Поиск

Шелгунова

Шелгунова Рассказ Храбрый лев (сказка)

Жил-был павлин с павой на берегу большой реки. Они жили в густом лесу, где было очень много зверей. Ночью павлин и пава взбирались на деревья, потому что боялись зверей, а днем сходили вниз и выискивали себе пропитание. Страх их все усиливался с каждым днем, так что, в конце концов, они решили переселиться куда-нибудь в другое место. Долго искали они себе подходящего помещения и, наконец, увидали остров, густо заросший деревьями.

Они переселились на остров, кормились плодами и пили речную воду. Так они жили да поживали, как вдруг к ним прилетела утка. Утка чем-то была так перепугана, что не останавливаясь добежала до дерева, на котором они жили, и только тут остановилась и точно немного успокоилась. Павлин был убежден, что с уткой что-нибудь случилось необыкновенное, и начал ее расспрашивать, что с ней и чего она так испугалась.

— Ах! Я сама себя не помню! — отвечала она. — Испугалась я сына Адама. Берегитесь! Берегитесь сынов Адама!
— Да чего же бояться? — сказал павлин. — Чего теперь тебе бояться, раз ты с нами?

— Слава Богу, — отвечала утка, — что я добралась до вас и что теперь мне не так страшно. Я пришла к вам, чтобы подружиться с вами.
— Милости просим! милости просим! — сказала она. — Я очень рада. Ничего не бойся! Ведь мы живем на острове, и сыну Адама ни за что не добраться до нас. Со стороны земли к нам не попасть, а со стороны моря — и подавно. Успокойся и расскажи лучше, отчего ты испугалась сына Адама.

— Ах, пава, пава! — сказала утка. — Всю жизнь спокойно прожила я на таком же острове и никаких неприятностей не знала до тех пор, пока раз ночью не увидала сна, будто сын Адама говорил со мной, и я говорила с ним. Я когда-то слышала от одного мудреца такие слова: «Смотри, утка, берегись сына Адама, и не верь его словам и его ласкам: он хитер и умен. Бойся его лукавства; про него можно сказать, что он мягко стелет, да жестко спать . Знаешь, что сын Адама обманывает даже рыб: вытаскивает их крючком из воды и хитростью излавливает слона? Никто — никакая птица, никакой хищный зверь, не убережется от него! Все это я слышал и передаю тебе». Я проснулась в страхе и ужасе и до сих пор не могу успокоиться: все боюсь за себя, боюсь, чтобы сын Адама не поймал меня в сети. С наступлением вечера я совсем потеряла силы и мне захотелось пить и есть. Скрепя сердце, пошла я, куда глаза глядят, и, подойдя к горе, у входа в пещеру увидала молодого льва, желтого цвета. Лев, заметив меня, очень обрадовался. Мои перья и мой изящный стан понравились ему, и он сказал мне:

— Подойди ко мне поближе! Как тебя зовут и из какой ты породы?

— Зовут меня уткой, — отвечала я, — и я из породы птиц. А зачем ты пришел в эти места?
Тут молодой лев рассказал мне нечто вроде того, что я рассказывала вам, и, выслушав его, я вскричала:

— Ах, лев! Ведь я пришла к тебе, чтобы просить тебя защитить меня от сына Адама. Ведь и я его ужасно боюсь, а теперь, узнав, что даже ты, сын царя диких зверей, тоже его боишься, я, право, не знаю, что мне и делать.
Я продолжала уговаривать молодого льва пойти на сына Адама и убить его. Он, наконец, вскочил с своего места и пошел, ударяя хвостом по спине. Я тоже пошла вслед за ним.

Мы шли по дороге и вдруг увидели пыль, а посреди пыли бежавшего, сломя голову, осла. Он то бежал, то скакал, то вдруг бросался на землю.

— Эй ты, полоумное животное, — крикнул ему лев, — из какой ты породы и зачем бежишь сюда?

— Я из породы ослов, царевич, — отвечал осел, — и бегу я сюда, чтобы спастись от сына Адама.

— Так разве и ты боишься, что сын Адама убьет тебя? — спросил лев.

