Опубликовано: 23 апреля 2021

Просмотров: 326

Эпилог Гвианские робинзоны — Луи Буссенар

Гвианские робинзоны сдержали слово. Попрощавшись с метрополией и не имея никаких намерений возвратиться туда, они, следуя примеру англичан, создали свою страну на колониальной почве. Они жили исключительно ради новой родины, посвящая все силы ума и таланта ее развитию, упорным трудом добиваясь чудесного расцвета своего уголка полуденной земли.

Вот уже больше двадцати лет их девизом служат слова: «Родина и труд». Неудивительно, что нынешнее положение робинзонов можно определить одним-единственным словом: «Счастье».

У Робена и его героических друзей здоровая и радостная старость. Гвиана остается такой же гостеприимной, как бы ни пытались спорить с этим ее недоброжелатели и хулители.

Старший сын Анри, покинувший Европу в десятилетнем возрасте, не испытывает желания совершить туда даже увеселительную поездку. Его брат Шарль полагает, что годичное пребывание во Франции вполне удовлетворило его любознательность. У обоих робинзонов есть и более веские причины оставаться на берегах Марони. Анри недавно обвенчался с мисс Люси в мэрии Сен-Лорана. В тот же самый день состоялось обручение Шарля и мисс Мери. Обе молодые женщины, умом и сердцем ставшие экваториальными француженками, не желали больше расставаться со своей приемной матерью. И где же найдется лучшее место для семейной идиллии, чем эта солнечная страна, с ее ослепительными цветами, вечнозелеными долинами, несравненным простором!

Эжен и Эдмон решили, что необходимым дополнением к их колониальному образованию стало бы, как у Шарля, путешествие в Европу. На «Сальвадоре», принадлежавшем трансатлантической компании, с ними вместе отправился в путь Дю Валлон, которого тоже охватило желание побродяжничать несколько месяцев. Впрочем, и новые потребности золотого прииска делали очень полезной эту поездку. Радость совершенно вскружила голову Никола. Бравый робинзон тоже соединил свою судьбу с красивой женщиной. Он взял себе в жены сестру главного механика, очаровательную креолку с Мартиники, чей ум и доброта соперничали с ее природной грацией.

Бывший каторжник Гонде, всегда приветливый и прямодушный, повел скромный образ жизни и безукоризненно трудился, искупая роковой миг юности.

Единственный признак старости у силача Ангоссо — совершенно побелевшая густая шевелюра.

— Мо фика Казимир (я стал Казимиром), — говорил добрый негр, который и трех дней не проводил без воспоминаний о прежнем друге.

Его жена Ажеда, всегда подвижная и хлопотливая, невзирая на дородность, воспитывала «по-европейски» целый клан негритят, робинзонов будущего, которыми с полным основанием гордились их отцы, Ломи и Башелико.

Все члены этой большой дружной семьи жили то на золотом прииске, то в сельскохозяйственной колонии. Переезды не занимали много времени, их легко и быстро совершала паровая лодка, каждые два дня курсировавшая по этому маршруту. В заключение добавим, что здоровье рабочих было великолепным благодаря хорошему питанию — тучные стада на обильных пастбищах непрерывно росли, — а также заботе Робена.

Как только у какого-либо старателя появлялись даже легчайшие симптомы заболевания, будь то лихорадка или малокровие, его незамедлительно отвозили в поселок на водопаде Петер-Сунгу. Перемена воздуха и условий работы помогала быстрому выздоровлению.

Можно утверждать, что цивилизация в этом уголке земли одержала победу.

Каждое утро, когда трехцветное полотнище знамени возносилось кверху и ярко полыхало на флагштоке, а звуки трубы призывали рабочих к новому трудовому дню, сердце бывшего изгнанника сжималось от волнения, неиссякающая радость жизни наполняла его.

И, наблюдая это вечно пылающее горнило труда и борьбы, в котором ковалось процветание «Полуденной Франции», Робен с чувством удовлетворения и естественной гордости мог воскликнуть: «Дело моей жизни торжествует!» И добавить, глядя на развевающийся флаг: «Все это — моей любимой родине…»

Конец

Опубликовано: 23 апреля 2021

Просмотров: 186

Часть 3 Глава 16 Гвианские робинзоны — Луи Буссенар

Возвращение Водяной Матушки. — Изыскания в животе черепах. — Как ловкие мошенники могут припрятать сорок тысяч франков. — Злоключения Питера-Паулюса Брауна из Шеффилда. — «Это не он!..»

Наша правдивая история близится к концу. Но прежде чем завершить ее, прислушаемся к рассказу о драматических событиях последних трех месяцев.

Эксплуатация золотых россыпей развивалась как нельзя лучше и приносила большую прибыль. Робинзоны проводили на прииске по двенадцать часов, лишь мадам Робен и ее приемные дочери оставались у себя в усадьбе из-за недомогания жены инженера.

Однажды месье Дю Валлон, явно взволнованный, сообщил Робену, что его уже несколько дней беспокоят загадочные и совершенно необычные факты. Инженер недолгое время провел на участках, где одновременно обрабатывались аллювиальные грунты и рудные жилы. Целая батарея паровых молотов на реке Фидель функционировала без сучка и задоринки под отличным управлением молодого и смышленого иммигранта с Мартиники, месяц тому назад прибывшего из Фор-де-Франса.

Паровая машина работала на дровах, свистела и пыхтела, фыркала и выплевывала клубы дыма, к превеликому удовольствию рабочих, которых привлекало и поражало зрелище этого металлического организма. Тяжелые дробилки со стальными головками резко поднимались и увесисто падали в творильные ящики из дерева мутуши, наполовину заполненные обломками золотоносного кварца. Глухие звуки ударов разносились по всей долине — богатейший минерал, обращенный в мелкую пыль, непрерывно промывался тонкой струйкой воды, а затем проходил через ртутные «ловушки».

Многочисленные рабочие — негры, индусы, китайцы — суетились на территории, тащили тачки или толкали полные вагонетки по деревянным рельсам. Другие орудовали кирками и мотыгами, расчищая жильные «шапки», освобождая их от земляного покрова. Третьи сверлили горными бурами твердую скальную породу, которую вскоре должна была разнести на куски могучая сила динамита.

Короче говоря, прииск казался охваченным двойной лихорадкой — трудовой и золотой. И ничто как будто не подтверждало опасений директора.

— Не стану утверждать, — говорил он Робену, — что вот-вот грянет бунт, но у меня здесь около полутысячи рабочих, и я не раз уже констатировал проявления беспорядка, чтобы не сказать больше.

— Но у вас, мой друг, все полномочия для поощрения достойных и покарания скверных… Мы питаем к вам полнейшее доверие и не сомневаемся в справедливости ваших действий.

— Я уже трижды вынужден был наказать, то есть подвергнуть штрафу троих негров, прибывших с последней партией. Такова единственная форма, принятая на прииске, и я прибегаю к ней только в самом крайнем случае.

— И каков был эффект этой дисциплинарной меры?

— Плачевный. Хорошие рабочие, конечно, одобрили, а плохие — полсотни бездельников, прибывших месяц тому назад, — стали выражать недовольство.

— Но вы держались достойно?

— Разумеется. Однако наутро измеритель уровня воды в машине оказался разбитым. И манометр[440] вырвали из гнезда. Пришлось выставить вооруженную охрану — надежных людей, они сменяют друг друга каждые два часа.

На следующий день, несмотря на принятые меры, наш большой приводной ремень, который я имел неосторожность оставить на месте, был перерезан в двух местах.

— Перерезан!.. Ремень!.. — в сердцах воскликнул инженер, возмущенный этим вредительством.

Гнев его был живым и неподдельным, ведь конструкция и изготовление этой важной детали составляли предмет его гордости. Мы особенно ценим сделанное собственными руками. Кожаные ремни, привезенные из Франции, были слишком короткими, а в насыщенной влагой атмосфере скоро подгнили.

Тогда Робену пришла на ум идея изготовить материал, в котором бы хлопковые нити переплетались в несколько рядов, образуя плотную ткань толщиной в полсантиметра, шириной в двенадцать, а в длину — по потребности. И такую ткань он создал, из нее получился превосходный хлопчатобумажный приводной ремень. Он с тем большим успехом заменил кожаный, что его прорезинили с помощью сока балаты. Этот непромокаемый и противогнилостный ремень сослужил уже прииску хорошую службу.

— Жаль, конечно, — продолжал Дю Валлон, — но повреждение тут же ликвидировали. Мы всегда держим запасные части… Вот обо всех этих серьезных симптомах я и говорил. Важно было найти их причину, чтобы предупредить подобные акции в дальнейшем. Я начал тщательное расследование. Правда, оно натолкнулось на непреодолимое сопротивление моих рабочих, даже самых лучших.

— Вероятно, злоумышленники их запугали.

— Вне всякого сомнения. Но я не могу никого обвинить, потому что соучастников наверняка слишком много. Тогда я решился на героический шаг: вчера уволил пятьдесят рудокопов, из них двадцать пять уже сегодня покинут нашу территорию.

— Очень хорошо!

