Опубликовано: 19 февраля 2021

Просмотров: 199

Глава 17 Приключения в стране львов — Луи Буссенар

Гроб на борту яхты. — Леденящий душу страх. — Жертва эпидемии. — Прощай, моряк! — Пока двое друзей путешествовали. — Мадам Барбантон в отсутствие мужа. — Самопожертвование. — Перерождение моральное и даже физическое. — Сладкие волнения. — Жандарм обвиняет себя. — Фрике возвращает медальон владелице. — Два выигрыша четы Барбантон.

На палубе яхты происходила волнующая и печальная церемония.

Сначала Фрике и Барбантон увидели весь экипаж корабля, построившийся в две шеренги и скорбно молчавший; потом заметили неподалеку от рулевой рубки длинный прямоугольный предмет, покрытый национальным флагом, и поняли, что перед ними стоит гроб.

Страх сжал парижанам сердца, и им показалось, что миновала целая вечность, пока они наконец с облегчением не перевели дух.

О, прекрасный эгоизм дружбы! Из заднего люка с трудом поднимался на палубу месье Андре! Он шел туда, куда призывал его долг.

Значит, их друг жив!

Разумеется, они будут оплакивать неведомого мертвеца, но можно ли винить их за то, что они испытали радость, поняв всю беспочвенность тревоги за Андре?!

— А вдруг эта несчастная женщина умерла, и я даже не успел проститься с ней?! — горестно прошептал жандарм.

Андре подошел к гробу, обнажил голову и, обращаясь к команде, проговорил следующие слова:

— Я пришел сюда, чтобы вместе с вами проводить в последний путь нашего замечательного рулевого Ива Танде, которого унесла безжалостная эпидемия. Наш добрый товарищ будет спать в чужой земле, но я позабочусь о том, чтобы за его могилой тщательно ухаживали… К несчастью, большего я для него сделать не могу! Никто из нас не забудет печальной стоянки в Сьерра-Леоне, и мы сохраним в наших сердцах вечную память о друге, погибшем на своем посту! Прощай, Ив Танде! Прощай, отважный моряк! Ты умер честно, так покойся же с миром!

При этих словах капитан подал знак, боцман свистнул в дудку, и гроб, поднятый четырьмя матросами, установили на траурно убранную шлюпку, подвешенную за бортом яхты на талях.

Затем прогремел пушечный залп, и шлюпка вместе с рулевым и гребцами медленно опустилась на воду.

Одновременно снарядили большой катер, к штурвалу которого встал сам капитан, и делегация от экипажа направилась к берегу, чтобы сопроводить гроб на английское кладбище.

И только тут Андре заметил своих друзей.

Он протянул к ним руки и воскликнул:

— Наконец-то вы вернулись! Но при каких печальных обстоятельствах!

— На нашу яхту проникла желтая лихорадка, ведь так?

— Увы! Нас постигло большое несчастье, и дай Бог, чтобы не было еще и других жертв!

— Значит, на борту есть больные?

— Да. Ваша жена, Барбантон! Бедняжка! Пойдемте, дружище, она ожидает вас с большим нетерпением!

— Сейчас, месье Андре! Фрике, не оставляйте меня, я чувствую себя таким несчастным, когда думаю, что эта женщина, которая все-таки носит мою фамилию, заболела опаснейшей болезнью… Она очень плоха? Скажите правду!

— Два дня мадам была при смерти, но теперь самое страшное позади.

— Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Однако, месье Андре, женщина, которая выздоравливает после желтой лихорадки, не может не нервничать… и, честное слово, мне снова делается страшно!

— Да Бог с вами, мое старое дитя, не говорите глупостей! Уверяю вас, что после этого тяжелого потрясения ваша жена и морально и физически стала совсем другим человеком.

— Неужели, месье Андре?

— Чистая правда, мой друг! Лихорадка проникла к нам десять дней назад. Сначала мы были этим очень подавлены, потому что у нас заболело сразу двое и в один день… Я тогда едва мог двигаться и только давал указания, как надо ухаживать за больными… И как вы думаете, Барбантон, что сделала ваша жена? Она стала сиделкой, днем и ночью дежурила в лазарете, выполняя всю необходимую и малоприятную работу! Ее самоотверженность и стойкость восхищали весь экипаж! Я утверждаю — и такого же мнения придерживается английский врач, посещавший яхту, — что ее энергия и упорство помогли больным куда больше, чем любые лекарства: ведь она поддерживала в людях бодрость духа… Один из наших матросов, без всякого сомнения, обязан ей жизнью… К несчастью, четыре дня назад, когда он находился уже вне опасности, его спасительница заболела сама. К сожалению, ей не удалось выходить того, кого мы с вами сегодня хоронили… Но что же вы медлите? Идите, идите к ней, она то и дело спрашивает о вас, и ваше появление непременно ускорит выздоровление!

— Вы ничего не перепутали, месье Андре? — пролепетал добряк жандарм, в душе которого проснулись воспоминания о прошлом.

— Неужели я стал бы лгать вам? Единственное, чего она боялась, — это умереть, не помирившись с вами!

— Тогда ведите меня к ней, дорогой друг! Клянусь, даже в первом бою я волновался меньше!

Бреван улыбнулся, оперся на плечо Фрике и начал спускаться в нижние помещения яхты. Там он подошел к каюте, дверь в которую была приотворена.

Услышав шаги трех человек, хотя и приглушенные ковром, в коридор высунулся симпатичный юнга, дежуривший возле больной.

— Она спит? — спросил Андре.

— Нет, месье, ее разбудил пушечный выстрел.

— Тогда войдем!.. — И Бреван первым шагнул за порог. — У меня для вас хорошие вести, мадам!

— Мой муж?..

— Он только что вернулся вместе с Фрике!

— Ах, месье, но где же он?!

— Минутку. Входите, дружище, входите, не будьте ребенком!

— Месье Андре, у меня ноги подкашиваются! — прошептал бывший жандарм, которого Андре почти силком втащил в каюту за руку, а Фрике подталкивал сзади.

Барбантон увидел свою жену. Она сидела на постели, опершись о гору подушек. Бледная, похудевшая, с глазами, блестевшими лихорадочным блеском… Больная, задыхаясь от волнения, протянула ему руку и разрыдалась.

Жандарму почудилось, что он прирос к полу. Старый солдат растерянно посмотрел на жену, взял ее за руку, громко кашлянул, желая скрыть смущение, и прослезился.

Полноте, да знакомо ли ему лицо этой женщины?! Его жестокое выражение смягчилось, взгляд перестал быть колючим, губы не кривились больше в ехидной усмешке.

Андре сказал правду о ее физическом преображении, но похоже было, что она преобразилась и внутренне.

Больная первой обрела дар речи.

— Ах, друг мой, — сказала она тихим, низким и ласковым голосом, — я уже не надеялась увидеться с вами! Страшная болезнь!.. Какое страдание, какая тоска в сердце!.. Поверьте мне, умереть без вашего прощения было бы ужасно! Я не ценила вас, мой бедный друг, была очень жестока и несправедлива к вам!.. Скажите, вы прощаете меня?

Барбантон, с покрасневшим носом и мокрыми глазами, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разрыдаться, ожесточенно теребил свою бородку.

— Мадам!.. Мой друг!.. Мое дорогое дитя! Я… Я — старая скотина! Господи, я же вел себя с вами как жандарм… по-военному! Я не умел вести себя иначе! Кто мог научить меня хорошим манерам — канаки?! Вы ругали меня за солдафонские повадки — и правильно делали! Я тоже сначала не понимал вас, а потом… потом было уже поздно!

— Вы так добры, ведь вы же ни в чем не виноваты передо мной! Но если вам так кажется… что же, пускай! Я не буду вам противоречить!.. Вы же видите, я собираюсь начать новую жизнь… если только Бог оставит меня в живых!

— Но вы уже почти здоровы! Так сказал месье Андре!

— Желтая лихорадка иногда дает рецидивы… и в очень тяжелой форме! И еще. Я опять о болезни… Вы вернулись, и одна моя тревога сменилась другой! Лихорадка очень заразна… может, вам не стоит бывать у меня?