— Нет, царевич, я боюсь, что он поймает меня и начнет на мне ездить: у него есть седло, и он может положить его мне на спину, подвязать подпругой, вложить мне в рот удила и погонять меня палкой, чтобы заставить бегать шибче, чем я могу бегать. Когда я буду спотыкаться, он начнет меня ругать; потом, когда я состарюсь, он наденет на меня деревянное седло, начнет возить на мне воду с реки и замучит меня до смерти; а когда я умру, то мой труп выбросят на съедение псам. Вот поэтому-то я так и встревожен.

— Куда же ты направляешься? — спросил лев у осла.

— Я увидел сына Адама еще до заката солнца, — отвечал осел, — и теперь бегу от него: мне, может быть, удастся спастись от его преследования.

Осел хотел уже проститься с нами, но на дороге опять поднялось облако пыли, и, когда оно улеглось, мы увидели красивую вороную лошадь с белым пятном на лбу. Конь остановился, подбежав ко льву. Молодой лев, увидев коня, пришел в восторг.
— Скажи мне, из какого ты рода, — сказал он ему, — и почему ты, такое красивое животное, бежишь в пустыню?

— Царь диких зверей, — отвечал конь, — я из породы лошадей и бегу от сына Адама.

Молодой лев не мало удивился и возразил:

— Не говори подобных вещей и не позорь себя. Ты велик и так быстро бегаешь, — ну как же можешь ты бояться сына Адама? При своем росте и силе ты легко мог бы убить его своим копытом, а ты вдруг бежишь от него…

Лошадь, выслушав его, захохотала.

— Нет, — сказала она, — мне не одолеть его, царевич! Ни рост мой ни сила ровно ничего не значат перед хитростью и умом сына Адама. Он свивает из волокон пальмового дерева веревку и опутывает лошадям ноги, надевает узду и привязывает нас к высокому столбу. Лошадь должна стоять таким образом и не может лечь. Когда же человеку вздумается ехать верхом, он вкладывает ногу в стремена и садится на седло, дергает за узду и заставляет ехать, куда хочет, а стременами бьет по бокам до крови. Лучше не спрашивай, царевич, как лошади страдают от сына Адама! Когда они становятся стары и немощны, так что не могут быстро бегать, он продает их на мельницы, и там они день и ночь вертят колеса, пока совсем не изнемогают; а тогда их отдают на убой, предварительно сняв кожу.
Выслушав коня, лев пришел еще в большую ярость, и сказал:

— Когда ты встретился с сыном Адама?

— Я встретился с ним в полдень, на этой самой дороге.

В то время, когда молодой лев разговаривал с конем, по дороге снова показалась пыль, и вскоре появился громадный верблюд. Молодой лев, увидев такое большое и страшное животное, вообразил, что это сын Адама, и хотел уже на него броситься; но я сказала ему:

— Постой, царевич, это вовсе не сын Адама, а верблюд, и, кажется, он тоже бежит от сына Адама.

Верблюд подбежал к нам и поклонился. Лев ответил на поклон и спросил:

— Скажи, пожалуйста, зачем ты прибежал сюда?

— Я бегу от сына Адама, — отвечал верблюд.

— И как же, при твоем росте и силе, можно бояться сына Адама? — спросил лев. — Ведь тебе стоит только ударить его ногой, и из него дух вылетит!..

— Ах, царевич, — отвечал верблюд, — да знаешь ли ты, что с сыном Адама мы ничего сделать не можем, и одна только смерть может победить его! Он может просунуть мне в нос веревку и надеть на голову узду, а потом поручить меня малому ребенку, и малютка, несмотря на всю мою силу, поведет меня, куда захочет. Сын Адама может заставить меня работать дни и ночи, а когда я состарюсь и лишусь силы, он продаст меня живодеру, и тот заколет меня; кожу продаст кожевникам, а мясо отдаст кухаркам. После этого что же говорить о сыне Адама?

— А в какое время дня ты видел сына Адама? — спросил лев.

— Я ушел от него, когда солнце было уже близко к закату, и я думаю, что он, не найдя меня на месте, теперь ищет меня; поэтому позволь мне, царевич, бежать скорее в пустыню.

— Подожди немного, — отвечал молодой лев, — подожди, верблюд, и будь свидетелем, как я разорву его на части и накормлю тебя его мясом.

— Ах, царевич, — сказал верблюд, — боюсь я за тебя! Сын Адама очень умен и коварен. Лучше не связывайся с ним.