— Все эти люди, как я вам сказал, из последнего набора, ленивые, с дурными повадками. Плуты и мошенники, корчат из себя «философов», как сообщают начальники участков. Некоторые принадлежали к прежнему составу прииска «Удача». Не знаю, что с ними стало после катастрофы, которая чуть не стоила мне жизни. В один прекрасный день они заявились сюда, ничего не говоря о том, где обретались все это время. Я принял их на работу, потому что нам всегда не хватает рабочих рук, и ошибся.

Они внесли первое смятение, рассказывая старые легенды о Водяной Матушке. Вы же знаете, как негры суеверны. Дурацкие болтуны всех переполошили. Этот вздор получил видимость правдоподобия, потому что эмблемы старой гвианской ведьмы снова появились, в сопровождении тех же ночных шумов, какие слышались прежде.

— Ну, тогда можно не сомневаться, что враги наши где-то поблизости.

— Я тоже так думаю. Уверен даже, что у них есть сообщники среди наших людей. И еще одна неприятность: в последнее время выход продукции уменьшился. Нас обкрадывают, и никакая бдительность не помогает.

Позавчера, накануне вашего приезда, индейцы бродили возле старого прииска. Никто не придал этому значения. Однако ночью устроили такой кошачий концерт в лесу, так тарабанили по корням деревьев, что все проснулись. Наутро голова аймары вместе с цветком виктории красовалась на старом засохшем панакоко, который я давно собирался срубить. Сомневаться не приходилось: нам объявляли войну. Я уже дорого заплатил за выяснение смысла этих знаков. Именно здесь меня чуть не убили полгода назад.

На людей напал неописуемый ужас. Особенно перепугались негры. Я прибыл в сопровождении главного механика и троих кочегаров, все с Мартиники. Сразу стало ясно, что малейшее колебание испортит дело, — надо действовать быстро и решительно. Я шепнул механику, тот помчался бегом и скоро вернулся с двумя динамитными патронами. Выкопали две глубоких ямы с каждой стороны ствола. Через полминуты устрашающий череп, расколотый, вырванный из основания, рухнул с грохотом, который перекрыл и шум взрыва.

— Превосходно!

— Вообразите, на дне воронки от взрыва мы нашли тайник, полный золота. Там оказалось свыше килограмма амальгамированного металла, того, что систематически воровали. Мошенник точно выбрал место для хранения краденого: подступы преграждало суеверие, и наилучшим образом.

Падение гиганта вызвало всеобщее ликование, и рабочие спокойно разошлись по местам.

Видите, какова ситуация. Не убежден, что стук не возобновится нынешней ночью, и надо постараться сплавить моих молодцов побыстрее… Больше, чем на двенадцать часов, оставлять их здесь опасно…

— А что вы намерены делать?

— Рассчитаться с теми, кто отработал свой аванс, затем произвести тщательный осмотр их багажа.

— Вы находите необходимой эту формальность?

— Безусловно. Уверен, что эти двадцать пять человек попытаются нас обобрать на десять килограммов золота, как минимум.

— Неужели?..

— Хотите убедиться? Подождите немного…

Директор вызвал счетовода и поручил ему привести уволенных рабочих.

Анри, Эдмон, Эжен, Шарль и Никола покинули гамаки, в которых отдыхали, и собрались в просторном директорском кабинете. Двадцать пять рудокопов столпились перед помещением, ожидая вызова по именам. Они заходили поодиночке, получали расчет, забирали трудовую книжку и снова молча возвращались на место.

— Каждый из вас получит продовольственный паек на десять дней, — сказал им Дю Валлон. — Когда прибудете в Сен-Лоран, пойдете к месье Шевалье и передадите ему это письмо. Он вас отправит в Кайенну на шхуне или на пароходе «Dieux-Merci». А теперь, господа, — продолжал креол, обращаясь к европейцам, — будьте любезны проследовать за мною на пристань. Вы увидите кое-что интересное. Возьмите мачете, прихватите пистолеты. Возможна потасовка, а то и настоящее сражение. Нам нельзя уступать, иначе рискуем потерять плоды своего труда.

Семеро белых поспешно вооружились оружием и подошли к причалу. Там на привязи у берега стояли три большие пироги, заваленные корзинами, гамаками, котлами, кувшинами, бататом, ямсом, бананами… Пассажиры подходили по одному, неся свою провизию, болтая и смеясь. Казалось, они вовсе не замечали присутствия белых, перед которыми еще накануне подобострастно гнулись.

Когда закончилась погрузка, директор холодно обратился к гребцам первой пироги, уже садившимся на весла:

— Эй, ребята, вы забыли, что нам нужно соблюсти последнюю формальность!

— Что желает муше? — поинтересовался хозяин лодки.

— Осмотреть багаж и убедиться в том, что среди вас, порядочных людей, не затесался какой-нибудь прохвост, воришка золота!

— О муше! — с живостью возразил негр. — Мы не воры, нет! Осмотрите хоть весь багаж, вы не найдете там ни кусочка золота!

— Увидим. Будьте любезны, прошу вас облегчить мне работу, открыть эти корзины и выложить содержимое на землю.

Землекопы украдкой переглянулись, потом, не говоря ни слова, выполнили указание с такой быстротой, на какую способна только чистая совесть. Придирчивый обыск цветного тряпья не дал никаких результатов, к великой радости робинзонов, которым так хотелось верить в невиновность этих людей.

Невозмутимый Дю Валлон действовал методично. Он велел отложить в сторону осмотренное, чтобы избежать путаницы. Большинство предметов, способных укрыть наворованное, было скрупулезно изучено. Внутри тыквенных бутылок металла не оказалось. Жареную лесную куропатку, принесенную в последний момент, рассекли саблей, однако ни в грудной, ни в брюшной полости не нашлось ни крупицы золота. Топленый свиной жир, в котором так легко упрятать золотой песок, был совершенно чист.

Негры торжествовали, а робинзоны начинали находить что-то унизительно смешное в занятии своего друга.

— Терпение, терпение, — повторял он, — еще не все…

— Но там же ничего нет, — возражал Анри, — если только эти люди не проглотили каждый по полкило золота, что, между прочим, на желудок давит больше, чем на совесть… Не вижу, к чему могут привести ваши розыски, и полагаю, что они бессмысленны.

— Вы забываете о ружьях.

— О ружьях?..

— Ну конечно! Представьте, что десяток ружей, обычных или двустволок, на две трети заполнен золотым песком, а потом забит пыжами… В каждый ствол запросто войдет пятьсот — шестьсот граммов… Правда, они слишком хитры, чтобы прибегнуть к такому старому способу, давно известному. Однако поглядим…

Владельцы ружей не заставили себя дважды просить, достали шомпола и пропустили их сквозь стволы, демонстрируя, что там пусто.

— Ну вот, видите! — почти взорвался Шарль.

— Погодите! — невозмутимо отвечал креол, принимая ружье от ближайшего к нему мужчины и взвешивая его на руке.

— Следующий!..

Второй негр подал свое оружие. Потом третий, четвертый… В десяти не оказалось ничего.

— Твоя очередь, парень! — сказал директор молодому негру лет двадцати, не больше. Тот почему-то держался все время на расстоянии.

Юноша нерешительно протянул ружье — и что это было! Кусок ржавой водопроводной трубы, так-сяк посаженный на грубое цевье и подвязанный бечевкой. Все это сооружение, казалось, вот-вот развалится пополам.

Легкая улыбка скользнула по лицу директора. Негр стал серым, как зола.

— Ну вот, мой милый Шарль, вам, наверное, встречались очень дорогие ружья, но бьюсь об заклад, что вы никогда не держали в руках ружье, которое стоит шесть тысяч франков.

— Шесть тысяч франков! Да цена этому хламу в базарный день — двадцать пять сантимов, только за железо.

— Согласен. Но два килограмма золота существенно повышают его ценность. Вы спросите: а где они?.. Да в прикладе, в котором выдолбили дыру и тем самым превратили в шкатулку. А отверстие прикрыли металлической пластинкой.

— Вы меня потрясли, Дю Валлон!

Не говоря больше ни слова, директор принялся кончиком ножа отвинчивать два болта, на которых держалась железная пластинка в основании приклада. Затем, подозвав проходившего мимо индуса с пустым лотком, взял у него деревянное блюдо и высыпал туда из приклада изрядную горку драгоценного металла, еще амальгамированного. Стоимость его была никак не меньше названной суммы.

— Ну что, господа, какова авантюра?..

Европейцы были скорее опечалены и обескуражены, нежели возмущены.

— О! Это не все, поверьте мне! — продолжал безжалостный директор. — Это только начало, вам еще предстоит удивиться. В двух первых пирогах больше нет ничего подозрительного, но вот третья… Либо я очень грубо ошибусь, либо открою там пикантный тайничок!

— Но я вижу там только четырех черепах, — заметил Шарль. — Их взяли, наверное, для пропитания…

Действительно, лежавшие на спинах бедные животные отчаянно махали лапками, как будто сознавали, какая судьба их ждет.