— Не тревожьтесь, мадам! — вмешался Андре. — Фрике и вашему мужу ровным счетом ничего не грозит, потому что они объездили самые нездоровые места побережья и, к счастью, не заболели. Это значит, что у них выработался иммунитет… Кроме того, я думаю, что благодаря многочисленным санитарным мерам эпидемия скоро прекратится. К тому же мы вот-вот покинем этот зараженный берег. Раскочегарим нашу топку и поплывем на юг. Свежий морской воздух быстро уничтожит все болезнетворные миазмы!.. Мадам, мы оставляем вас наедине с мужем, вам есть о чем поговорить… Пойдем, Фрике!

— Иду, месье Андре!.. Но прежде мне хотелось бы отдать мадам один предмет, добытый мною при весьма странных обстоятельствах. Думаю, вы рады будете получить его.

И парижанин достал из кармана пресловутый медальон.

— Вот то, что я вынул из желудка змеи, имевшей в длину тридцать пять футов! Она проглотила эту безделушку вместе с укравшим ее у вас негром!.. Я даже не пытался открыть медальон, так что взгляните сами, на месте ли еще эта ценная бумага.

Горячо поблагодарив молодого человека, возвращающего надежду на богатство и счастье, мадам Барбантон открыла медальон дрожащими от лихорадки пальцами — и издала легкий возглас разочарования… Он был пуст!

Фрике и Андре вполголоса выругались от досады и удивления, а Барбантон остался почему-то совершенно безучастным.

— Ах, — тихо сказала больная, очень легко принявшая эту неприятность, — раз билет потерян, то нечего о нем и думать! Хотя жаль, конечно, потому что он принес бы нам целое состояние. Ну да ничего не поделаешь, дружок, придется нам с тобой и дальше усердно трудиться рука об руку.

— Решительно, Элоди, вы очень хорошая женщина, и эти слова тронули меня гораздо сильнее, чем вы можете себе представить!.. Да, мы, несомненно, будем счастливы и будем работать… если, конечно, захотим… ведь можно прожить и на ренту! Вот, возьмите… узнаете ли вы это?

Говоря так, Барбантон не спеша извлек из кармана изрядно потертый бумажник, с той же медлительностью вынул из него сложенную вчетверо бумагу и протянул ее жене.

— Как! Неужели билет?!

— Три ноля, две тысячи четыреста двадцать один! Номер моей метрики, как вам известно!

— Вот здорово! — воскликнул совершенно ошеломленный Фрике. — Как же это, жандарм?! Значит, билет был у вас, а вы мне даже ничего не сказали?!

— Извините меня, приятель, но я совсем позабыл о нем! Вот как он попал ко мне: едва лишь я встретился с Сунгуйей после моего бегства… чего уж там, будем называть вещи своими именами… как заметил у него ваш медальон. Мне это совсем не понравилось, и, будь я по-прежнему жандармом, я бы непременно посадил преступника в тюрьму… Однако не мог же я допустить, чтобы эта ценная вещь оставалась в грязных лапах подобной скотины?! Тогда я решил напоить Сунгуйю до потери сознания. Это пришлось ему по вкусу, и он немедленно произвел меня в генералы… Признаюсь без стыда, что я воспользовался его опьянением и вынул из медальона ценную бумагу… Но я сделал это с добрыми намерениями! Я собирался вернуть ее вам, дорогая Элоди, да еще вместе с моей доверенностью!

— Правда?!

— Честное слово! Когда мы приплыли во Фритаун, я собирался просить Фрике передать это вам, но потом заметил желтый флаг на мачте яхты и приспущенное национальное знамя и так разволновался, что позабыл обо всем! Зато теперь!.. Теперь я счастлив. Как же мне повезло!.. Мы с Элоди оба выиграли в этой лотерее: вы, моя дорогая, выиграли много денег, что вовсе неплохо, а я — добрую жену! И я куда богаче вас, мое сокровище! — галантно закончил свою речь бывший жандарм.

__________

Как ни ужасен тот урожай смертей, который собирает желтая лихорадка, многие все же выздоравливают после нее и до конца своих дней могут больше не опасаться этого недуга.

Иногда, кстати, случается, что эпидемия лихорадки прекращается внезапно и необъяснимо.

Протекает эта болезнь по-разному.

Чтобы ее избежать, лучше всего уехать из тех мест, где она распространена, в места с холодным климатом, например, в горы.

Разумеется, следует соблюдать меры предосторожности, которые предписывает накопленный опыт по борьбе с этой болезнью, и непременно уничтожать все вещи, принадлежавшие больным, какими бы ценными они для вас ни были.

И непременно гоните прочь всякие страхи, сохраняйте спокойствие духа, противопоставляйте беде всю вашу энергию! Вот те полезные советы, которые я могу дать.

Андре решил — по мере возможности — прибегнуть ко всем этим средствам.

На яхте «Голубая антилопа» был такой запас угля, что его вполне хватило бы для далекого похода в открытое море, и сразу же по возвращении экипажа с похорон Бреван приказал разжечь огонь в топке машинного отделения.

Он намеревался плыть к мысу Доброй Надежды.

Его решение всех удивило и обрадовало.

Новые горизонты, новые впечатления, возвращение к привычным обязанностям, благотворный морской воздух и, главное, облегчение при мысли, что они покинули зачумленный берег, — все это быстро сотрет из людской памяти грустные события последних дней.

А пока команда занималась дезинфекцией корабля. Его скребли, мыли, окуривали от трюма до верхушек мачт.

Экипаж трудился очень усердно, будучи уверен, что с болезнью покончено.

В самый момент отплытия вдруг обнаружился новый случай заболевания, но лихорадка протекала настолько вяло, что никого не испугала; наоборот, всем стало ясно, что эпидемия идет на убыль.

От Сьерра-Леоне — вернее, от Фритауна — около тысячи пятисот километров до Кейптауна[131], главного города Капской колонии. Яхта шла со средней скоростью десять узлов и через десять дней благополучно достигла Кейптауна, где ее заставили выдержать строжайший восьмидневный карантин.

Ничего другого никто и не ожидал: строгость английской санитарной службы была вполне понятна.

Супруги Барбантон, счастливые, как двадцатилетние молодожены, сошли на берег после пышного торжества, устроенного в их честь. Бывший жандарм не имел больше причин скрываться от жены в африканских дебрях, поэтому ему не терпелось вернуться в Париж, хотя Андре и предлагал им продолжить путешествие и поохотиться в разных местах земного шара.

Было решено, что они сядут на первый же пароход, отходящий в Европу.

Все нежно распрощались с супругами, и экипаж яхты, не исключая и юнги, обещал обязательно навестить чету Барбантон.

Затем на яхту погрузили большой запас свежей провизии и угля, и в одно прекрасное утро она отплыла в неизвестном направлении.

Может, мы с вами еще и встретимся с «Голубой антилопой».

Конец

Опубликовано: 19 февраля 2021

Просмотров: 196

Глава 15 Приключения в стране львов — Луи Буссенар

После победы. — «Черная неблагодарность». — Жестокое обращение с пленными. — Кровавая бойня. — Бесполезные протесты. — Приготовления к отъезду. — Наутро после казни. — Негр считает, что белые обходятся с пленными ничуть не лучше. — Дипломатия дикаря. — Сунгуйя хочет накормить свой народ слоновьим мясом. — Знаменитые полководцы не любили охоту. — Барбантон разделяет эту нелюбовь. — В поисках слона. — Похищен змеей!

Обходный маневр, совершенный Барбантоном, решил успех дела. Сунгуйя — счастливый победитель, а его соперник взят в плен самим главнокомандующим!

Никто не знал числа убитых, и эти цифры никого не интересовали.

Зато всех занимали пленные. Их насчитывалось не менее пятисот человек, многие были ранены; побежденных крепко связали и, как дрова, бросили на самый солнцепек.

Фрике и бывшего жандарма очень тревожила судьба этих несчастных.

А победители тем временем утоляли жажду, поглощая невероятное количество пива.

Сунгуйя, ставший после одержанной победы верховным вождем, как будто нарочно старался подтвердить правильность выражения «черная неблагодарность» и едва замечал европейцев, оказавших ему такую неоценимую помощь.

— Вы посмотрите только на этого молодчика, — ворчал Фрике. — Как он нос-то задирает! Хоть бы спасибо нам сказал!

— М-да, — согласился несколько сбитый с толку Барбантон. — По-моему, это просто хамство. Я, конечно, не рассчитывал на титул герцога, но такое невнимание совершенно оскорбительно!.. Боже мой! Что там происходит?! Какой кошмар!

Сунгуйя отдал приказание, от которого все негры пришли в страшное возбуждение и даже оторвались от сосудов с пивом и алугу.