Во время разговора верблюда со львом показалось облачко пыли, и, когда оно улеглось, мы увидели тощую, маленькую фигуру старика. На плече он нес корзинку с плотничьим инструментом, а на голове, покрытой зеленой ветвью, он нес восемь досок. Он шел тихим шагом и вел за руку двух детей. Не останавливаясь, подошел он ко льву. Когда я увидела его, то упала от страха. Лев же прямо подошел к нему. Плотник улыбнулся и сладким голосом сказал:

— О, славный, великодушный царь! Да сохранит тебя Аллах и да пошлет он тебе счастье, радость и могущество! Защити меня от моего обидчика и злодея. Только ты и можешь спасти меня!
Плотник, стоя перед львом, вздыхал, плакал и стонал. А юный лев, услыхав его стоны и жалобы, сказал:

— Я готов защитить тебя от твоего преследователя. Скажи мне, кто твой преследователь, и что ты за дикий зверь, до сих пор мне совершенно неизвестный? Такого красивого зверя я до сих пор никогда не видывал и такого красноречия никогда не слыхивал. Какого ты рода?

— Я, царевич, из рода плотников, а преследователь мой — сын Адама, и завтра утром он будет в здешних местах.

Услыхав такие слова, лев взволновался так, что у него потемнело в глазах. Он зарычал, и глаза его заметали искры.

— Клянусь Аллахом, — вскричал он, — я не лягу спать сегодня до утра и не вернусь к отцу, пока не исполню своего желания! — Взглянув на плотника, он прибавил: — Я вижу, что ноги у тебя очень коротки, и тебе не поспеть за нами. Окажи же мне, куда ты идешь?

— Я иду, — отвечал плотник, — к визирю твоего отца, к рыси. Услыхав, что сын Адама вступил в эту местность, визирь сильно испугался за себя и послал за мною, прося меня сделать ему дом, в котором бы он мог спрятаться так, чтобы никто из сынов Адама не достал его. Услыхав об его желании, я взял эти доски и пошел к нему.

Выслушав плотника, молодой лев почувствовал страшную зависть и сказал:

— Клянусь тебе своей жизнью, что я заставлю тебя сначала сделать из этих досок дом мне, а потом уже строить что-нибудь для рыси. Сначала ты исполнишь работу для меня, а потом уже пойдешь к рыси.

— Царь зверей, — вскричал плотник, — я не могу что-либо строить для тебя, пока не исполню заказа рыси; а потом я приду к тебе и выстрою тебе дом, в котором ты укроешься от своего врага.

— Нет, клянусь Аллахом, — крикнул лев, — я не пущу тебя пока ты не сколотишь мне из этих досок дома!

Он шутя прыгнул на плотника и лапой сбросил корзину с его плеча. Плотник упал без чувств, а лев засмеялся над ним.

— Какой ты слабый и бессильный! — сказал он. — Не мудрено, что ты боишься сына Адама.

Плотник же опрокинувшись навзничь, страшно рассердился, но скрыл гнев свой от льва и привстав улыбнулся ему.

— Ну, хорошо, я сколочу тебе дом, — сказал он.

Он взял доски, сколотил ящик в рост льва и только оставил отверстие для крышки. В крышке он провертел дырки и, выбрав крепких новых гвоздей, сказал льву:

— Ну, влезай в это отверстие!

Молодой лев очень был доволен и подошел к ящику, но заметил, что отверстие довольно узко.

— Ничего! Влезай туда и подожми лапы, — сказал плотник.

Лев исполнил желание плотник и влез в ящик; но хвост его остался снаружи. Вследствие этого он захотел выбраться из ящика, но плотник сказал ему:

— Погоди, я посмотрю, можно ли уложить с тобой и хвост.

Молодой лев успокоился, а плотник сложив в ящик хвост быстро наложил крышку и стал прибивать ее гвоздями.

— Зачем ты, плотник, сделал мне такой тесный дом? — крикнул лев. — Выпусти меня!

— Ну, нет, этого не будет! — отвечал плотник. Ты отсюда не вырвешься. — Плотник захохотал и прибавил: — Ты попался в клетку, как самый последний зверь.

— Брат мой, — сказал лев, — зачем ты со мною так говоришь?