— По-моему, эти почтенные черепахи серьезно больны, и вы будете крайне озадачены, если я скажу, что они страдают от несварения желудка.

— От несварения желудка?!

— Именно так! И я сейчас же положу конец их мучениям! Эй, компе, — Дю Валлон окликнул хозяина черепах, лицо которого внезапно выразило живейшее беспокойство, — передай-ка мне этих зверюшек!

— Нет, нет, муше! Я не могу! Мы поймали этих черепах, чтобы кушать, мы их не воровали, нет!

— Посмотрим, посмотрим… Ну, поторапливайся! Давай черепах!

— Муше, — в полном отчаянии продолжал бормотать по-креольски растерянный негр, — это не мои черепахи… Что вы хотите с ними делать?.. Забираете у бедных негров их пищу…

— Кончай болтать! Я дам двадцать килограммов говядины за этих жалких тварей! Разве не выгодно?.. — пресек директор объяснения негра, забираясь в лодку и выбрасывая оттуда черепах, которые одна за другой тяжко шлепались на землю.

— Ага, замечательно… — приговаривал Дю Валлон. — Я произведу им вскрытие, точнее, вивисекцию. Уже не первый раз мне приходится выполнять геологические изыскания под черепашьим панцирем… Интересное явление: попадаются черепахи, до отказа набитые золотом… О!.. Наши молодцы — отменные ловкачи, одно удовольствие знакомиться с ними… Ну вот — я же вам говорил. Они всыпали наворованный металл в черепаху через нижнее кишечное отверстие, потом аккуратно его зашили, чтобы золотой песок не высыпался раньше времени. Черепаха, превращенная в копилку, может прожить в таком состоянии четыре-пять дней, иногда больше. Подумайте, может ли самый изощренный глаз обнаружить дьявольский тайник, если принять во внимание, что животное живо и молчит… Это крупные черепахи, в каждой помещается не меньше двух килограммов золота. Итого — восемь килограммов, украденных у компании…[441]

Разъяренные мошенники вопили, как стая красных обезьян, и, если бы не шестеро европейцев, бедному директору пришлось бы туго. Но Дю Валлон, не обращая никакого внимания на эти крики, с молчаливой торжественностью высыпал амальгамированное золото на деревянное блюдо лотка, заполнив его до краев.

— А теперь, ребятки, убирайтесь к чертовой матери с вашей бесчестной работой! Нам здесь воришки не нужны.

Один «философ» из банды счел нужным протестовать:

— Нет, муше, мы не украли… Мы только взяли…

Этот странный аргумент заставил улыбнуться белых, удивленных не столько изворотливостью пройдох, сколько их апломбом.

— Золото принадлежит и нам тоже, — продолжал оратор. — Добрый Бог положил его в землю и для черного, и для белого. Мы взяли его там, где положил добрый Бог, мы вовсе не воры…

— Это правда, — с достоинством отвечал креол. — Золото, которое находится в земле, принадлежит и неграм и белым. Мы так глубоко понимаем эту истину, что все рабочие прииска стали нашими компаньонами. Кто честно трудится, получает свою долю прибыли. А вы — только преступники, которые обокрали товарищей по труду. Убирайтесь!

В ту минуту, когда директор произносил последние слова, какой-то опоздавший, абсолютно голый молодой негр, медленно спускался от поселка, готовясь занять свое место в пироге. В левой руке он держал плошку с жареным рисом, а правой загребал его пригоршнями, подносил ко рту и жадно глотал.

— А вот еще один, — смеясь, воскликнул Эжен, — из тех, кто не видит разницы между глаголами «брать» и «воровать»! Правда, райская простота его костюма исключает сокрытие краденого!

— Кто знает, — задумчиво заметил Дю Валлон. — Сомнение всегда остается… Эй, компе! — Он резко повысил голос. — Что ты там ешь?

— Это рис, муше, — отвечал тот с глупым видом.

— Ах, рис… — повторил креол, деликатно отнимая у негра тыквенный кувшин. — Черт подери! Ну и тяжелый у тебя рис!

Парень окаменел с тем же дурацким видом.

— Смотрите, господа, вот самый искусный из банды! Он нашел остроумный способ воровства. В его кувшине добрых два кило золота. А сверху он прикрыл его рисом, который и поглощает с большим аппетитом. Через две минуты сел бы в лодку — да и был таков! Думаю, что этому молодцу следует отдать пальму первенства. Ну, как вы находите приключение? Неплохая задумка, а?.. Разделить наворованное, использовать самые странные и неожиданные тайники… А всего — двенадцать килограммов золота! Только подумать! Наши разбойники не брезгуют ничем. Первосортный металл, по три франка двадцать пять сантимов за грамм, итого — кругленькая сумма в тридцать девять тысяч франков!

Робен развел руками.

— Клянусь Богом, дружище, их ловкость меня поражает, но ваша проницательность превосходит все мыслимое. Каким замечательным судебным следователем вы бы стали, если бы уже не были отличным золотоискателем!

— Этот опыт дорого стоил, поверьте мне. С другой стороны, да будет известно, что, несмотря на принятые меры, мы несем очень значительные потери. Наши люди неисправимы и все-таки продолжают воровать, а китайские носильщики служат скупщиками. Как бороться с этими безумными макаками, которые глотают золото и ртуть, словно пирожки? Кроме того способа, который я только что продемонстрировал на черепахах, нет другого средства прекратить их деятельность. Волей-неволей приходится списывать на убытки. А теперь продолжим наш визит… Ваше присутствие на прииске поддержит честных рабочих, поступающих по велению совести, и послужит достаточным предостережением для тех, кто еще колеблется.

Директор оказался прав. Его твердость по отношению к недисциплинированным людям, умение разгадать хитрости мошенников и внушительный вид шести европейцев произвели на рабочих в высшей степени благоприятное впечатление.

День заканчивался хорошо. Робен, обеспокоенный недомоганием жены, хотел, чтобы Никола немедленно отправился в усадьбу в сопровождении шести человек, абсолютно надежных и вооруженных до зубов. Парижанин должен был успокоить мадам Робен относительно ее мужа и сыновей и тотчас возвратиться с новостями. За десять часов можно было вполне обернуться в оба конца.

Паровая лодка отплыла уже довольно далеко вверх по реке, вернувшиеся в дом робинзоны живо обсуждали перипетии недавних событий, когда вдруг яростным лаем залился черный великан Боб. Всегда осторожный, что не исключало беззаветной храбрости, пес не покидал столовой, а глядел в сторону причала и, взъерошившись, хрипло рычал.

Дю Валлон приподнялся в гамаке, удивленный необычным поведением своего верного сторожа.

— Глядите-ка! — воскликнул он. — К нам гости!

— Гости? — переспросил Анри. — Кого это несет нелегкая? Придет же в голову фантазия гулять в такое время и в таком месте!

— Если не ошибаюсь, какой-то европеец в сопровождении двух индейцев.

— Очень странно!

— Первый иностранец на прииске за все время… Надо оказать ему гостеприимство… потом выясним все подробно.

Робен, его сыновья и директор поднялись навстречу незнакомцу, который важно, размеренной походкой шествовал по широкой аллее, усаженной молодыми банановыми деревьями. Если судить о людях по внешнему виду, то пришельца миллионером никак не назовешь. Грубая широкополая шляпа из сухих листьев латании[442], дешевая полотняная куртка синего цвета, в нескольких местах разодранная лесными колючками, штаны из такой же ткани, — вот и все его непритязательное одеяние. Один глаз прикрывала повязка, босые ноги были изранены в пути.

Однако держался незнакомец прямо, подтянуто, слегка вытягивая шею при ходьбе. Он словно подчеркивал свой высокий рост. Двое краснокожих сопровождали незнакомца. Подойдя к веранде, пришелец прикоснулся кончиком пальца к полям своей оригинальной шляпы, — такой надменный жест присущ офицерам английской армии в Индии, — и небрежно процедил сквозь зубы дежурную формулу вежливости:

— Имею честь приветствовать вас!..

— Как! Да неужели это вы, мистер Браун?! — изумленно воскликнул Робен.

— Питер-Паулюс Браун из Шеффилда. Именно так, сэр.

— О, мистер Браун, счастлив видеть вас! Будьте желанным гостем!

— Благодарю.

Поскольку островитянин, казалось, своим единственным глазом искал отсутствующих на веранде людей, инженер, внезапно опечаленный при мысли о плохой новости, которую должен был сообщить гостю, продолжил сочувственно:

— Ваши дети в добром здравии, в усадьбе, вверх по Марони, но, к сожалению, ужасная беда настигла их бедную мать…

— Говорите!.. Я слушаю.

— Миссис Браун скончалась, несмотря на все усилия спасти ее. Увы, ей не помогли ни лечение, ни наши заботы.

— Вот как! — произнес англичанин совершенно бесстрастным тоном. — Бог забрал к себе прекрасное создание… А я… Я самый несчастный джентльмен во всей Англии.

— Если боль, которую должна вам причинить эта невосполнимая потеря…

— Да, сэр… да! — бесцеремонно оборвал собеседника Питер-Паулюс. — Огромная боль! Я не могу больше продолжать «навигацию»!