Они бросились к пленникам, оттащили их к ограде и привязали к деревянным столбам.

Несчастным наверняка было очень больно, но честь не позволяла им стонать или молить о пощаде.

Когда с этим жестоким делом покончили, Сунгуйя объявил, что пленных сейчас станут избивать женщины и дети.

Тут же раздались свирепые крики, и из хижин, потрясая пальмовыми хлыстами, высыпала отвратительная толпа негритянок и тощих детей с уродливыми большими животами.

Они обрушили на бедняг град ударов; беззащитные люди извивались от боли, сжимая зубы, чтобы не закричать, но в конце концов не выдержали и начали испускать душераздирающие вопли. Человеческая стойкость все же не беспредельна!

Тем временем мужчины, радостно подбадривая истязателей, принялись точить сабли.

Фрике и Барбантон догадывались, что за зрелище их сейчас ожидает…

Окровавленные хлысты опускались, подчиняясь знаку Сунгуйи…

По кругу пошли выдолбленные тыквы. Взрослые и дети, женщины и мужчины жадно припадали к пьянящему напитку.

Потом все воины, способные держаться на ногах, вооружились саблями и подошли к ограде, у которой корчились изуродованные и истекающие кровью пленники.

Наши друзья понимали, что чудовище, которому они помогли взойти на трон, вот-вот прикажет казнить всех поверженных врагов.

Надо немедленно вмешаться!

Барбантон и Фрике бросились к тирану и заклинали его не пятнать таким злодейством торжественного дня.

— Подумай, ведь ты жил среди белых, — восклицал жандарм, — а они щадят побежденных! Убивать пленников бесчестно, и тебе надо перенять от европейцев их обычаи. Я покинул вместе с тобой «Голубую антилопу», я обучил твоих людей, я помог тебе победить — так подари же мне жизнь этих несчастных!

— Мой друг прав! — серьезным голосом сказал Фрике. — Ты не должен убивать их! Если ты это сделаешь, мы сегодня же уйдем отсюда и проклянем тебя и твоих подданных всеми возможными проклятиями!

— Но что же мне с ними делать? — отвечал Сунгуйя, путая французские и туземные слова. — Я не могу их кормить, потому что у меня нет запасов пищи. Я не могу дать им свободу, потому что они завтра же снова нападут на меня. Я не могу продать их в рабство, потому что белые больше не покупают рабов. Мне остается только одно: убить их! Они поступили бы со мной точно так же. Ну а он, — и царек указал на вождя, — умрет первым! Надо всегда убивать того, чье место занимаешь! Не возвращаются только мертвые! А вы, белые, если хотите по-прежнему оставаться моими друзьями, не мешайте мне поступать так, как хочется! Здесь я хозяин!

И негодяй взмахнул саблей и одним ударом отсек голову свергнутому монарху.

Жестокая речь Сунгуйи послужила сигналом. Позади каждого пленника встал палач, и в ту же минуту, как покатилась с плеч голова вождя, отовсюду послышались отвратительные звуки: это казнили несчастных.

К сожалению, не все палачи-любители так же ловки, как их предводитель.

Некоторые клинки соскальзывали, и раздраженные неудачей убийцы снова и снова повторяли свои попытки.

Со всех сторон неслись крики, в которых уже не осталось ничего человеческого.

По земле текли реки крови, воины-победители были обагрены ею с ног до головы.

…Оба европейца в ужасе и омерзении отвернулись и поспешили к себе в хижину.

Они не видели, как у убитых вырывали еще горячие сердца и как эти сердца поедались победителями, пьяными от алугу и крови.

Не желая больше оставаться с обезумевшими дикарями, Барбантон и Фрике собирались немедленно покинуть селение.

Жандарм пребывал в совершенном отчаянии: ведь он оказался в помощниках у таких извергов! Поэтому бедняга объявил, что отправится в Сьерра-Леоне и подхватит там желтую лихорадку! Уж лучше умереть! Лавры Наполеона больше не привлекали его: ужасная расправа с пленными убила в нем дух завоевателя, а созерцание изнанки военной славы заставило возненавидеть поле брани.

Барбантон поспешно снял с себя мундир, аккуратно уложил его в саквояж, спрятал в зеленый чехол саблю, тяжко вздохнул… и своей властью верховного главнокомандующего отправил себя в отставку. Верный лаптот, встревоженный исчезновением обоих хозяев, застал их за сбором вещей.

Добрый парень, несколько лет проживший в Сенегале среди белых и не принимающий многих туземных обычаев, тоже чувствовал отвращение к чудовищной бойне и людоедству; его бывшие подчиненные выказали шумное недовольство этой брезгливостью и за отказ присоединиться к их трапезе назвали лаптота предателем.

Юный негр не смог привести других слуг: все были мертвецки пьяны. Но кто же в таком случае понесет еду и оружие и сядет за весла на пироге — ведь по реке добраться до английских владений гораздо быстрее и проще?! И друзья решили дожидаться того момента, когда негры протрезвеют.

Наступил вечер; парижане кое-как перекусили рисом и печеными бананами и легли спать, однако после кровавых событий дня их мучили ужасные кошмары, и они то и дело просыпались.

Из опасения мести за свое поведение во время казни французы даже положили рядом оружие, но беспокойство оказалось напрасным. Когда наутро взошло солнце и встряхнуло над селением пламенеющими волосами, о вчерашних жутких событиях почти ничего не напоминало. Трупы исчезли, и владения Сунгуйи приобрели привычный облик… впрочем, нет: изгородь местами была повалена, некоторые хижины разрушены, деревья поцарапаны пулями, а, главное, вся земля покрыта большими красными пятнами, особо заметными в пурпурном свете наступающего дня.

Сунгуйя, протрезвевший, но с опухшим после вчерашней попойки лицом, по-соседски постучал в дверь к французам. Монарх был настроен весьма благодушно.

На нем красовалась форма английского генерала, снятая с побежденного врага!

Барбантон стал упрекать царька за злодейства, однако Фрике, как человек более осторожный, поторопился прервать друга.

И поступил совершенно правильно. Во-первых, эти внушения были абсолютно бесполезны, а во-вторых, для двоих белых, оказавшихся среди орды дикарей, подобные речи могли обернуться большой бедой.

Путешественникам оставалось только молчать, укладывать свой багаж и поскорее удирать.

Сунгуйя, удивленный тем, что французы пакуют вещи, все пытался взять в толк, почему его «гости» хотят уехать.

«Эти белые люди недовольны мною! Наверное, они на что-то обиделись. Может, я вчера слишком возвысил голос, когда отказывал им пощадить пленных? Но меня очень разгорячили битва, пиво и алугу! И я ведь не сержусь на них из-за того, что они не захотели казнить моих врагов! Каждый волен поступать так, как привык.

Я же не виноват, что белые живут по другим законам!

В конце концов это война! И почему мне нельзя было забрать у убитого его красивую красную одежду?

У них, правда, так делать не принято. Но на то они и белые!

Хотя Барбато говорил, что они берут у побежденных знамена, пушки, ружья и даже землю — после того, как сожгут их города и оставят голодными всех жителей!

Я велел отрубить пленникам головы. Ну и что из того?

Разве белые не убивают своих пленных? Пускай они не режут им глотки, но зато они их расстреливают! Я сам слышал это от военных моряков в Сен-Луи[122]. Интересно, что скажет умный генерал?..»

И Сунгуйя изложил парижанам все эти соображения.

— Ложь! — воскликнул в ответ Барбантон. — Впрочем… ты прав, бывало и такое… во время восстаний или в гражданскую войну.

— Вот видишь! — сказал негр.

— Но это разные вещи! В гражданскую войну между собою сражаются жители одной и той же страны!

— А разве все черные не из одной страны черных, как белые — из страны белых? Почему же тогда кого-то надо расстреливать, а кого-то — освобождать?.. Да ладно, сделанного не воротишь, и я пришел к вам совсем не за этим. Теперь, когда я сам себе хозяин и мне некого больше бояться, мы с вами хорошенько повеселимся!

— Спасибо, — холодно сказал Фрике, — но наш отпуск кончился, и мы должны возвращаться на корабль.

— Это потом, а пока будем развлекаться.

— Нет такого развлечения, которое могло бы задержать нас. Мы уходим!

— Это потом, а пока будем развлекаться!