— Знай же, глупец, — отвечал плотник, — что ты попался в сети, которых так боялся. Судьба твоя решена, и ничто тебе не поможет.

Когда лев услышал эти слова, он понял, что плотник-то и был сын Адама.

— Я страшно за себя испугалась и тотчас же улетела. Страх мой еще более усилился, и вот уже два дня, как я бегу от сына Адама.

Павлин, слушая утку, не мог надивиться и затем проговорил:

— Ну, сестрица, теперь тебе нечего бояться сына Адама, так как мы находимся на острове посреди моря, и сыну Адама к нам не добраться. Выбирай себе место жительства и живи с нами, пока не успокоишься.

— Боюсь, чтобы не случилось со мной чего-нибудь ночью, — отвечала утка: — от своей судьбы никому не уйти.

— Останься с нами, — сказала пава.

Павлин и пава продолжали уговаривать утку, пока та, наконец, не согласилась.

Они поселились вместе и стали жить да поживать, пока не увидели корабля, плывшего по морю. Корабль встал неподалеку на якоре, а сошедший с него народ разошелся по острову, и, увидев павлинов и утку, подошел к ним. Павлины поднялись в поднебесье, а утка так растерялась, что только в последнюю минуту побежала. Ее, беднягу, тотчас же поймали и взяли с собой на корабль.

 

Шелгунова Рассказ Шалунья

На большой террасе довольно тихо. Слышатся только возгласы годовалого мальчика Сережи и мурлыканье кошки. Сережа сидит на стуле, за столом, и спускает на ниточке игрушку; за ней летит друг его Амишка. У стола же сидит няня и мажет лаком мамины сапоги. Лак она поставила перед собою на стул. В углу на скамеечке сидит Ниночка, четырехлетняя девочка. Няня часто поглядывает на нее, но Ниночка занялась куклой и совсем поглощена своим делом.
В прихожей вдруг раздается звонок. Дома никого нет: папа ушел на службу, Володя, старший брат, в гимназии, а мама ушла с кухаркой за провизией, потому что сегодня обедает какой-то гость.

Няня встает, ставит сапог на пол, кисточку вкладывает в банку и бежит отворять, крикнув:

— Ниночка, присмотри за Сережей, чтобы не упал!

Ниночка бросила куклу и мигом очутилась около стола. Сережа, увидав свою любимицу, протянул к ней ручки.

— Сиди, сиди смирно, — как большая проговорила Ниночка.

Сережа занялся игрушкой, а Ниночка посмотрела на сапог, потом взяла его в руки и стала вертеть в разные стороны, потом вытащила кисточку из склянки и помазала ею по сапогу, причем пролила несколько капель на пол.

— Дай! дай! — крикнул Сережа.

— Хочешь рисовать? — спросила Ниночка и поднесла к брату кисточку.

Сережа сейчас же ухватился за черную кисточку, сделанную из губки, насаженной на толстую проволоку. Губка в руках мальчика сжалась, и из нее потекла черная, как чернила, жидкость. Ниночка этим не только не смутилась, но окунула кисточку еще раз в скляночку, и на этот раз сама стала разрисовывать щеки брата.
Но, должно быть, эта разрисовка не пришлась мальчику по вкусу, потому что он стал плакать — сначала тихо, а потом так громко, что сестра хотела скрыть свое преступление, и впопыхах опрокинула склянку.

О, ужас! — няня в прихожей уже запирала за кем-то дверь.

Ниночка схватила пеленку и стала вытирать щеки брата, но видя, что щеки не стираются, начала вытирать пролитый лак на полу и на стуле.

Можете себе представить, в каком виде застала ее няня?

— Господи Боже мой! — только могла она проговорить, в ужасе остановившись в дверях. — Что ты наделала, озорница!

Няня взяла Сережу на руки и начала его мыть. Но мыть было очень трудно.

Новый звонок… Няня кладет мальчика в постельку, а сама бежит отворить дверь. Ниночка слышит, что приехала мама, которой няня говорит:
— Пожалуйте, полюбуйтесь на вашу Ниночку.

Мама распорядилась сделать Сереже ванну. Его вымыли, но вымыли с большим трудом, и уложили спать. Ниночку пришлось мыть тоже в ванне.