Возмущенные возгласы готовы были сорваться с уст робинзонов от такого чудовищного эгоизма, и только уважение к законам гостеприимства удержало их.

Англичанин невозмутимо разглагольствовал:

— Жалкая, презренная страна. Я потерял чековую книжку. Теперь лишился кредита в гвианском банке. Кончилась провизия, пропали башмаки, злобные комары искусали глаз. Я умирал, когда краснокожие нашли меня и привели мою милость к вам.

— Пусть это вас не тревожит, мистер Браун. Мы перевяжем раны, вы получите одежду и все необходимые продукты. Что касается денег и кредита, то моя касса в вашем распоряжении. Я вручу вам такую сумму, какую сочтете достаточной для возвращения в Европу. А пока отдыхайте! Пейте, ешьте и не ломайте голову над всякими проблемами.

— Хорошо, сэр.

— Через два-три дня мы отвезем вас к детям.

— Да! Да!

В то время, как двоих краснокожих, державшихся на почтительном расстоянии от грозных клыков Боба, повел на кухню индийский кули, мистер Браун без церемоний расположился за столом и поглощал пищу, словно изголодавшийся удав, запивая ее таким количеством разнообразных напитков, будто вместо горла у него был рудопромывочный желоб.

Отвалившись от стола после трапезы, достойной Гаргантюа, Питер-Паулюс молча переоделся в новую одежду, которую ему принесли, влез в удобные сапоги, с удовольствием притопнул ими и устроился в гамаке с видом человека, желавшего спокойно переварить потребленную пищу.

Как всегда быстро спустилась ночь, бессонная для европейцев, которые не сомкнули глаз, чутко вслушиваясь в тишину. На прииске царило безмолвие. Каждый час один из робинзонов в сопровождении вооруженных мужчин и верного Матао совершал обход открытой местности, потом возвращался в дом, а на смену ему выходил другой.

Напрасный труд: таинственный шум, раздававшийся двадцать четыре часа тому назад, больше не возобновлялся. Водяная Матушка, судя по всему, осталась в подводном жилище, а ее почитатели устроили передышку. Все эти хождения нисколько не потревожили англичанина, который спал как сурок, будто наверстывая упущенное, до девяти часов утра. Его пришлось хорошенько встряхнуть, чтобы чудак очнулся и соизволил перебраться из гамака прямо к столу.

Хотя этот субъект был глубоко антипатичен, робинзоны оказали ему щедрый и великодушный прием. Заносчивого брюзгу, маниакального эгоиста окружили предупредительным вниманием, потому что видели в нем отца двух милых юных девушек, — а был он явно недостоин этого отцовства.

Завтрак подходил к концу, когда со стороны причала раздались радостные крики. Хорошо знакомый сигнал заставил молодых людей вскочить с места, они гурьбой выбежали из столовой. Робен последовал за ними. Свисток паровой лодки раздирал уши, а на берег сходили многочисленные пассажиры, белые и негры. Робинзоны узнали свою мать, которая медленно шла об руку с Никола. Возле нее держались юные мисс и негритянка Ажеда. Ломи, Башелико и их отец, старый Ангоссо, с нетерпеливой радостью устремились к дому.

— Мистер Браун, — сказал инженер англичанину, — ну и повезло вам! Послал вчера за новостями о ваших дочерях и приемной матери, а они вот и сами пожаловали!

Флегматичный Питер-Паулюс почему-то заметно взволновался. Он не произнес в ответ ни слова и как бы прирос к месту.

Мадам Робен, мисс Люси и мисс Мери вступили под навес веранды.

— Дорогие мои, — сказал им бывший каторжник, — хорошую новость можно объявлять без подготовки… Ваш отец нашелся!.. Вот он, перед вами!

Робен сделал жест в сторону Питера-Паулюса, но явно ошеломленный чудак оставался в конце длинного стола и не только не спешил кинуться в объятия своих дочерей, но даже как будто порывался прочь.

Он все делал не так, как прочие, резко дернулся, повязка упала с лица и открыла совершенно здоровый глаз.

Девушки испуганно вскрикнули:

— Это не он!.. Не наш отец! Это фальшивый священник!

— И фальшивый капитан, обокравший меня разбойник! — прорычал Гонде, также прибывший на лодке. — Ну, погоди!

Незнакомец не потерял хладнокровия, нырнул под стол, напряг спину и, приподняв огромное тяжелое сооружение из дерева мутуши, опрокинул его боком, как баррикаду, между собою и робинзонами. Затем, схватив оставленное кем-то по недосмотру мачете, ринулся из дому, в три прыжка пересек открытое пространство и исчез в лесу раньше, чем огорошенные зрители неслыханной сцены успели выбежать следом.

Белые и негры пустились было преследовать бандита, но Робен остановил их громким окриком:

— Не бегите! Этот человек не один. Он увлечет вас на погибель!

Тут обнаружилось, что двое индейцев тоже исчезли.

Опубликовано: 23 апреля 2021

Просмотров: 177

Часть 3 Глава 17 Гвианские робинзоны — Луи Буссенар

Четыре костра на реке Сен-Жак. — Обреченные на заклание. — «Вурара», священный индейский яд. — Исповедь умирающего. — Водяная Матушка — кто это?.. — Навигация Питера-Паулюса Брауна из Шеффилда прервана навсегда. — Слезы отверженного.

На сей раз наши робинзоны избежали грозной опасности, но следовало тотчас позаботиться о предупреждении новых угроз, которые возникнут неминуемо. Присутствие таинственного существа, принимавшего облик то миссионера, то офицера, то путешественника, внушало тем большую тревогу, что невозможно было предугадать его неожиданные обличья.

Человек, который с такой легкостью преображался, так изобретательно и смело выполнял свой загадочный план, никак не мог быть заурядным преступником. Очевидно, прииск притягивал его магнитом, и он наверняка не остановится перед любой крайностью ради достижения поставленной цели. Последняя его попытка проникнуть к ним, с поразительным искусством играя роль английского миссионера, убедительно показала, что он искушен в любых проделках и что новые «военные хитрости» скоро придут на смену прежним.

Европейцы еще дрожали при мысли, что могли бы через несколько часов оказаться в полной власти бандита, что какое-нибудь наркотическое средство сделало бы их беззащитными перед целой ордой негодяев, соучастников мерзавца. Вполне возможно, что те только и ждали сигнала накинуться и перерезать одурманенных колонистов. Необходимо было покончить с этой угрозой как можно быстрее.

Проведя настоящий военный совет, робинзоны решили собрать мужчин, на верность которых полагались, разбить их на отряды и устроить безжалостную облаву на всех неизвестных, которые прячутся в лесах. Оружие и провиант распределили немедленно, работу приостановили. Рудокопы сошлись вместе, готовые выступить по первому сигналу.

Экспедиция должна была начаться наутро. Но целый ряд необычных, угрожающих происшествий изменил столь тщательно разработанные планы, а скоро вообще сделал их ненужными.

Настала ночь. Было уже одиннадцать часов, когда в направлении строительной площадки вдруг вспыхнул яркий свет, озаряя красными отблесками огромные деревья, стоявшие по периметру золотоносных участков. Сторожевые собаки Боб и Матао всполошились и громко залаяли. В мгновение ока вскочившие робинзоны вооружились и собрались под навесом веранды, готовые к любым неожиданностям. Дю Валлон отправился к хижинам, поднял людей, расставил часовых на трех постах — у причала, возле склада, в поселке — и предупредил рабочих, что им предстоит скоро тронуться в путь.

Огонь, а скорее пожар, питаясь, несомненно, содержащими резину материалами, разгорался все ярче и ярче. Стало светло как днем. Затем прозвучали три громких удара, шумным эхом прокатились по всей долине, вслед за чем раздался ужасающий, леденящий душу крик, который заставил примолкнуть обезьян-ревунов и даже тигров.

Через несколько минут прогремели три новых удара с такими же раскатами грохота. За ними последовала волна воплей и рычания, не имевших ничего общего с человеческими голосами. В призрачном полыхающем свете этой дикой симфонией, казалось, дирижировал сам дьявол, а исполняли ее осужденные на вечные муки. Адский концерт длился с полчаса. Потребовалось все бесстрашие робинзонов, чтобы выдержать, не испугаться и даже не обеспокоиться этим тарарамом, совершенно невыносимым для человеческого слуха.

Когда шум прекратился, инженер первым нарушил молчание, в котором пребывали слегка обалдевшие слушатели кошачьего концерта.