— Ну до чего надоедливый! Заладил, как попугай, одно и то же! — ответил Фрике. — Как ты предлагаешь развлекаться?

— Охота, черт побери!

— Охота на кого? В кого стрелять?

— В слона! Ведь ты большой охотник, и у тебя есть большие ружья, из которых можно убивать самых больших зверей! А еще…

— Что «еще»?

— У нас кончилась еда! Завтра все будут голодать, а один слон может несколько дней кормить целую деревню!

— Так бы и говорил, хитрый царь! Значит, тебе надо, чтобы я запас для тебя провизию? Хорошо, я согласен, но только потом ты нас отпустишь!

— Конечно, отпущу.

— Ты дашь пирогу и гребцов, которые довезут нас до Фритауна?

— Да, когда слон будет мертвым.

— А когда его надо убить?

— Завтра.

— Что-то ты слишком торопишься! Неужто у тебя уже есть на примете подходящий экземпляр?

— Да, и я провожу тебя к нему вместе с генералом Барбато.

— Ладно, по рукам, мы с другом постараемся добыть для тебя эту гору мяса.

Вскоре белые и негры собрались на краю деревни и отправились в лес, туда, где, по словам Сунгуйи, их уже дожидался зверь. Нужно было поторопиться: в случае неудачи селению грозил голод, потому что все долго ожидали нападения и никто не охотился.

Фрике совершенно не разделял веры черного царька в удачу и потихоньку готовил его к тому, что им может и не повезти.

Парижанин совсем не боялся встретиться со слоном — этим великаном лесов Экваториальной Африки (мы с вами уже много раз имели случаи убедиться в храбрости юноши!), просто он заметил, что монарх-негр больше всего надеялся на силу своего талисмана, а это, по мнению Фрике, было совершенно бессмысленно.

Что же касается Барбантона, то он ни во что не вмешивался, ничем не интересовался и шел, хмуро опустив голову.

Мечтал ли он по-прежнему о славе, этот бывший главнокомандующий? Или обдумывал план завоевания Судана? А может, сожалел о своей преждевременно оборвавшейся карьере?.. Не стоит забывать и о том, что Барбантону вообще была чужда охота. Как и все крупные полководцы, он пренебрегал подобными забавами.

Разве любили охотиться Конде[123], Тюренн[124], Густав II Адольф[125], Карл XII?[126] А Наполеон? А Фридрих Великий?[127] Правда, они охотились на людей, причем истребляли свою «дичь» в огромном количестве и кричали «ату, ату!» целым армиям. Неужто вы думаете, что их могло интересовать такое никчемное дело, как травля оленя или даже слона? Гораздо важнее было продумать очередную военную кампанию!

Вот о чем, наверное, размышлял жандарм, когда шагал среди деревьев, по-наполеоновски заложив руку за борт своего теперь уже штатского сюртука.

Группа охотников давно углубилась в лес, но, как и подозревал Фрике, никаких следов слона — ни свежих, ни старых — видно не было.

Однако надежда не покидала Сунгуйю, и он все так же свято верил в фетиш. Время от времени негр сжимал рукой кожаный мешочек с драгоценной вещицей, как будто желая пробудить в талисмане уснувшую силу.

Фрике бросал на вождя косые взгляды и бурчал про себя: «Почему на это глупое создание не упадет дерево или хотя бы какое-нибудь бревно не пришибет его так, чтобы он ненадолго лишился сознания?! Я бы тогда быстро достал Лотерейный билет, а сам медальон, так и быть, оставил бы этому мерзавцу… Провалиться бы ему вместе с его слонами! Господи, как же мне не терпится скорее увидеть месье Андре! Кажется, я отдал бы за это все царства мира… В том числе и твое, Сунгуйя, так глупо спасенное этим простофилей жандармом!»

Вскоре солнце скрылось за верхушками деревьев, и решено было устраиваться на ночлег. На поляне разложили большой костер, чтобы отпугивать львов. (Предосторожность оказалась нелишней: львы рыскали вокруг целую ночь, оправдывая название «Сьерра-Леоне», что означает «Львиная гора».)

В лесу раздавалось рычание леопардов, рев горилл, хохот гиен, однако было похоже, что поблизости нет ни одного слона: его голос невозможно спутать с голосом какого-нибудь другого животного, и кто хоть раз слышал этот трубный звук, тот никогда не забудет его.

Уверенность в успехе не оставляла Сунгуйю даже во сне.

Он блаженно спал, зажав в кулаке свой фетиш, а утром объявил, что в этот день слон обязательно будет убит. Негр даже обещал угостить белых спутников таким рагу из слонятины, какого им никогда не попробовать в Европе.

Фрике весело присвистнул, надел на плечо большой карабин и занял свое место в самом конце колонны рядом с Барбантоном.

Сунгуйя, разумеется, шел впереди отряда, напоминая этакую двуногую ищейку. За ним гуськом тянулись родственники, следом шагали рядовые негры, а замыкали шествие Фрике и Барбантон.

Это объяснялось тем, что шаги белых, обутых в тяжелую обувь, были слишком громкими и могли вспугнуть зверя, тогда как босые негры преодолевали любые препятствия — и корни, и камни, и колючий кустарник — совершенно бесшумно.

Юный парижанин заложил в зарядник карабина Гринера два металлических патрона с литыми пулями, повесил его на плечо и, срезав длинную палку, зашагал дальше.

Барбантон размышлял о чем-то, попеременно принимая то одну, то другую наполеоновскую позу, и его длинные ноги двигались механически, как ножки циркуля.

Джунгли молчали, только изредка в непроницаемой гуще зелени раздавался щебет какой-нибудь птицы.

И вдруг вдали послышались громкие крики, которые разнеслись по всему лесу. Услышав их, колонна негров заметалась из стороны в сторону и наконец рассыпалась.

Фрике хладнокровно взял карабин на изготовку, жандарм, оторвавшись от своих размышлений, тоже потянулся за оружием.

Единым строем, выказывая себя верными учениками Барбантона, к ним подбежал весь авангард; негры были явно очень испуганы, но строй сохраняли, отчего морщины на хмуром лице их бывшего предводителя немедленно разгладились.

По команде «смирно!», поданной хорошо им знакомым зычным голосом, они остановились как вкопанные.

— Что случилось? В чем дело? — спросил Фрике, отчетливо выговаривая слова на языке туземцев.

— A-а!.. Вождь! Сунгуйя!

— Смотрите-ка, а ведь и правда, он действительно пропал! Так где же наш обожаемый монарх? Говорите!

— Сунгуйя! Бедный Сунгуйя! Такой великий вождь! О горе!

— Молчать! — рявкнул Барбантон.

Все моментально, как по мановению волшебной палочки, затихли.

— Первый номер, говори ты! Объясни, в чем причина паники? Только коротко, по-военному! Ответ на вопрос — и ни слова больше! Где ваш вождь Сунгуйя?

— Он унесен!

— Кем?

— Змеей!

— Тем хуже для него!

— Нет-нет, постойте, так дело не пойдет! — вмешался Фрике. — Змеи ужасно прожорливы. В этой стране водятся гады величиной с дерево! Такая змея может, пожалуй, и проглотить Сунгуйю, раз ей удалось унести его!..

Опубликовано: 19 февраля 2021

Просмотров: 196

Глава 16 Приключения в стране львов — Луи Буссенар

Размеры гигантских змей. — Как был похищен негритянский вождь. — Фрике заявил, что никогда не имел дела с безработными монархами. — Болото. — Шоссе через трясину. — Барбантон все еще командует, и ему все еще подчиняются. — От Сунгуйи остались две ноги и лоскут мундира! — Процесс пищеварения у змеи. — Ее смерть. — Тонна копченого мяса вполне заменит мясо слона. — Возвращение по Рокелле. — Яхта: флаг приспущен!

Известно, что самые крупные змеи обоих полушарий (удавы, анаконд[128], питоны) не ядовиты. Но хотя они и не имеют ядовитых зубов, этого страшного орудия нападения и защиты, их все-таки нельзя считать совсем безвредными. Взрослые особи данных пород обладают столь огромной мускульной силой, что их боятся даже крупные млекопитающие. Причем гигантские змеи — вовсе не редкие животные, просто они, по счастью, водятся в таких местах, куда очень редко ступает нога человека — в непроходимых дебрях Африки или в болотных топях.