В детской тихо, — няня кричать не позволяет, — и Ниночка пошла ходить по другим комнатам. Мама занята по хозяйству, а Ниночка посадила куклу в столовой за стол, и, подставив стул к буфету, взлезла на него, чтобы достать какого-нибудь угощения для своей куклы.

Буфет легко отворился. Ах, как это хорошо! На самом видном месте стоит вазочка с вареньем. Ниночка берет ложечку варенья, слезает со стула и несет ее кукле. Так как кукла, несмотря на близость ложки, вымазавшей ей лицо, проглотить варенья не могла, то Ниночка проглотила сама вместо нее и снова взлезла на стул. Вторая ложка варенья попала Ниночке не в рот, а на чистое платье. Она сняла руками ягодки, и в эту самую минуту увидела перечницу в виде мельницы.

Эта перечница всегда привлекала ее внимание. За обедом она часто протягивала за нею руки, но ее всегда останавливали. А теперь эта самая мельница стояла тут, — она могла взять ее, — и в комнате никого не было. Ниночка схватила мельницу и стала вертеть за ручку над вазочкой с вареньем.

Долго ли она вертела — неизвестно; но вот из детской послышались шаги няни, и Ниночка поспешно поставила перечницу, захлопнула дверцу в буфет и на вопрос няни:

— Что ты там делаешь, Ниночка? — скромно отвечала:

— Играю.

— С куклой?

— Да.

Взяв куклу, Ниночка прошлась по столовой, и так как часы пробили два раза, то она подняла голову и стала смотреть на них.

— Отчего они прозвонили так мало? Надо заставить их звонить еще!

Задумано — сделано.

Ниночка кладет куклу на пол, ставит на стол под часами стул и, как матрос, влезает на него. Стрелки так и вертятся, а упрямые часы не звонят. Новый часовых дел мастер доработался до того, что одна из стрелок полетела на пол. Значит, довольно, да оно и скучно, потому что часы не только не били, но даже перестали и ходить.

Ниночка слезла, поставила стул на место, взяла куклу и пошла в детскую. Сережа проснулся, и в детской можно было бегать и кричать.

Следы от варенья Ниночка прикрывала куклой, и няня не заворчала на нее.

Володя вернулся из гимназии, папа с гостем пришли со службы. Стол был накрыт.

Ниночка была так тиха, что папа спросил ее: не болит ли у нее что-нибудь?

— Нет, ничего не болит.

За обедом Ниночка вела себя примерно, так что гость похвалил ее.

— Да она у вас умница! — сказал он.

— Озорница! — заметила няня.

В конце обеда подали вафли и к ним варенье. Вдруг гость, взяв в рот кусок вафли с вареньем, быстро вскочил и бросился из столовой. Вслед за ним вскочил из-за стола папа. Когда переполох кончился, все Ниночкины проказы этого дня были открыты. Гость, посмотрев на Ниночку, сказал:

— Теперь я знаю, что ты ужасная девочка.

— Озорница, — проговорила няня. — Глаз спустить нельзя.

 

Шелгунова Рассказ Охота на медведя, рассказанная им самим

Мы с Петром никогда не любили друг друга. Петр был охотник и вздумал поселиться в моем родном лесу. С первой же встречи он сделался моим врагом. Он постоянно старался изловить или подстрелить меня, и мог ли я после этого любить его?

Мне иногда приходило в голову, что, наверно, он был один из тех охотников, которые убили мою мать, моего маленького брата и сестру; но это было очень давно, когда я был маленьким медвежонком, и я почти ничего не помню… Я помню только, как нам было весело — нам, трем медвежатам, в то время, когда о нас заботилась мать, а мы только и делали, что играли целые дни. Как добра и ласкова была с нами наша мать! Да, она была добра, хотя другие не находили этого.

Все изменилось, когда я остался один. Я был слишком мал и не умел сам находить себе пищи, и из счастливого толстого медвежонка я скоро сделался несчастным, худым, голодным, маленьким зверем.

У меня был отец; но не думайте, что он стал заботиться обо мне, когда я остался таким беспомощным: он, наверно, никогда и не вспомнил обо мне.
Медведи-отцы не заботятся о том, что делается с их детьми. Таков уж обычай у нас, медведей.