— Нам представляется случай, быть может, единственный, лицом к лицу столкнуться с врагами, потому что сейчас они находятся близко. Нас много, мы хорошо вооружены и не ведаем усталости. Вот что я предлагаю: пятьдесят человек во главе с Никола и Шарлем охраняют поселок. Я отправляюсь в разведку с другой полусотней, со мной также идут месье Дю Валлон, Анри, Эжен, Эдмон, Ломи и Башелико. В эту группу включим всех людей с Мартиники, они особенно храбрые и решительные. Двигаемся бесшумно, Матао пустим впереди Боб останется здесь. Мы установим причину всей этой дьявольщины, а там сориентируемся на месте. Такая экспедиция не представляет никакой опасности, учитывая наши силы и совершенство оружия, которым мы располагаем…

Действительно, у европейцев были великолепные карабины Ветерли-Гинар — семизарядное полуавтоматическое оружие со стрельчато-цилиндрическими пулями. Его убойная сила и точность попадания очень велики, оно незаменимо для людей кочевой и авантюрной жизни: уход за ним прост, а надежность выше всяких похвал. Будучи в Париже, Шарль купил десять карабинов у известного оружейника на avenue de l’Opera, который снабжал стрелковым оружием всех изыскателей. С такими «игрушками» робинзонам не страшна была целая орда чертей из девственного леса.

Отряд под водительством Робена тронулся в путь, бесшумно идя знакомыми тропинками, освещенными отблесками пожара. Через полчаса вышли в долину реки Сен-Жан. Мужчины замаскировались за деревьями, которые образовывали вокруг поляны словно кольцо огромного цирка, и глазам их открылся незабываемый спектакль.

Четыре огромных костра пылали, потрескивая и посылая в вышину снопы искр. Сложенные из гигантских нагромождений веток и поленьев, эти очаги симметрично располагались по углам квадрата, занимавшего возвышенную часть рельефа. В центре стоял нечувствительный к языкам пламени высоченный старик индеец. Он был совершенно гол. Длинные снежно-белые волосы ниспадали на плечи, оттеняя странно энергичное выражение лица, искаженного судорогой гнева. Тело восьмидесятилетнего атлета с выступающими буграми мускулов искрилось в рыжих отсветах костров, словно позолоченное. Пятеро обнаженных индейцев, похожие на золотые статуи, сброшенные с пьедесталов, распростерлись неподвижно вокруг какой-то темной туши, которую можно было принять за огромного ламантина[443].

Шестой индеец, опустив голову, стоял перед стариком, выражая глубочайшее почтение.

Наконец двое европейцев были накрепко привязаны к дереву, ствол которого украшали цветок виктории и голова аймары. Они корчились и стонали от страшной боли, языки пламени лизали их ноги. Старик пошевелил дрова в костре и возвратился к неподвижно застывшему человеку.

— К тебе обращаюсь я, мой сын, — сказал он глухим голосом, — к тебе, самый юный из индейцев арамишо! Ты тоже должен умереть! Белые захватили лес, он больше нам не принадлежит! Тайна золота нарушена. Наше племя должно исчезнуть. Гаду[444] нас покинул. Умри! Погибни от руки твоего отца Панаолина, последнего из арамишо!

Молодой индеец поднял голову. Старик прикоснулся кончиком пальца к его глазу, и юноша рухнул замертво на землю, среди уже окоченевших трупов своих собратьев.

— А теперь нужно разобраться с тобой, — обратился Панаолин к одному из европейцев, горевших заживо. — Белый, ты меня обманул! Я подобрал тебя, умирающего от голода, когда ты убежал от людей из Бонапарта[445]. Твое тело истекало кровью, его сотрясала лихорадка. Ты хотел отомстить бледнолицым, которые мучили тебя. Нас объединила одна ненависть, я стал твоим другом и верным союзником. Я призвал тебе на помощь Водяную Матушку, посвятив тебя во все наши тайны. Ты поклялся мне, что обладаешь таким пиэй, который убивает белых людей, как мой пиэй убивает краснокожих. Но ты солгал мне, потому что белые в золотой долине вспарывают чрево земли огненной машиной и забирают золото индейцев, которым принадлежит этот лес и эта земля. Белый! Ты меня предал. Я побежден. Но вурара (кураре) спасет нас от стыда. Вурара убил последних арамишо. Водяная Матушка погибла. Панаолин умрет. Но прежде, чем он прикоснется к своему глазу кончиком ногтя, смазанного священным пиэй, который соединит его с предками, Панаолин вырвет лживый язык у белого!

Потрясенные робинзоны не успели опомниться, как страшный старик схватил нож, раскрыл несчастному рот и одним махом отрубил язык, с жестом отвращения бросив окровавленный обрубок в огонь.

Европейцы выскочили на поляну в тот момент, когда старик подступал к следующей жертве. Он замер на месте, обратив на пришельцев полный ненависти и угрозы взор:

— Вас я тоже ненавижу! Будьте прокляты, белые, погубившие лес и укравшие тайну золота! Я вас презираю и ухожу из жизни!..

Вождь арамишо стремительно поднес руку к лицу и рухнул на груду трупов.

При свете костров Робен и Анри узнали единственного уцелевшего в этой драме. Несчастный страдалец, чьи ноги превратились в два ужасных черных обрубка, был тот самый незнакомец, который проник в их жилище под видом англичанина.

Отбросив всякое злопамятство, видя в человеке, который еще накануне покушался на их жизнь, только тяжело страдающего мученика, они освободили его от уз, соорудили импровизированные носилки и отнесли в поселок. На складе было много хлопка нового урожая, им плотно укутали искалеченные ноги. Боль стала меньше терзать раненого, и душераздирающие стенания поутихли.

Это был мужчина в цветущем возрасте, с живыми глазами, виски у него слегка серебрились. Лицо, все еще искаженное страданием, однако заурядно правильное, казалось на первый взгляд невыразительным и бесцветным. Но стоило приглядеться внимательнее, как в малоподвижном обличье проступала маска, способная принимать любые очертания, копировать индивидуальности, скрывавшая подлинный актерский талант. Он ничуть не походил на трех персонажей, которых воспроизвел с неподражаемым искусством. Даже теперь, представ в природном виде, его физиономия инстинктивно пыталась перевоплотиться в чью-то постороннюю, неведомую сущность.

Время от времени сардоническая гримаса[446] искажала его рот, морщинила кожу вокруг глаз, когда его острый взгляд падал на робинзонов, с любопытством изучавших необычный экземпляр человеческой породы. Но он пересилил себя и глухо сказал:

— Прошу вас, дайте мне тафии!

Странное дело, и этот невнятный голос удивительно подходил к бесцветному лицу. Его речь, лишенная красок, как и внешность, могла волшебно видоизменяться по его желанию.

— Тафия! — с живостью возразил Робен. — Даже не думайте об этом!

— Я ведь не ребенок, не правда ли, и не питаю ни малейших иллюзий относительно того, что меня ждет. Знаю, что я погиб безвозвратно.

Инженер пытался протестовать:

— Надежда на выздоровление всегда остается…

— Оставьте! Если бы даже я и выздоровел, то лишь для того, чтобы меня выдали властям этой страны. Они шутить не любят, гвианские власти…

— Но мы не доносчики, — с достоинством заявил Робен, — и не палачи!

— Пусть будет по-вашему. Но жизнь, которую вы сохранили бы моему искалеченному телу, станет лишь постоянным мучением, а у меня даже нет револьвера, чтобы пустить пулю в лоб. К счастью, жить мне остается недолго. Вижу, однако, что вы не прочь узнать кое-что обо мне. Например, по какому стечению обстоятельств я очутился здесь… Ну, послушайте… Эта история немного похожа на вашу, она должна вас заинтересовать.

Робен подал знак индийскому кули, и тот принес бутылку старого рома. Незнакомец жадно отхлебнул большой глоток. Алкоголь сразу его оживил, он как будто забыл на минуту о боли.

— Еще три года тому назад, — раздался глухой, невнятный голос, — я был освобожденным каторжником в Сен-Лоране. Причина, из-за которой я попал в тюрьму, не имеет значения. Отбыв срок, я отпахал еще столько же — пять лет, вольным поселенцем, вернулся в Европу. Жил, как и большинство бывших каторжников… в постоянной войне с обществом. Естественно, водил дружбу с воровской компанией, прозябал, как весь трудовой люд, поджидая счастливого случая разбогатеть. И такой шанс представился в Париже благодаря вашему сыну и его компаньону, которые попались на моей дороге.

Однажды вечером я торчал в кафе «Верона», где любят собираться члены гвианского землячества. Прислушивался к разговорам, как человек, постоянно озабоченный поиском документов. Слова о золоте, приисках, рудных жилах заставили меня навострить уши. Речь шла о миллионах, обсуждались многообещающие дела, сулившие сказочную прибыль.

«Вот это мне подходит, — сказал я про себя. — Надо пристроиться к лакомому пирожку…»

Я проследил за этими людьми. Узнал, где они живут, выяснил имена, обстоятельства жизни, короче, все, что меня интересовало, и стал тенью ничего не подозревавших дельцов: удалось внедрить одного из моих дружков в их компанию. Это, заметьте, детские штучки для нашего брата, отбывшего срок. Итак, я уже знал достаточно много. Снабженный приличной суммой, которую выдал мне наш банкир, я без колебаний отправился изучать местные условия и прибыл сюда за два месяца до возвращения ваших путешественников.

Поначалу мне везло, как избалованному ребенку. Случай мне благоприятствовал, хотя я научился обходиться без его вмешательства. Я бродил под видом изыскателя в районе водопада Гермина, когда судьба свела меня с давним товарищем по каторге, с этим беднягой Бонне, чью ужасную смерть вы наблюдали.