Говоря о змеях-великанах, нам нет надобности ссылаться на старинные предания или искать сведения у авторов, не заслуживающих доверия, которым в своих описаниях ничего не стоит прибавить змее несколько лишних метров.

В нашем распоряжении имеются цифры, приводимые серьезными путешественниками.

Тропики хранят еще много чудовищных и страшных тайн.

В 1860 году английский капитан Кемпден убил в окрестностях Сьерра-Леоне питона длиной двадцать восемь английских футов (девять метров восемь сантиметров) и диаметром в области желудка сорок сантиметров. Его можно было поднять только вшестером!

Капитан препарировал трофей и привез в Англию, где из него сделали великолепное чучело. Оно находится сейчас в коллекции г-на Х. Н. в Лондоне.

Капитан Фредерик Буйер рассказывает о случае, происшедшем с бригадиром жандармов в Макуриа (Французская Гвинея). На него напал и на всю жизнь сделал калекой гигантский уж; в конце концов смельчаку удалось-таки убить его. Этот уж имел в длину двенадцать метров! Еще в 1880 году жандарм был жив и работал сторожем на маяке Л’Иль-ан-Мер.

Господин Эмиль Карей, автор увлекательных путевых заметок о Южной Америке и отважный путешественник, видел на реке Амазонке водяную змею, называемую анакондой. В длину она была тридцати восьми футов (двенадцать метров шестнадцать сантиметров), а диаметром — шестьдесят сантиметров. Это, безусловно, самая крупная из упоминаемых им змей. Ее едва сдвинули с места семь человек.

Французский исследователь Адамсон, серьезный ученый и большой любитель приключений, в продолжение пяти лет путешествовал по Сенегалу и встречал ужасных питонов длиной сорок и пятьдесят футов (тринадцать и шестнадцать метров) и диаметром шестьдесят четыре и восемьдесят сантиметров соответственно.

В дополнение к этим сведениям я приведу здесь мои личные наблюдения. Путешествуя в 1880 году по реке Маро (Западная Африка), я как-то заночевал в одном селении. Хозяин хижины показал мне табурет странной формы, в котором я с удивлением узнал позвонок змеи. Он имел сорок семь сантиметров в диаметре!

Туземец ни за какие деньги не согласился продать его мне, уверяя, что это — магический предмет.

Можно привести и другие примеры, но, по-моему, из сказанного уже понятно, какой огромной силой обладает гигантская змея длиной от двенадцати до пятнадцати метров и толщиной с бочонок[129]. Разве способен человек или даже средних размеров животное справиться с охватившей его безжалостной петлей, с этим холодным телом, состоящим из крепчайших мышечных волокон и подобным живому тросу!.. Человек или зверь, мгновенно задушенные, раздавленные и переломанные, превращаются в жуткое кровавое месиво. Для того, кто попал в кольца голодной гигантской змеи, нет спасения! Лучше уж встретиться с хищником: с ним по крайней мере, имея даже и плохое оружие, можно побороться.

Короче говоря, если Сунгуйю и впрямь унес удав, то его можно считать мертвецом.

По словам очевидцев, чудовище было куда больше тех змей, каких им когда-либо приходилось встречать.

Барбантон скомандовал: «Вольно!» — и негры снова затараторили. Они на разные лады описывали сцену похищения и, кажется, были в страшном отчаянии от того, что потеряли своего царька.

— О! И зачем Сунгуйя убил вчера того, другого?! Мы бы обязательно с ним договорились!

— Ну, знаете, — возмутился Фрике, — чем я-то вам могу помочь?! Или вы хотите, чтобы я нашел для вас нового вождя?! А может, я еще и конституцию вам должен написать?! Я, между прочим, не справочное бюро и никогда не занимался устройством судьбы безработных монархов! Спросите у генерала, может, он знает, как вам помочь. Хотя ему так не поправился ваш царь, что он вряд ли захочет еще раз связываться со всем этим. Однако шутки в сторону! Судьба Сунгуйи меня не слишком-то интересует, но я все-таки считаю нужным его найти. Змея наверняка оставила след, по нему-то мы и отправимся. Только не галдеть! Покажите мне место, где на вождя напала змея… Пойдемте, генерал! О чем это вы задумались?

— Я думаю о том, что они очень скоро позабудут всю мою науку. Очень жаль!

— Так что же вам мешает остаться с ними, превратить их в настоящих солдат и стать над ними царем… или даже учредить республику и сделаться ее президентом?

Барбантон тяжело вздохнул и промолчал. Кто знает, может, это и впрямь был бы для него наилучший выход?

Вскоре отряд достиг того места, где произошла катастрофа. Вот что, оказывается, там случилось.

На земле лежало сухое дерево, преграждавшее путь группе негров во главе с Сунгуйей. Вождь одним прыжком перескочил через него и при этом задел ногой другое бревно, находившееся рядом. И вдруг оно со страшным шипением поднялось и мгновенно оплело беднягу кольцами. Он не успел даже ничего прохрипеть и был стремительно унесен в чащу.

Этот мнимый ствол дерева оказался гигантской змеей!

Идти по ее следу было очень легко, так как тяжелое тело оставляло на земле нечто вроде колеи.

Можно было подумать, что кто-то проволок тут мачту.

Но вскоре след оборвался: впереди расстилалась непроходимая трясина.

Однако Фрике вовсе не собирался отказываться от поисков.

Почва слишком зыбкая? Ну и что из того? Можно сделать фашины[130] или хотя бы простые настилы из ветвей. Он ни за что не перестанет искать змею, проглотившую человека, на шее которого висит медальон с бумажкой стоимостью в триста тысяч франков! Ни за что!

Негры поняли замысел юноши и начали усердно рубить высокий тростник, росший по краям болота. Они вязали из него тугие снопы и клали их один возле другого на поверхность трясины.

Поначалу они взялись за дело с большим энтузиазмом, как дети, увлеченные игрой, и быстро проложили довольно длинный отрезок пути.

Но постепенно движения чернокожих стали замедляться, тесаки — реже ударять по стеблям, а вскоре туземцы и вовсе бросили работу. То ли их испугала возможная близость змеи, то ли охватила обычная для аборигенов лень.

Но Барбантон не пожелал смириться с этим. Видя, как его другу хочется отыскать змею и ее жертву, он, хотя и не понимал причин такого желания, посчитал своим долгом помогать Фрике. Жандарм собрал вчерашних подчиненных, громко скомандовал: «По местам!» — и все без исключения повиновались ему!

Этот старый служака с его громовым голосом и грозным видом отлично умел управляться со своими черными марионетками: он так завораживал их взглядом, что им и в голову не приходило ослушаться!

Командовал Барбантон или лично, или через лаптота, которому негры тоже подчинялись беспрекословно.

Барбантон забыл, что он в отставке, что его генеральство рассеялось как дым, что он даже не может опереться на волю монарха, поставившего его когда-то начальником. Какое это имеет значение? Он сумел за короткое время своего командования внушить черным солдатам такую привычку к послушанию, так приучить их к дисциплине, что они по-прежнему считали его генералиссимусом. Бывший жандарм встал впереди колонны и приказал:

— Марш-марш!

А потом смело повел через болото пехотинцев, превращенных им в саперов.

Отлично! Дело опять пошло на лад, и сооружение временного шоссе продолжалось.

Хотя жандарм и внушил своим подчиненным большое рвение к работе, ее все-таки приходилось ненадолго прерывать: людям следовало подкрепиться.

Но затем настилка гати возобновлялась.

С момента похищения вождя миновало более четырех часов, хотя они и пролетели для всех незаметно.

Наконец дорога привела к густым зарослям тростника. Растения были так переломаны и утоптаны, что образовалось нечто вроде небольшой полянки. Может, здесь побывало целое стадо гиппопотамов?..

Фрике, который шел одним из первых, не смог удержаться от возгласа удивления и даже ужаса!

Прямо перед ним, в пяти-шести шагах, на болотистой почве лежали две черные ноги, раздавленные и покрытые тучами разноцветных мух; чуть повыше колен виднелись два лоскута красной материи — остатки английского генеральского мундира, который был на Сунгуйе. Все остальные части тела несчастного вождя как раз исчезали в огромной, до пределов растянутой пасти змеи.

— Черт возьми! Чудовище здесь!

Гигантская рептилия поглощала покойного монарха. Переломав и перетерев человеческое тело, обильно смочив его слюной, змея заглатывала добычу с головы. Эта операция была уже на две трети завершена: сейчас исчезнут ноги, и вождь окажется похороненным в живой могиле.

