это он отвечал:

- Да разве был у меня тогда Элленгауэн на уме? Это вот теперь, когда кричать начали, что молодой лэрд нашелся, я посмотрел да вижу, что оно так и есть на самом деле. Стоит только приглядеться немного.

К этому времени упорство Хаттерайка несколько поколебалось. Он заморгал глазами, пытался освободить свои связанные руки, чтобы надвинуть на лицо широкополую шляпу, и все время с нетерпением поглядывал на дорогу, как будто обеспокоенный тем, что его до сих пор не увозят. Наконец Хейзлвуд, опасаясь, что возмущение толпы обратится на их пленника, распорядился, чтобы его посадили в карету и отправили в Кипплтринган, в распоряжение Мак-Морлана; в то же время он отправил к Мак-Морлану нарочного с сообщением о том, что случилось.

- А теперь, - сказал он Бертраму, - я был бы счастлив видеть вас у себя в замке Хейзлвуд, но я знаю, что вам было бы приятнее принять это приглашение дня через два, и поэтому позвольте мне вернуться сейчас вместе с вами в Вудберн. Впрочем, вы ведь, кажется, пришли сюда пешком?

- Так пусть молодой лэрд берет мою лошадь...

- Или мою... Или мою... - одновременно закричало несколько голосов.

- Или мою. Он может на ней десять миль в час скакать, ее ни погонять, ни пришпоривать не надо, а теперь ведь он наш молодой лэрд, и, если хочет, он может взять ее как хирезельд, [t98] раньше это так называли.

Бертрам взял на время чью-то лошадь и поблагодарил весь парод за добрые пожелания, на что толпа отвечала ему приветственными криками и клятвами верности.

В то время как осчастливленный владелец лошади посылал кого-то из ребятишек сбегать за новым седлом, другого - почистить ей соломенным веником бока, третьего - взять у Дэна Данкисона новые стремена и жалел, что некогда покормить кобылу, а то бы молодой лэрд увидел, что это за диво", Бертрам, взяв под руку священника, ушел с ним в башню и запер за собой дверь. В течение нескольких минут он молча смотрел на мертвое тело Мег Меррилиз, распростертое перед ним.

Смерть заострила черты ее лица; в них по-прежнему проступали суровость и решительность, позволявшие ей при жизни пользоваться такой властью над свободным народом, среди которого она родилась.

Увидев бездыханное тело женщины, которая принесла себя в жертву ему и его семье, Бертрам утер навернувшиеся на глаза слезы. Потом он взял священника за руку и, исполненный благоговения, спросил его, была ли умирающая в состоянии внимать словам отходной.

- Сэр, - ответил ему добрый священник, - я уверен, что разум этой несчастной женщины в последние минуты жизни еще не совсем угас и она могла услышать мои молитвы. Будем же смиренно надеяться, что на Страшном суде с каждого спросят столько, сколько ему было дано. Эту женщину, пожалуй, можно было бы считать язычницей, хотя она и жила на христианской земле. Но не надо забывать, что заблуждения и пороки, происходящие от невежества, искупаются ее бескорыстной преданностью, доходившей едва ли не до героизма. С великим страхом, но и с надеждой вручаем мы душу ее в руки того, кто властен положить на одну чашу весов наши грехи и заблуждения, а на другую - наше стремление к добру, и увидеть, что тяжелее.

- Можно вас попросить, - сказал Бертрам, - чтобы ее похоронили по христианскому обряду? У меня есть кое-какие ее вещи... Во всяком случае, все расходы я оплачу. Вы найдете меня в Вудберне.

Динмонт, которому один из его знакомых дал лошадь, громко закричал, что все готово для отъезда. Тогда Бертрам и Хейзлвуд, уговорив восторженную толпу, которая к этому времени насчитывала уже несколько сот человек, ничем не нарушать порядка, - ведь излишнее рвение могло только повредить молодому лэрду, как кругом его величали, - простились со всеми; народ провожал их радостными криками.

Когда они проезжали мимо разоренных хижин Дернклю, Динмонт сказал:

- Я уверен, капитан, что, когда вам ваше имение воротят, вы не забудете тут домишко построить. Провалиться мне на этом месте, если в вашем положении я бы этого не сделал. Ну уж, а жить тут после всего, что она наговорила, я бы ни за что на свете не стал. По мне, так поселить бы тут старушку Элспет, вдову могильщика: ей и к покойникам и привидениям не привыкать.

До Вудберна они доехали быстро. Весть об их подвиге распространилась уже далеко. Все окрестные жители вышли на поля и громко приветствовали их.

- Если бы не эти верные друзья, - сказал Бертрам, обращаясь к Люси, которая первой кинулась к нему, хотя взгляд Джулии и опередил ее, - меня бы не было в живых. Ты должна теперь поблагодарить их.

Люси, краснея от счастья, благодарности и застенчивости, сделала Хейздвуду реверанс, а Динмонту просто протянула руку. Но наш добрый фермер в избытке радости не ограничился этим и поцеловал Люси прямо в губы. Он, правда, тут же понял, что позволил себе слишком много, и сказал:

- Простите, сударыня, я было вообразил, что вы моя дочь. Капитан у нас такой простой человек, не мудрено и забыться.

К ним подошел и старик Плейдел.

- Если уж тут начали так расплачиваться... - сказал он.

- Нет, погодите, мистер Плейдел, - прервала его Джулия, - вы свое сполна получили еще вчера вечером, помните?

- Верно, признаю, - ответил адвокат, - но знаю, что и от мисс Бертрам и от вас я еще вдвое больше получу, когда завтра допрошу Хаттерайка. Уж как-нибудь я его уломаю. Вот увидите, полковник; а вы, упрямицы, хоть, может быть, и не увидите, зато услышите.

- Это если еще нам захочется вас слушать, господин адвокат, - ответила Джулия.

- А вы думаете, больше шансов за то, что не захотите? Но ведь вы же любопытны, а любопытство заставляет иногда пускать в ход и уши.

- А я вот говорю вам, мистер Плейдел, что иные холостяки вроде вас заставляют иногда пускать в ход и пальцы.

- Поберегите их для клавикордов, - ответил адвокат, - это для вас лучше будет.

Пока они перекидывались разными шутками, полковник Мэннеринг представил Бертраму простого, симпатичного человека в сером сюртуке и жилете, кожаных штанах и сапогах.

- Познакомьтесь, - сказал он, - мистер Мак-Морлан.

- Тот самый, который принял у себя в доме мою сестру, когда все родные и знакомые ее оставили, - сказал Бертрам, дружески его обнимая.

Потом вошел Домини, осклабился, усмехнулся, захихикал, попытался издать какой-то нечеловеческий звук, похожий на свист, и наконец, не в силах сдержать своих чувств, убежал и залился слезами.

Не будем же продолжать описание всех излияний радости и веселья в этот счастливый вечер.