Десять лет назад Бонне бежал из заключения, был пойман и осужден пожизненно. Однако он совершил повторный побег и к нашей встрече уже три года жил среди индейцев, полностью переняв их нравы и обычаи. Мы рассказали друг другу о своих делах без утайки, с той откровенностью, которая свойственна бывшим товарищам по несчастью. Бонне уже изрядно хлебнул первобытной жизни, он признался, что главным поводом его бегства к индейцам арамишо стал поиск огромного сокровища, принадлежавшего этому племени. В существовании богатства он когда-то имел случай убедиться.

Но у меня было для него предложение получше. Я рассказал о деле, связанном с вами. Мы быстро поладили. Завербовать индейцев было делом нетрудным. Эти потомки вымершего племени питали к белым непримиримую ненависть. Мы выразили такие же чувства и торжественно поклялись помогать индейцам истреблять белое племя. Вы понимаете меня с полуслова, не так ли?.. Речь шла о том, чтобы вырезать всех вас с помощью индейцев, завладеть вашими правами на собственность, захватить золотой прииск, короче, полностью перевоплотиться в вас и стать честными золотоискателями, разумеется, освободившись от индейских союзников…

Цинизм этого человека, столь хладнокровно говорившего о «деле», для исполнения которого убийство служило главным способом действия, вызвал среди слушателей ропот возмущения и гнева.

А раненый отхлебнул еще спиртного и продолжал как ни в чем не бывало, не обращая внимания на произведенный эффект:

— Краснокожие действительно были отличными помощниками, без предрассудков, и располагали методами действий необычными, но безотказными. Они беспрекословно повиновались своему вождю, ну прямо как сектанты горного старца. Вообще суеверия и фанатизм занимают огромное место в их жизни, я бы даже сказал, что наряду с ненавистью к белым это их главная особенность.

Эти суеверия успешно использовались против ваших рабочих, ибо те их вполне разделяли. Вы же знакомы с легендой о Водяной Матушке, не правда ли?.. Ну вот, Панаолин поймал когда-то молодого ламантина и приручил его буквально как собаку. Ламантин выполнял команды по свистку, по слову, по знаку. Он следовал за своим хозяином повсюду, даже освобождал его от гребли, потому что приловчился тянуть пирогу за собой, а временами сопровождал его и на суше, если того требовали неотложные обстоятельства. Панаолин простодушно верил, что стал властелином Водяной Матушки, и никогда не забывал после каждой вылазки оставить в ее честь памятный знак — цветок виктории и голову аймары.

С целью завладеть прииском мы сперва прибегли к способам, которые я назвал бы платоническими. Спекулируя на безграничной доверчивости негров и их склонности к суеверию, пытались запугать их настолько, чтобы они бросили работу и разбрелись. Дикие ночные концерты; ядовитые змеи, брошенные в изыскательские скважины; порча инструментов; барабанный стук по корням, страшное рычание Водяной Матушки вместе с воющим хором ее почитателей — таковы, в общем, были эти детские выдумки, которые мы использовали. Ловкий, как макака, Бонне забирался с помощью лиан на верхушку громадного сухого панакоко, стоявшего на краю поляны. Хорошо замаскировавшись среди паразитарных растений, он тарабанил что есть мочи по звонкому стволу мертвого великана.

Но однажды вечером директор, человек не робкого десятка, занял под деревом пост и чуть не ослепил на один глаз «Водяную Матушку». Тогда мы решили нанести сокрушительный удар. Тем более что время подгоняло — путешественники прибывали из Европы с чудесной техникой для промышленной добычи золота. Мы подложили мощный заряд под каменистую гряду, образовывавшую водораздел между золотым прииском и бассейном соседней реки. Взрыв породил наводнение, которое, однако, не принесло нам никакой пользы. Воистину дела шли из рук вон плохо, и от насильственных действий мы вынуждены были на время отказаться.

Я располагал иными средствами, вы могли в этом убедиться. Мне пришло на ум воспользоваться своими актерскими талантами, чтобы легко и не подвергая себя опасности завладеть вашими богатствами. Я предусмотрительно захватил с собой из Европы немалое количество разных костюмов, в которые переодевался от случая к случаю, и верил, что мой план удастся, а неудачи отступят. Признайтесь, что мои перевоплощения в офицера с его дотошностью и в миссионера-утешителя заслуживают высокой оценки. Но этот болван англичанин все испортил. Отдаю должное вашей бдительности и сноровке, однако и судьба к вам была благосклонной, это неоспоримо. Тем лучше для вас. Значит, я «работал» впустую, и наши «военные хитрости» оказались разоблаченными… Но смерть англичанина…

— Как, — вскричал Робен, — вы убили этого бедняка?!

— Нет, нет, это не убийство! Он умер от солнечного удара. Его смерть внушила мне новую идею. У меня было время изучить этого оригинала. Вы его видели мало, и то лишь в фантастическом «костюме», изготовленном мною. Зная, что двух его дочерей нет на прииске, я решил сыграть роль этого типа, внедриться в вашу семью и… сделать на это последнюю ставку. Игра ва-банк!

Судьба распорядилась иначе. Вы родились под счастливой звездой. Это был крах всех надежд. Панаолин с какого-то времени перестал доверять нам, его подозрения укрепляла цепь наших неудач. Старый негодяй, сознавая свое неизбежное поражение, решил покончить со всем одним махом, истребив и себя самого. Его люди схватили нас, привязали к дереву… Дальнейшее вам известно.

Охваченный приступом горячки, несчастный захрипел. Он снова поддержал алкоголем слабеющее возбуждение и продолжал:

— Месье, я кончил… Силы быстро уходят, мне сдается, что пламя сжигает внутренности. Через несколько минут я умру… и это к лучшему… Я рассказал вам о себе, чтобы вы поняли: я не какая-нибудь заурядность… Простое авторское самолюбие…

Видите ли, я — мятежник новой волны… Меня победили, но я не раскаиваюсь… как в романах, где обезоруженный бандит приходит к назидательному финалу… становится честным парнем…

Ну, все равно… Вы — сильные люди… Вы побороли Панаолина, старого гвианского демона… Он был символом этой земли, некогда проклятой, теперь преображенной вашей энергией…

Добродетель свершила то, на что напрасно замахивался порок… А ведь я был человеком умным и сильным… Неужели честь сегодня большего стоит, чем преступление?..

— И вы еще сомневаетесь в этом, в такую минуту! — В голосе Робена звучало неподдельное волнение. — Вы сомневаетесь, когда я заявляю вам о прощении — от своего имени и от имени тех, кто чуть не стал вашими жертвами!

Умирающий устремил на инженера пронзительный взгляд, который понемногу туманился… Две слезинки набежали ему на глаза… Он тяжко дышал, грудь вздымалась с трудом и неровно. Голосом, потерявшим свой саркастический тон, он прошептал:

— Вы правы… месье… Я гнусен… как преступление… Вы велики… как добродетель… Спасибо вам… вы заставили отверженного… пролить первые слезы раскаяния!

Конец третьей части

Опубликовано: 23 апреля 2021

Просмотров: 190

Часть 3 Глава 15 Гвианские робинзоны — Луи Буссенар

Подъем производства. — Чистая прибыль от рудопромывочного желоба. — Тридцать тысяч франков — на сковороде. — Немного геологии. — Капля воды, победившая сталь. — Еще об английской филантропии[437]. — Необходимые реформы. — Будущее французских колоний принадлежит людям с цветной кожей.

Этот первый день, проведенный нашими героями на золотом прииске, завершился увлекательным зрелищем выемки из желоба готовой продукции. Гости вернулись на речку Фидель к трем часам пополудни, к тому моменту, когда хриплый голос трубы возвестил об окончании трудового дня.

Довольные, словно школьники, которых звонок позвал на переменку, рабочие оживленно рассеялись по участку, как будто и не гнули спины с самого утра на изнурительном солнцепеке. Начальники рудопромывочных установок остались возле своих агрегатов, ожидая директора или представителей администрации, чтобы приступить к сбору дневного «урожая».

Заградительный щит перемычки, расположенной в верхней части желоба, был опущен, тоненький ручеек воды продолжал струиться в деревянном канале. Металлическую плиту первого короба сняли с зацепок, потом вымыли щеткой доски и перекладины. Ртуть, впитавшая частицы золота, перетекла во второй короб, где повторили ту же самую операцию, потом в третий короб — и так до двенадцатого.

Все амальгамированное золото находилось теперь в последнем коробе, или кассе, то ли под жестяной пластиной, то ли в поперечных бороздах рифленой отливки. Пустой лоток подставили под нижнюю часть кассы, чтобы собрать последние металлоносные крупицы. Пластину и отливку вынули, затем тщательно протерли щеткой, как и деревянные перекладины, кулачки и ромбовидные опоры, к которым пристали замутненные капельки ртути, содержавшие золото.