Но какая у этой змеи была голова! Какое туловище! Фрике, прочитавший много книг о путешествиях и сам уже навидавшийся всяческих чудес, даже не представлял себе, что природа способна сотворить подобное страшилище.

Сейчас, когда животное едва не лопалось от сытости, оно было не опасно.

Хотя змея еще и не спала (наевшиеся гады обычно засыпают), она никому не могла причинить вреда своими исполинскими челюстями.

Змеиные зубы загнуты таким образом, что, впившись ими в крупную жертву, животное уже не может выпустить ее. Оно непременно пропустит добычу через все свои пищеварительные органы. Кольцевые мускулы медленно и лениво сжимаются, проталкивая жертву все дальше и дальше, и это продолжается иногда несколько дней — в зависимости от размеров добычи. Иногда даже случается, что часть уже перетертого и смоченного слюной змеиного обеда пожирается мухами и протухает раньше, чем бывает проглочена.

У пресмыкающегося, казалось, жили одни только глаза. Фрике внимательно и холодно смотрел в них: черные, маленькие и подвижные, как у птицы, они время от времени прикрывались веками.

Фрике понимал, что, если такая змея ударит кого-нибудь хотя бы хвостом, это будет равносильно падению на него целого дерева, поэтому ему хотелось поскорее расправиться с чудовищем.

Для этого хватало одного выстрела из карабина Гринера. Фрике не собирался применять разрывные пули — ведь они испортят красивую кожу, которая станет украшением коллекции.

Юноша велел всем отойти подальше, а сам хладнокровно приблизился к змее на расстояние двух метров и собрался выстрелить ей в голову… Однако, подумав, он решил, что даже мгновенно убитое животное (если учесть его вес) может в последней предсмертной судороге нанести очень опасный удар.

Фрике отступил на несколько шагов, вскинул ружье и выстрелил.

Сквозь дымовую завесу он увидел длинное взметнувшееся вверх тело, которое тут же упало на зыбкую болотистую почву. Через мягкую камышовую подстилку брызнула грязная и вонючая вода.

Змея мертва, в ее затылке зияет рана. Пуля пробила шейные позвонки, мгновенно убив чудовище. Но оно оказалось таким живучим, что последняя спазма подняла все его тело и швырнула на смятый тростник.

Теперь Фрике получил возможность рассмотреть рептилию повнимательнее. Невзирая на свою способность ничему не удивляться, он был поражен размерами этого колосса, глубоко погрузившегося в вязкую болотную жижу.

Парижанин подозвал Барбантона, и тот подошел к нему со всей своей негритянской свитой.

— Посмотрите-ка, дружище, какого красивого земляного червячка я уложил!

— Превосходно! Он весит по меньшей мере тонну! А длина-то, длина! Метров двенадцать — тринадцать, если не ошибаюсь! И толщиной с изрядный бочонок! Кстати говоря, что вы собираетесь с ним делать?

— Все очень просто. Ваши негры обвяжут гада длинной и крепкой лианой, вытащат на твердую землю и сдерут с него кожу: она великолепна, и месье Андре с радостью присоединит ее к своей коллекции. А мясо, которого здесь и впрямь около тысячи килограммов, съедят подданные покойного Сунгуйи — оно наверняка ничуть не хуже слонятины. К тому же вы можете объяснить им, что змеиное мясо очень полезно, легко переваривается… в общем, говорите все, что вздумается, лишь бы нам от них как-нибудь отделаться! Заставьте поработать вашу фантазию! Впрочем, я уверен, что они не откажутся от священного мяса змеи, которая закусила их монархом: ведь у него был волшебный талисман, делавший его полубогом, и, значит, съев этот деликатес, они и сами приобщатся благодати!

— Ладно, я все понял. Ну а как быть с трупом?

— Не беспокойтесь, я сам извлеку из змеи то, что осталось от Сунгуйи, и утоплю останки в болоте.

— Очень рад, что в траурной церемонии вы обойдетесь без меня: я чувствую к ней глубочайшее отвращение!

— Все зависит от нервной системы. Я, например, отношусь к этому совершенно спокойно.

Тут Фрике подошел к мертвой змее, разжал ей тесаком челюсти, широко раскрыл пасть чудовища, использовав в качестве рычага кусок дерева, и вытащил оттуда труп чернокожего царька.

Молодой человек увидел на шее жертвы кожаный мешочек с медальоном, быстро достал не принесший никому удачи фетиш и спрятал его в карман.

При этом юноше пришло на ум одно философское соображение: верно говорят — то, что кому-то горе, другому счастье. Бедняга Сунгуйя погиб, и после его смерти супруга нашего уважаемого жандарма получит медальон вместе с драгоценным лотерейным билетом.

«Кажется, Барбантон ничего не заметил. Тем лучше: не придется объясняться с ним!»

Все произошло именно так, как и хотелось Фрике. Негры без всяких церемоний опустили в тину того, кто совсем недавно был их вождем, завязали на шее чудища петлю из лианы, которая по прочности не уступала канату, вытянули змею из болота, помогли Фрике снять с нее шкуру, разрезали тушу на куски, прокоптили их над костром и спокойно направились к поселку, нагруженные, как мулы контрабандистов.

На какое-то время жители села будут избавлены от голода: ведь чернокожие не только не брезгуют мясом змей, но, наоборот, считают его лакомством и предпочитают мясу многих других животных.

__________

Снабдив провизией целую туземную деревню, Фрике тем самым выполнил свое обещание. Пора было возвращаться на яхту. Негры очень хотели отговорить от отъезда хотя бы бывшего главнокомандующего, но тот, вспомнив ужасный эпилог празднества по случаю победы и собственное добровольное пособничество ей, твердо решил отправиться вместе с другом во Фритаун.

Французы выбрали превосходную пирогу, легкую, крепкую и достаточно большую, чтобы вместить всех шестерых путешественников и их багаж. Над пирогой устроили навес из листьев для защиты от солнца, и она была готова к отплытию в тот же день.

Три негра и лаптот, который охотно сменил свое звание капитана туземной армии на роль простого гребца, сели на весла, и лодка быстро пошла вниз по реке Рокелле.

Через четыре дня спокойного плавания они были уже на рейде Фритауна.

После стольких приключений друзья мечтали об отдыхе.

Барбантон твердо заявил, что он не вернется на яхту, пока там будет находиться его жена, а останется в самом Фритауне. Поэтому, несмотря на то, что на сигнальных вышках казарм и больнице все еще висел желтый флаг, он велел, чтобы пирога подошла к городскому причалу…

— Посмотрите-ка! Посмотрите! — вдруг воскликнул Фрике и указал на легкий силуэт судна, стоявшего примерно в двух кабельтовых от них.

— Что случилось, мой дорогой мальчик? — спросил бывший жандарм. — Я вижу «Голубую антилопу», и у меня сердце разрывается при мысли, что я не могу взойти на нее и пожать руку месье Андре!

— Но на мачте!..

— Черт возьми! И правда! Проклятый желтый флаг! Зараза пробралась и на ее борт!

— Вы разве не видите, что национальный флаг приспущен?! Значит, на яхте покойник!

Обоим друзьям пришла в голову одна и та же страшная мысль.

Барбантон уже передумал сходить на берег, он указал гребцам на судно и скомандовал сдавленным голосом:

— К кораблю, ребята, и побыстрее!

Через несколько минут они уже были у правого трапа «Голубой антилопы» и ловко карабкались по нему. Когда же, едва переводя дух, французы ступили на палубу, их глазам предстала величественная в своей мрачности картина.

Опубликовано: 19 февраля 2021

Просмотров: 193

Глава 14 Приключения в стране львов — Луи Буссенар

Добродушный монарх. — Фрике — член правительства. — Три недели ожидания. — Вооруженный мир. — Нервное возбуждение. — Барбантон метит в Наполеоны. — «Александр Суданский». — Как быть капралу или сержанту, если ему некуда прикрепить знаки различия. — Попытка добыть украденный фетиш. — «К оружию!» — Сунгуйя пьет нашатырь и готовится к бою. — Битва. — Переломный момент. — Пленная армия.

Через единственную дверь хижины друзья вошли в большое помещение, на полу которого лежали два огромных матраца, сделанных из пальмовых листьев. Ночью они служили постелями, а днем на них можно было сидеть. Еще там находились грубо сработанные табуреты, какие-то ящики и множество вещей европейского происхождения, смотревшихся в этой обстановке крайне нелепо.