Тяжело было жить первые недели, но затем, с наступлением лета, дела мои пошли лучше. В лесах поспели ягоды, орехи, и я вволю наедался ими, так что к началу зимней долгой спячки я окреп и пополнел.

Мало-помалу я стал большим медведем. Подобно другим медведям, я вел одинокую жизнь в лесах, где научился находить пищу в изобилии.

В еде я не был очень разборчив: я питался кореньями, ягодами, рыбою, птичьими яйцами и самими птицами, если только мог поймать их в гнезде; но более всего я любил мед.
Для меня было настоящим праздником, когда я слышал в дупле жужжание пчел и мог добраться до улья. На жало пчел я не обращал внимания.

Хотя я вел и одинокую жизнь, но эта жизнь была все-таки довольно приятна, пока несносный Петр не поселился со мной по соседству. Я уже говорил вам, какой это был беспокойный сосед. Никак не могу понять, с какой стати он и другие люди преследовали меня.

Если бы они оставили меня в покое, я не заводил бы с ними никогда никакого дела. Я вовсе не похож на своего родственника, стервятника, и есть людей совсем не хочу. Я хочу только летом спокойно ломать деревья, а зимою подольше спать.

Ах, если бы вы знали, как приятно спокойно спать всю зиму, все долгие холодные зимние месяцы, — вы, наверно, пожелали бы сами сделаться таким же медведем, как я! С наступлением осени я выискиваю себе удобное, спокойное местечко, обыкновенно под упавшим деревом; и потом, как только начнутся морозы, я залезаю туда. Я обыкновенно иду в свое убежище задом наперед, чтобы по следам не узнали, где я. Ведь мы, медведи, звери умные!

Особенно люблю я уходить в свою берлогу, когда начинает падать снег, так как снег все собою прикрывает. Вы, может-быть, думаете, что я не могу дышать под снегом? Нет, дыхание у меня такое теплое, что от него в снегу делается дырочка, через которую проходит воздух. Мне в берлоге вовсе не душно, и я был бы очень рад, если бы меня никто не беспокоил до самой весны.

Но разве можно спокойно спать, живя по соседству с Петром? В первую же зиму, задолго до того времени, когда мне пора было просыпаться, он открыл мою берлогу. Собаки его обступили меня и начали беспокоить. Мне поневоле пришлось вскочить. Сам Петр ждал меня неподалеку с ружьем; но я выпрыгнул и побежал так быстро, что он только успел отскочить за дерево.
Он выстрелил, но, к счастью, промахнулся.

В продолжение следующего лета он несколько раз охотился на меня; но мне всегда удавалось уходить от него. Вы считаете нас, медведей, глупыми; но это неправда: мы, может быть, кажемся глупыми, но, в сущности, мы звери умные.

Снова настала осень, и, прежде чем залечь в берлогу, я пошел побродить в последний раз, чтобы хорошенько поужинать перед тем, как отправиться спать. Я шел по лесной тропинке, так как мы, медведи, обыкновенно любим ходить по протоптанным дорожкам. Дорожка привела меня к ручейку, через который были перекинуты ели. Я начал осторожно переходить через этот мостик.

У нас, у медведей, отличное чутье, что нередко спасает нас; но на этот раз я шел по ветру, так что чутье мое не могло принести мне никакой пользы.

Надо вам сказать, что Петр охотился около ручья за дикими утками и сидел, спрятавшись за этим самым мостиком. Земля была покрыта мягким снегом, так что он не мог слышать моих шагов. Я подошел к нему совсем близко, прежде чем мы увидели друг друга.

Мы оба вздрогнули, и я уверен, что Петр испугался. Он поднял ружье и выстрелил. Может быть, он был слишком испуган, но только выстрел в меня не попал.

Я рассердился, зубами схватил я ружье, и хотя железного дула перекусить не мог, но дерево изломал в кусочки.

Петр не сделал попыток спасти свое ружье или защищать себя. Он упал на землю и лежал спокойно, вытянув руки. Я подумал, что выстрелившее ружье убило его вместо меня. Я несколько раз обошел кругом него. Он не шевелился, и так как мы, медведи, никогда не трогаем спящего или мертвого человека, то я оставил его в покое и обратил внимание на его дичь. У него в ягдташе было столько уток и кроликов, что я мог отлично поужинать.