Лоток сразу на три четверти наполнился гравием, испещренным серебристыми прожилками металла. Мастер тут же промыл этот лоток подобно тому, как это он сделал недавно, демонстрируя работу изыскателя. Затем, когда на его деревянном блюде осталось только некоторое количество ртути, освобожденной от посторонних примесей, старатель натянул на горло тыквенной бутыли кусок сурового полотна и вылил на него жидкий металл. Подобравши другой рукой концы полотняной тряпки, он сильно скрутил ее и отжал над бутылью. Ртуть просочилась через поры грубой ткани и пролилась на дно сосуда, а в полотне теперь осталась только мутная голубовато-белая масса величиной с куриное яйцо, похожая по цвету на фольгу, в которую пакуют шоколад.

Это и была дневная выработка.

— Производительность установки отличная, — заметил Дю Валлон, взвешивая на ладони маленький пакет, перехваченный посредине тесемкой и напоминавший самодельные куклы сельских ребятишек. — Потянет на триста граммов. За вычетом двадцати пяти процентов ртути имеем двести двадцать пять граммов первоклассного золота. Один грамм стоит три франка двадцать пять сантимов — вы же знаете, что гвианское золото в цене, — таким образом, дневной доход от этой установки составит… — креол произвел в уме быстрые вычисления, — семьсот тридцать один франк двадцать пять сантимов. Отбросим тридцать процентов на эксплуатацию — агрегат сегодня принес пятьсот десять франков чистой прибыли.

Двенадцать таких установок работали весь день. Есть основания полагать, что средняя выдача продукции у них примерно одинаковая. Вы можете судить по этому краткому отчету о богатстве прииска «Удача».

— Браво, мой дорогой директор! — весело воскликнул Робен. — Соберем поскорее миллионы и обогатим наших союзников и компаньонов, я имею в виду рабочих, которых хочу заинтересовать общим делом. Ведь это содружество мускулов, это товарищество совместно пролитого пота тоже имеет право на прибыли, не так ли?..

— Конечно, месье. Капитал заключается не только в средствах, однажды потраченных миллионером. Постоянные усилия бесконечно малых величин составляют его необходимый компонент. Они имеют право на вознаграждение. Одним выстрелом мы убиваем двух зайцев. Совершаем доброе дело и улучшаем производство. Будучи заинтересованы в том, чтобы выход продукции поддерживался на высоком уровне, рабочие будут внимательно следить, чтобы золото не воровали.

— Отлично!

— А теперь, если вы не против, вернемся в дом, куда придут все начальники участков с полученной за день продукцией. Я взвешу все пакеты, впишу в наши книги выработку каждой установки и общую отдачу реки, затем подведу баланс. Таким образом я буду знать, поднимается или падает производительность каждого желоба, а также стоит ли эксплуатировать бассейн той или иной реки. Затем я положу золотой песок в свой сейф, где он хранится до дня выпаривания ртути. Обычно эта операция производится в воскресенье утром.

— Какой метод вы используете?

— До сих пор я довольствовался примитивным способом прежних золотоискателей. Вы его знаете: амальгамированный металл помещают на сковородку и греют на огне. Ртуть испаряется под воздействием жара, и золото приобретает свой желтый цвет.

— И вы теряете при этом двадцать пять процентов ртути…

— Мне повезло, я получил недавно из Кайенны аппарат для выпаривания. Устройство простое, а результаты дает превосходные. Уже два раза я им пользовался, потери ртути ничтожны.

— Еще раз — браво, мой дорогой директор! Это крайне важно — безупречный испаритель! Хочу его немедленно осмотреть. Ведь это в моей компетенции, — улыбаясь, заметил инженер. — Значение такого аппарата тем более возрастет, чем мы скорее установим паровые молоты и будем дробить кварц. Надо бы усовершенствовать испаритель, хотелось бы этим заняться…

— Ваши намерения очень похвальны, — с живостью отозвался директор. — Дерзайте! И я нимало не сомневаюсь в успехе, о котором прежде и помыслить не могли…

— Будем надеяться, мой милый Дю Валлон. Нам следует трудиться не покладая рук. Это будет грандиозный рывок вперед. Через два-три месяца свисток нашего судна перекроет шумные голоса туканов, и паровые молоты глухо застучат в огромной долине…

— Но ведь рудные жилы есть и на территории нашего прииска…

— Всюду, где есть аллювиальные или наносные земли, встречаются и кварцевые скалы. Одно не обходится без другого. Ведь и золотоносный гравий ведет свое происхождение от раздробленных кварцевых жил. Кажется просто невероятным, что гвианские горняки до сих пор игнорировали такие разработки, а довольствовались скудной прибылью, приносимой промывкой гравия…

— Но вся эта теория рудных жил — пока еще дело темное…

— Заблуждение, мой друг, заблуждение! Оно развеется буквально на ваших глазах. Через пять минут вы будете знать об этом предмете столько же, сколько я, и станете искать рудные жилы не хуже горного инженера.

— Я весь внимание…

— Ну так слушайте. Прежде всего, что такое жила. Вы знаете, что в отдаленные времена Землю сотрясали ужасные геологические катастрофы[438]. Раскаленное земное ядро, содержащее в кипящем и газообразном состоянии все химические элементы, все минеральные вещества, разрывало окружавшую его оболочку, раскалывало ее, вызывало трещины, которые исполосовывали твердую кору, состоявшую из доисторических пород, каковы бы ни были их происхождение и крепость.

Вот эти трещины, возникавшие в земной коре, понемногу заполнялись различными веществами, включая металлы или различные минералы с их примесью. Такое заполнение происходило двояким способом: веществами, поступавшими сверху, и веществами, поступавшими снизу. С одной стороны, потоки воды, насыщенной разными элементами, проникали в трещины и испарялись, оставляя на стенках известковые отложения, особенно углекислый натрий. А с другой стороны, металлоносные испарения поднимались из центра Земли и тоже обращались в твердое состояние, подобно саже в дымоходах, соединяясь при этом с продуктами испарения воды.

Вот таким путем чистое золото, вырвавшись из кипящего котла нашей планеты, оказалось плотно перемешанным с каменистыми массами, которые теперь находят в слоях залегания твердых пород в так называемых «окаменевших фонтанах».

Рудные жилы, содержащие разнообразные металлы, сформировались именно таким образом. Но нас интересуют только золотоносные жилы. Я уже сказал, что трещины, возникшие из-за геологических катаклизмов, пересекали все слои земной оболочки. Масса кварца, которая их заполнила впоследствии, местами выходит на поверхность земли. Вот этот кварц и образует рудные жилы, которые возникли в одно историческое время и имеют примерно одинаковое расположение. Их наклон всегда идентичен, но толщина, или мощность пласта, колеблется в больших пределах.

Места, где жилы проходят сквозь плодородный слой почвы и предстают невооруженному глазу, называются шапками. Предположим, что какой-нибудь речной бассейн, той же Марони, например (и он в самом деле является таким!), усеян бессчетным количеством золотоносных жил. Они повторяют все особенности рельефа, взбираются на горы, стелются по долинам, бесконечно разветвляясь подобно дереву или артериальному и венозному стволам организма.

Везде, где жила выходит на поверхность, она медленно разрушается и дробится под воздействием внешних факторов. Это объединенное влияние воды и воздуха, росы и ветра, солнца и луны, корней растений, которые играют роль посторонних тел, и тому подобное ускоряет процесс разложения. Вода медленно растворяет минерал, непрерывно его обтекая. Растворимые частицы понемногу уходят, вымываются, потому что в каждой капле содержатся во взвешенном состоянии бесконечно малые крупицы вещества. Путем такого растворения происходит формирование глин, расположенных ниже золотоносного слоя. При дальнейшем раздроблении кварца золото отделяется от инертного вещества, в которое было прежде «инкрустировано». Оно отпадает в последнюю очередь. Поскольку золото нерастворимо, то оно уносится вместе с более крупными обломками кварца. Драгоценный металл перемешан с песком, также ведущим свое начало от рудных жил, и остается на глинистом слое, образующем водонепроницаемое дно речного потока.

Все это можно кратко суммировать следующим образом: река без конца размывает жилу и понемногу ее растворяет. Она отрывает от нее золото вместе с известковым веществом и катит в своих водах металл вперемешку с камнями. Она обогащается за счет рудных жил. Так что не бывает золотоносных аллювиальных грунтов без жил, одно тесно связано со вторым. Более или менее плотный слой гумуса, производное от растительных остатков, формируется на этом металлоносном пласте. Там вырастают деревья, живут, умирают, возрождаются снова. А природная работа по обогащению руды не прекращается, но она такая медленная, неспешная… Как бы там ни было, действие воды и ветра на кварц таково, что заброшенные разработки через пятнадцать лет полностью преображаются. Золотоносные пески, а точнее — камни величиной с кулак с цельным изломом и такие твердые, что в ту недалекую пору их не разбить было железным молотком, сегодня измельчены, разрыхлены и готовы рассыпаться в пыль…

— Я понял, понял! — радостно вскричал креол. — Вы хотите современной техникой заменить столетнюю работу воды. Река измельчает кварц за тысячи лет. Вы собираетесь раздробить его молотами за несколько минут, удалить промывкой превращенную в пыль известь и с помощью ртути извлечь золото.