На одном из матрацев отдыхал, поджав по-турецки ноги, негр, напяливший на себя матросские штаны с трехцветными подтяжками и фланелевый жилет. Вокруг него сидели на ящиках полу- или вовсе голые люди, которые были при этом отлично вооружены; около каждого из них стояла выдолбленная тыква, полная сорговым или ячменным пивом. Жарко!

Человек, сидевший на матраце, непрерывно потирал левой рукой свою поджатую ногу, поэтому свободна у него была только правая рука; ее-то он по очереди и подал европейцам, приглашая их сесть возле него.

Затем, обратившись к Фрике, он поприветствовал его двумя словами:

— Здрассте, месье!

Неужели это Сунгуйя? Похоже, что да, причем во всем своем великолепии.

— Рад видеть вас, мой старый знакомый! — ответил парижанин.

— Сунгуйя тоже рад видать белый начальник! Белый начальник давать победа Сунгуйя!

— Постараемся угодить вашему величеству, милейший беглец, хоть вы и покинули «Голубую антилопу» весьма бесцеремонным образом!

— Мой ушел с Барбато…[115] Барбато большой генерал!

— Это верно! Мой друг жандарм — отличный воин и несравненный теоретик!

— Большой начальник месье Андре не пришел?

— О! Месье Андре выезжает только в исключительных случаях, — ответил Фрике, ни словом не обмолвившись о несчастье, приковавшем Бревана к яхте. — Кроме того, Барбантон сумеет справиться и сам! Не так ли, генерал?

— Конечно! — отозвался бывший жандарм, явно польщенный отзывом о его военных талантах. — Тем более что основная часть работы уже сделана!

— А я-то готовился воевать! Оказывается, вы уже согнали с трона вашего предшественника и преспокойно сидите на его месте. С чем вас и поздравляю, друг мой Сунгуйя, превратившийся из простого матроса нашей яхты в важную персону!

И добавил про себя: «А вот как быть с медальоном, украденным у супруги генерала? Однако молчок, Барбантон не хочет, чтобы я даже упоминал о ней… Но какие все-таки поразительные судьбы бывают иногда у людей и вещей! Я сейчас имею в виду даже не старого жандарма и его военную карьеру, а билет Лотереи искусства и индустрии, который служит талисманом негритянскому вождю и даже вдохновляет его на государственный переворот! Впрочем, молчу, молчу!»

Тут, воспользовавшись паузой в речи Фрике, заговорил Барбантон:

— Все оказалось очень просто. Покинув яхту, мы пошли на пироге вверх по течению; туземцы, узнававшие моего спутника, радостно приветствовали его… Правда, в этом была заслуга и жандармского мундира: хитрец Сунгуйя знал о нем и упросил меня переодеться… Здесь очень уважают военную форму… почти так же, как в нашей прекрасной Франции! Короче говоря, мы собрали вокруг себя множество сторонников, толпа росла, подобно снежному кому…

— Отличное сравнение для этих черных парней!

— Я только хочу сказать, что мы привлекали людей одной лишь силой нашего обаяния и пришли на место, не сделав ни единого выстрела!

— Значит, все уже позади, и вам тут нечего больше завоевывать?

— Наоборот, все еще только начинается! Мало победить, надо воспользоваться победой! Мы сейчас, можно сказать, в осаде, хотя этого и не видно, и с часу на час ожидаем нападения! Потому-то я и приказал соединить все дома изгородью и стал обучать местных молодцов военному артикулу!

— Да-да, правда! — вставил Сунгуйя, неплохо понимавший беседу друзей — недаром же он так долго жил во Французском Сенегале. Впрочем, объяснялся вождь с большим трудом.

— Ну а что нас ждет после победы?

— Мы будем почивать на лаврах, охотиться и разъезжать в пирогах, а потом, когда эпидемия желтой лихорадки минует, вернемся на яхту… По-моему, аудиенция закончена. Мы посидели на диване его величества и считаемся теперь важными персонами! Это нужно для того, чтобы нас слушался простой народ.

— Значит, я тоже стал членом правительства?

— Неужели вы в этом сомневались, Фрике? Мы с вами совершенно равны во всем, что касается службы на благо государства!

— Я не стану посягать на ваш кусок пирога власти, генерал, можете мне поверить! Я остаюсь вашим подчиненным, выражаясь по-военному, и буду быстро и толково выполнять все приказания, — с обычной веселостью сказал Фрике. — Знаете, давайте поскорее уйдем отсюда! Здесь воняет козлом!

— Мы сейчас распрощаемся и отправимся ко мне, это совсем рядом. Там вы и поселитесь.

— У вашего дома тоже стоит охранник? Очень надеюсь, что впредь их будет два! Хотя бы затем, чтобы никто не тронул моих вещей, оружия и боеприпасов!

— Ну что, пошли?

— До свидания, дражайший Сунгуйя, будь здоров, черный монарх!

__________

Уже две недели Фрике живет в туземном поселке. О врагах нет никаких вестей, и все-таки чувствуется, что они где-то совсем рядом.

Разведчики каждый день рассказывают о подозрительных личностях, встреченных ими неподалеку от селения, и всем ясно, что, не будь рядом с Сунгуйей двух белых, ему не удалось бы усидеть на отнятом у другого царском троне.

Этот вооруженный мир, это нескончаемое скрытое противостояние действовали на нервы сильнее настоящей войны и очень угнетали Фрике. Невозмутимый Барбантон то и дело призывал юношу набраться терпения, а тот в тысячный раз отвечал, что давно сыт всем этим по горло.

Старый жандарм начинал слишком уж всерьез воспринимать свой важный пост. Он даже присваивал некоторые позы Наполеона: например, часами ходил, заложив руку между пуговицами мундира или уперев ее в бок, а на учениях любил окидывать свои черные батальоны «орлиным взором», глядя на них как бы с высоты и издали.

Добрый малый с увлечением играл в солдатики и, казалось, никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

Однако, несмотря на эти маленькие невинные чудачества, надо признать, что Барбантон и впрямь много сделал для защиты селения.

Он отучил негров заряжать ружья горстями пороха, от чего дула могли разорваться в руках, поранив стрелка и его соседей, но совершенно не нанеся урона врагу; он заменил кусочки чугуна свинцовыми пулями, и меткость стрельбы сразу неизмеримо возросла.

Кроме того, генерал показал новобранцам некоторые строевые упражнения, которые хотя и не могли особо пригодиться в бою, но зато приучали туземцев к дисциплине и повиновению команде, что было немаловажно, так как негры воюют кто во что горазд и ничего не смыслят в тактике.

Если парижанин находил дни бесконечно длинными, то Барбантону, наоборот, казалось, что часы бегут слишком быстро.

Не собираясь останавливаться на полпути, он обучал солдат меткой стрельбе и старался сделать их непобедимыми.

— С десятью тысячами таких воинов я мог бы завоевать всю Африку![116] — сказал он однажды своему другу, бросая на него гордые взоры и принимая позу, в какой изображен на Вандомской колонне Бонапарт.

— Правильно! — ответил Фрике, которому все ужасно надоело и который был поэтому мрачнее тучи. — Дойдем по долине Нигера до Тимбукту, подчиним Сунгуйе все страны, какие нам только попадутся, захватим, если пожелаете, Дарфур[117] и Кордофан[118], дадим подножку Негусу[119] Абиссинскому и вернемся назад по долине Нила, заставив Египет платить дань нашему черному повелителю. То-то позабавимся! Сколько можно прозябать здесь?!

— Ваш план превосходен, однако подождите, пока у меня наберется десятитысячная армия!

Парижанин не знал, что ответить на эти поразительные слова, и решил больше не препираться, а ждать развития событий.

Был, правда, момент, когда он собирался покинуть будущего Александра Македонского…[120] вернее Суданского… с его мечтами о славе и скромно вернуться на яхту.

Но разведчики доложили, что река по-прежнему строго охраняется.

Тогда Фрике смирился и начал изучать язык мандинга, чтобы хоть как-то убить время.

Впрочем, выпадали в жизни юного парижанина и хорошие минуты. Например, он всегда покатывался со смеху, вспоминая об одном курьезе.

Барбантон, желая, чтобы его армия как можно более походила на европейскую, решил учредить в ней воинские звания.