Еда очень заняла меня. Я стоял, повернувшись спиною к Петру, и совсем забыл о нем. Вдруг, смотрю, он — человек, которого я считал мертвым, — убегает в лес.

Я уже перестал сердиться на него: чудесный ужин, который, я получил от него, смягчил мое сердце. Но если человек бежит, то что же делать медведю, как не преследовать его? Я побежал за ним.

Скоро я почти нагнал его; но он побежал скорее, как только заметил, что я близко. Мне непременно захотелось изловить его. Охота всегда горячит, — тем-то она и приятна! Мне доставляло большое удовольствие гоняться за Петром.

Ничего не помня от страха, Петр бежал прямо к реке, — к большой реке, в которую впадают ручьи.

Я думал, что, когда он добежит до берега, ему придется вернуться, и тут — то я могу поймать его, но он не вернулся, а бросился к дереву и полез на него.

Но ведь и я умею лазить. Я тоже полез, хотя и не так прытко, как Петр. На верху дерева он перелез на сук и обернулся ко мне. Он, верно, думал, что я слишком тяжел и не решусь лезть на такой тонкий сук.

Может быть, мне и вправду не следовало бы этого делать; но я так разгорячился, что, добравшись до сука, ни о чем не мог думать.

Я полез за Петром. Меня забавляла эта охота; что же касается Петра, то, судя по его бледному лицу и стучавшим зубам, его она нисколько не забавляла.

По мере того, как я лез по суку, Петр отодвигался от меня все дальше и дальше на край сука.

Сук согнулся, потом что-то хрустнуло — сук подломился, и мы с Петром полетели вниз.

Дерево было высокое, а мы были у самой верхушки. Если бы мы упали на твердую землю, мы сильно ушиблись бы; но дерево стояло около самой реки, и мы упали в воду, что было тоже не особенно приятно.

Понравилось ли Петру это купанье — я не знаю; но мне оно вовсе не понравилось.

Вода была холодна, как лед; к счастью, я умею плавать не хуже бобра; я скоро выплыл на берег и, хорошенько встряхнувшись, пошел дальше, как ни в чем не бывало.

После моей холодной ванны я совсем забыл о Петре; а когда я о нем вспомнил, то его не было уже видно. Я думаю, что он тоже доплыл до берега, только постарался не попадаться мне на глаза. Наверно, он, дрожа всем телом, пробрался до своего дома и не захотел больше в этот день охотится на медведя.

 

Шелгунова Рассказ Ятов-Бахвалов

В саду на зеленой скамейке сидели два мальчика лет шести и, болтая ногами, разговаривали.
— Папа мне говорил, что летом волки вовсе не страшны, — рассказывал Володя, белокурый здоровый мальчик, — так что, когда я заблудился, я не очень струсил.

— Есть чего бояться! — важно проговорил Юра, черненький красивый мальчик, читавший уже книги.

— Волка-то? И ты бы не испугался?

— Я-то? Да я его нисколько бы не испугался. Я тигра бы не испугался. Пальнул бы в него — вот и все… Я-то?..

— Да разве ты умеешь стрелять?

— Я-то?..

Юра замолчал. Он не только не умел стрелять, но даже боялся заряженного ружья…

— Ну, все равно, — сказал он, — можно и не умея стрелять.

— Это правда, — проговорил Володя.

В этот день вечером, перед тем, как ложиться спать, Юра вспомнил, что оставил в саду книгу, и так как погода была пасмурная, и мог пойти дождь, то он и пошел в сад, чтобы взять ее. Что было в саду — неизвестно, но только Юра несся домой, как стрела, и, задыхаясь, кричал:

— Пантера! Пантера!

В это время прислуга только что поужинала и вышла посидеть на дворе, на лавочке. Услыхав крик Юры, все бросились в сад.

— Что такое? — спрашивал Гаврила.

— Пантера! Большой, черный, страшный зверь, — задыхаясь говорил Юра.

— Где?

— В цветнике у скамейки.

— Сейчас возьму ружье, — проговорил Гаврила.

— Не надо, не надо, — со страхом вскричал Юра, — возьми палку!