— Ну я же вам говорил, что вы знаете ровно столько, сколько и я!.. У нас есть техника, это главное. Нам нужно много рабочих, чтобы оголить кварц, рыть колодцы, следуя за жилами в глубину, и тому подобное.

Со дня на день мы ожидаем прибытия партии иммигрантов, тогда успех обеспечен. Чтобы не терять времени, машину установим незамедлительно, проверим, как она работает: попробуем раздробить уже обработанные аллювиальные пески. Наша промывка отсеяла только изолированные частицы золота. А в гравии осталось его немало. Я уверен, что можно из одной тонны добывать золота на семьдесят франков, и почти без применения рабочей силы…

— Какая колоссальная отдача!

— Конечно. Я намереваюсь помочь тем, кто придет после меня, превратить эти скалы в пыль… Железу и стали они не поддаются, но перед нашими зарядами динамита не устоят. Рудные жилы прииска «Удача» пройдут через батареи паровых молотов, как аллювиальные грунты проходят через короба наших желобов.

Чтобы хорошо наладить это предприятие — размах его давно меня соблазняет, потому что от успеха зависит будущее колонии, — я нанял за плату золотом иммигрантов, которые скоро приедут.

— А вы не боитесь, что они окажутся плохими работниками?

— Не важно! Китайцы и особенно индусы конечно же окажутся анемичными. Заступ и лопата непосильны для слабых рук. Но разве у нас нет возможностей влить им в жилы свежую кровь?.. Я думаю, что после надоевших куака и солонины наша говядина быстро восстановит их силы, а мы станем щедрыми.

Вообще я намерен действовать методически и на добыче золота использовать только тех, кто обретет свою прежнюю силу. Так что, когда прибудет первая партия, я направлю на прииск сельскохозяйственных рабочих, живущих в поселке. Разумеется, при условии, что они согласятся на такой переход. Новоприбывшие станут работать в сельском хозяйстве. Вообще же все будут свободны в выборе и найдут занятия по силам.

Уход за плантациями сахарного тростника, маниоки, батата, за деревьями кофе, какао и древовидным хлопчатником — самое лучшее, чтобы приучить новичков к жизни в тропических лесах. У наших горняков и земледельцев большие преимущества перед жителями Кайенны. Они могут вволю есть прекрасные европейские овощи: капусту, салат, сельдерей, кресс, репу, морковь и прочее, что в столице можно достать только за большие деньги. Вы ели в Кайенне капусту, привезенную из Америки, и платили за нее пять франков, не так ли?.. А мы имеем возможность предложить столь дорогие продукты даже чернорабочим, и наш бюджет не пострадает.

— Однако, невзирая на весь комфорт и изобилие, мы с огромным трудом добились присылки из Английской Гвианы этих пятисот иммигрантов…

— Вам отлично известна филантропия наших замечательных соседей. Они совершают наезды на берега Кру, Гвинеи и Сенегала, чтобы помешать иммиграции под предлогом борьбы с тайным вывозом людей. Они вздергивают на виселицу, как пиратов, экипажи судов, везущих иммигрантов, но не возвращают несчастных на родину, а отправляют в Египет или Абиссинию под носом у наших представителей.

О! Чудесные филантропы, которые силой навязывали китайцам опиум, избивали своих кули, преследовали и убивали, как диких животных, австралийских туземцев! И еще пытались навязывать режим и условия труда людям, которых к нам посылали! Они не желали, чтобы их использовали в золотодобывающей промышленности, поскольку это, видите ли, слишком тяжелая работа! Вы бы поглядели, в каком ужасающем состоянии прибывали сюда эти несчастные с английских лесоразработок!

Единственная причина, по которой бывшие хозяева так заботились об их судьбе, — это зависть и эгоизм. Они знают, что эксплуатация золотых россыпей в скором времени станет мощным источником силы и процветания нашей колонии. Им бы хотелось избавиться без хлопот от истощенных людей, от балласта, и помешать Французской Гвиане преодолеть отсталость.

Ну, пускай, я не намерен с ними спорить. Я тщательно буду соблюдать все пункты контракта. Иммигранты английского происхождения на весь период найма будут заняты исключительно в сельском хозяйстве. Тем не менее и они внесут вклад в добычу золота, потому что обеспечат наших работников мясом и свежими овощами.

Когда срок найма истечет, они выйдут из-под опеки английских профсоюзов и поступят, как этого пожелают. Вот увидите, они попросятся в нашу ассоциацию золотоискателей.

— Дорогой месье, вы — первый европеец, который действительно понял всю важность местного снабжения, самообеспечения продуктами. При одновременном ведении полевых работ и добычи золота нам удается расходовать не больше десяти процентов прибыли, тогда как на других приисках расходы достигают пятидесяти процентов. Это легко объяснимо. Они вынуждены все привозить из Кайенны, оплачивать фрахтовку шхун, а потом услуги лодочников и носильщиков. Вот и выходит, что какие-нибудь двадцать пять килограммов солонины стоят при отъезде двенадцать франков, а по прибытии — в пять раз больше.

Меня удивляет еще и то обстоятельство, что большинство владельцев приисков до сих пор не заменили для речной навигации свои тихоходные и дорогие весельные лодки паровыми, вроде той, что Шарль привез из Европы. Ведь на ней возить грузы удобно и дешево, ее даже и сравнивать с пирогами нельзя ни по тоннажу, ни по скорости.

— Вы забываете, милый Дю Валлон, что у многих наших коллег не хватает средств. Они бы с удовольствием шли в ногу с техническим прогрессом. Вот вам лишь один пример. Молодой и разумный директор прииска «Dieux-Merci» месье Муфле, один из самых образованных гражданских инженеров, который благодаря своей энергии стал замечательным золотоискателем, строит в настоящее время железную дорогу. Ее эксплуатация очень перспективна. Но достаточно ли понимают свои интересы его вкладчики, живущие в Париже, чтобы поощрить его на этом пути.

Поймите, одна из главных причин всех неудач кроется в нехватке ремесленников, рабочих высокой квалификации. А как легко было бы привлечь сюда трудовую элиту… Могу сказать вам, моему другу — хотя вы и белый креол, но не питаете к людям с цветной кожей этого идиотского и несправедливого предубеждения…

Уже хорошо установлено, не правда ли, что белый человек в наших условиях неспособен к долгому физическому труду, его поражают лихорадка и анемия. Лучше всего чувствуют себя здесь африканские негры. Они застрахованы почти от всех бед, которые рано или поздно настигают европейцев, даже басков[439], самых крепких из них. Но африканец, увы, — это всего лишь человеческий инструмент… Правда, прочный и надежный, его отличает добрая воля и стойкость в разных испытаниях, но его еще очень не скоро можно будет использовать для тонких и сложных работ. Потребуется поколение, может быть, два, чтобы произошла такая эволюция.

Однако есть одна раса, самая одаренная изо всех, такая же выносливая, как африканцы, и такая же образованная, как европейцы, которая могла бы у нас горы своротить. Эта замечательная порода цветных людей обитает на двух жемчужинах французских Антильских островов — Мартинике и Гваделупе. Мартиникский и гваделупский мулат унаследовал от своей черной матери силу и выносливость, иммунитет к болезням тропической зоны. А его белый отец передал ему интеллект, позволяющий с успехом заниматься любыми ремеслами и науками. Это оригинальное скрещение, эта человеческая прививка сотворила чудеса, и все классы молодого островного общества можно считать высшими.

Вы найдете среди «цветных» врачей, адвокатов, инженеров, солдат, моряков, служащих, которые получили образование в метрополии и добились успеха в жизни. Беззаветные труженики, добросовестные и самоотверженные, люди умные и сообразительные — все, за редкими исключениями, становятся отличными работниками.

И средний тип этого населения весьма примечателен. Профессиональная подготовка превосходна. Все механики и кочегары-механики межколониальных пароходов родом с Мартиники и Гваделупы; их собратья в Гвиане того же происхождения, как и наши мастера на сахарных заводах, в механических мастерских, на стройках, в горнорудной промышленности… И эти рабочие получают у себя очень скромную плату, которая немедленно утроилась бы здесь, безо всякого ущерба для наших доходов.

Почему же, вместо того чтобы рыскать повсюду в поисках мастеров и технического персонала, не попробовать организовать широкий приток иммигрантов с Антил?.. Население там очень плотное, отъезд даже нескольких тысяч человек не причинит вреда местной промышленности. Напротив, я убежден, что исполнение такого проекта принесло бы огромную пользу всем трем колониям. А сколько состояний, которые иначе были бы вывезены отсюда навсегда, будут обращены во благо тех, кто прозябает в наших краях!

— Вы глубоко правы, месье, я вполне разделяю ваши мысли о роли и месте цветной расы, тем более что, как вы изволили заметить, я сам являюсь креолом. Я наблюдал за их борьбой и радовался успехам, которыми она достойно увенчалась. Так что я во всеуслышание провозглашаю: будущее французских колоний принадлежит людям с цветной кожей!