Лаптот немедленно стал капитаном, а наиболее способные воины полуденной страны были возведены в чины сержантов и капралов.

Сержанты и капралы — это, конечно, хорошо, но ведь им полагаются всяческие знаки отличия, которые прикрепляются к одежде! А если одежды нет?!

Значит, надо обойтись без нее, решил жандарм. Надо вытатуировать красные или белые «нашивки» прямо на предплечье — и навсегда, не боясь, что тебя разжалуют, превратиться в сержанта или капрала.

Фрике смеялся так, что чуть не вывихнул себе челюсть, зато Барбантону эта мысль доставила несколько часов тихой радости.

Лаптот первым изобразил на своем теле подобие военного мундира, и за это его, наверное, очень скоро сделают командиром батальона. Неужели зеленые эполеты тоже будут выколоты на его коже? А может, проще все-таки завести одежду?!

…Между тем Фрике старался разузнать что-нибудь о судьбе медальона мадам Барбантон. Задача была нелегкой. Требовались дипломатические ухищрения… и огромное количество алугу… чтобы заставить Сунгуйю отдать драгоценную вещицу.

Интересующий Фрике предмет и впрямь находился у монарха: последний без малейшего зазрения совести украл его у путешественницы. Не станем, однако, осуждать Сунгуйю — ведь негры подобны детям и не колеблясь берут то, что им приглянется.

К тому же он считал эту вещь могущественным фетишем, вырвавшим супругу жандарма из смертельных объятий гориллы и открывшим ему, Сунгуйе, дорогу к трону.

Чернокожий рассказал все Фрике, когда был в стельку пьян, но не разрешил ему ни потрогать медальон, Ни даже взглянуть на него. Негр носил фетиш на цепочке, завернутым в кусок кожи, и считал, что один-единственный чужой взгляд может лишить талисман силы.

Фрике, однако, очень хотелось взять его в руки — хотя бы ненадолго, — чтобы извлечь заветный лотерейный билет. Правда, юноша был не в восторге от того, как приняла его когда-то мадам Барбантон, но все же считал своим долгом постараться вернуть билет владелице.

Поэтому он решил неустанно наблюдать за Сунгуйей и при первой же возможности забрать у него ценную бумагу, оставив сам медальон негру.

И подходящий случай не замедлил представиться.

Однажды ночью монарх по обыкновению пил пиво с алугу в компании Фрике, который предательской рукой все подливал и подливал царьку эту крепчайшую смесь.

Юный парижанин вовсе не собирался тягаться со своим собутыльником и незаметно лил жидкость себе за ворот, отчего вскоре вымок насквозь. Он как раз вышел из хижины, чтобы переменить одежду, пропитавшуюся алкоголем, когда откуда-то послышались громкие возгласы:

— К оружию! Тревога!

Селение пробудилось и наполнилось шумом и женским визгом.

Черные воины быстро и несуетливо заняли свои места, и перед строем появился Барбантон — величественный, великолепный, при полном параде.

Благодаря многочисленным репетициям каждый отлично знал, что надо делать в случае внезапной атаки, и защита была организована мгновенно.

Фрике поспешно вооружился многозарядным винчестером, сочтя его более подходящим для боевых действий, чем любое из длинноствольных охотничьих ружей, и возглавил отряд отборных воинов, защищавших царское жилище и особу самого монарха (в настоящий момент совершенно беспомощного).

Вскоре крики усилились; солдаты обеих «армий» окликали друг друга, подобно героям Гомера, выстрелы гремели все чаще, шум и суматоха стали невообразимыми, бой шел уже повсюду. Это и был тот грандиозный штурм, которого так долго пришлось дожидаться.

Очень скоро стало очевидно, что превосходящие силы противника одержали бы легкую победу, если бы жандарм заранее не позаботился об обороне.

Первый натиск остановили заграждения из бамбука: стрелки, защищенные габиенами[121], были за ними в безопасности и метко вели огонь по наступавшим.

Фрике же тем временем достал из своей дорожной аптечки пузырек с нашатырным спиртом, отлил немного в пустотелую тыкву, добавил воды и заставил Сунгуйю залпом проглотить это питье.

Пьяного проняло так, как если бы ему дали толченого стекла, размешанного в расплавленном свинце. Он вскочил, встряхнулся, подпрыгнул, стал изумленно тереть глаза и наконец пришел в себя.

Разобравшись в происходящем, Сунгуйя понял, что дело приняло серьезный оборот, и не мешкая включился в события. Ведь он как-никак был тут самым заинтересованным лицом!

…Стрельба на улице почти затихла. Значит ли это, что ряды защитников поредели?

Враги заметно усилили натиск, а громогласных команд генералиссимуса почему-то не слышно.

Что же все это означает?

Может, в сражении произошел перелом? Ведь военное счастье переменчиво!

Так и есть. Враги повалили ограду и, устрашающе крича, приближались к жилищу новоиспеченного царя.

Стрелки Сунгуйи стояли вокруг дворца, непочтительно называемого Фрике «хижиной правительства».

Число осаждающих возрастало с неимоверной быстротой.

Дворец, превращенный в крепость, заполнился воинами, в бамбуковых стенах были торопливо прорезаны ножом бойницы для ружейных дул.

Тут командовал Фрике.

Сунгуйя волновался и бледнел, делаясь пепельно-серым.

Парижанин подбадривал его следующими проникновенными словами:

— Защищай-ка свою шкуру, мой африканский монарх! Сейчас не время трусить и бездельничать! И дерись получше, не то не сидеть тебе и твоим потомкам на этом троне!

Обезумевшая, яростная толпа попыталась ворваться во дворец; защищающие его стрелки уже не успевали перезаряжать ружья, снаружи, у входа, завязалась рукопашная схватка… и тут из дома донесся пронзительный свист.

Стрелки Сунгуйи повиновались знакомому сигналу и мгновенно попадали на землю. В тот же миг тонкие стенки хижины как бы вспыхнули сотней огней: это одновременно выстрелила сотня ружей, обрушив на врагов настоящий свинцовый ливень.

Негры повалились как подкошенные и устлали своими телами траву, которая на глазах покраснела от крови. Раненые корчились от боли и с еще большим остервенением бросались на всех, до кого только могли дотянуться, стремясь укусить противника, сбить его с ног или даже вспороть ему живот.

…Осаждающие были явно ошеломлены таким жестоким отпором, но вскоре опять пошли вперед, подчиняясь своему вождю, экс-монарху, здоровенному детине, одетому в форму английского генерала. Его лицо украшали красные и белые полосы, придававшие ему, в сочетании с генеральским мундиром, вид ряженого.

Тем не менее войска противника возглавлял настоящий храбрец, и он сражался как лев, громко подбадривая своих сторонников и вновь и вновь ведя их в атаку.

Число защитников дворца росло, однако им становилось все сложнее противостоять толпе, ярость которой, казалось, удвоилась.

— Сколько можно?! — вскричал Фрике. — Они лезут и лезут! Многие из них бьются просто отчаянно, и мне совсем не хочется стрелять бедняг, как кроликов!.. Я не люблю убивать, но сейчас речь идет о моей жизни! Черт бы побрал этого жандарма вместе с его негром, негритянским троном и солдатами! Мне все надоело! Хватит! Я вовсе не хочу, чтобы мне отрезали голову! Придется воспользоваться последним средством!

С этими словами Фрике подбежал к своим ружьям большого калибра, стоявшим неподалеку, и по очереди выстрелил из них, целясь в самую гущу нападавших.

Ослепленные дымом, оглушенные грохотом, напуганные огромным числом жертв, враги в беспорядке отступили…

Вождь вновь попытался собрать своих людей, но тут произошло событие, окончательно расстроившее его планы.

За спинами атакующих раздался зычный голос генералиссимуса. Оказывается, Барбантон со своими лучшими стрелками совершил блестящий маневр и зашел противнику в тыл.

— Сдавайтесь!

Несчастные оказались в ловушке, они поняли, что сопротивление бесполезно, побросали оружие и попытались спастись бегством.

Но главнокомандующий предусмотрел абсолютно все, и отступающих повсюду встретили нацеленные на них ружья.

И тут Барбантон, вложив саблю в ножны, вынул револьвер и направился прямо к вождю, который, завидев белого военачальника, застыл как вкопанный. Старый жандарм схватил его за ворот и сказал:

— Это мой пленник! А вы, солдаты, бросайте оружие! Сдавайтесь, или вам придется плохо!