Гаврила в сопровождении трех женщин смело двинулся на страшного зверя. Из комнат вышла Юрина мама и пошла тоже туда. Держась за ее юбку, двинулся и Юра. В цветнике между тем послышался громкий хохот. Всех громче хохотал Онька, сын Гаврилы, ровесник Юры.
— Зверь-то Чернушкин черный кот Васька! Ай да страшный зверь! — говорил Гаврила. — Кота барин испугался! А, небось, как днем заведете речь, так все я… то… я… то!

— Ятов, — тихо прибавил Онька.

На другой день Володя уже знал, что Юра черного кота принял за пантеру, и с усмешкой говорил ему:

— Как это ты кота-то принял за пантеру?

— Да ведь темно было…

— И испугался?

— Я-то?..

Юра вдруг вспомнил, что Онька назвал его Ятовым и замолчал.

— Ведь самые знаменитые охотники, — сказал он наконец, — пугались своих первых зверей. Когда я буду большой, я буду непременно охотиться на крокодилов. Уж я-то их не испугаюсь… я… то…
— И какой же ты хвастушка, — сказал работавший тут Гаврила, — по-нашему, по-русскому, мы таких людей зовем бахвалами…
— Оно и кстати, — исподтишка прибавил Онька, — Ятов-Бахвалов и выйдет.

Тут даже добродушный Володя не мог удержаться и засмеялся.

В этот вечер Юра пошел гулять по саду и мечтал об охоте. Вечер был теплый, но темный. Спустившись к пруду, Юра стал немного тревожиться: там были высокие деревья и кусты. Кругом все было тихо. Вдруг что-то тяжелое шлепнулось в воду, и затем послышалось несколько ударов.

— Крокодил! Крокодил! — не своим голосом кричал Юра, стрелой вбегая на гору. — Аа! Ай! Гаврила! Гаврила! Скорее!

На этот крик сбежалась и направилась к пруду целая толпа.
— Куда вы! Куда вы! — в страхе кричала птичница. — У меня там утка сидит на яйцах!

— Крокодил! Крокодил! — шептал Юра.

Лишь только все подошли к пруду, как утка спрыгнула в воду и несколько раз ударила по воде крыльями.

Юра покраснел. Утка-крокодил также шлепнулась в воду.
— Напрасно только изволили потревожить нас, господин Ятов-Бахвалов, — сказал Гаврила.

 

Шелгунова Рассказ Медвежонок

Это было прошлою зимою. Мы жили в деревне, где устроена была большая охота. Охотники уехали рано утром в лес, а мы ждали их к ужину. Стол был накрыт в ярко освещенной комнате. Под окнами, наконец, заскрипели сани, послышались голоса, и охотники пошли мыться и одеваться.
— А вот что папа прислал детям, — сказал вошедший лесник, подавая старый байковый платок, в котором было что-то завязано.

— Что это такое? — закричал Володя, а Ниночка присела на пол и стала развязывать узел.

— Бабушка, — проговорила она, — там что-то мягкое и теплое.

— Верно, курочка.

— Нет, верно, щенок.

— Собака! Собака! — закричала Ниночка.

На развязанном платке сидел медвежонок и с удивлением озирался. Все для него было ново: и люди, и голоса, и яркий свет, и тепло. Медвежонок был слишком мал и еще не знал страха.

— Кажется, это медвежонок, — проговорил Володя.

— Медвежонок, — отвечала я, удерживая Ниночку, которая собиралась вскочить на стул. — Он ничего не сделает: он крошечный.
Дети прыгали около него и спорили, кому взять его на руки.

— Его надо напоить, — сказал лесник, — он у нас с утра в узле.

В столовую набралась вся прислуга смотреть на зверя.
Медвежонку поставили блюдечко с молоком, но с блюдечка есть он не умел, а поймав мой палец, начал его сильно сосать.

Я тотчас же послала в деревню за соской, которую мы приделали к бутылке. К этому времени охотники собрались в столовую и сели ужинать.
Няня же и дети напоили медвежонка, и тот, очень довольный, развалился на спину и собрался кататься.

— Дети, восемь часов, спать пора! — сказала няня.

— А медвежонок-то как же? — спросили дети.

— Ну, берите его пока с собой и там уложите, — сказал папа.

В детской в этот вечер дольше обыкновенного слышались голоса. Медвежонок, положенный в углу, напился молока сам и уснул раньше детей.