Опубликовано: 10 апреля 2019

Просмотров: 401

Оглавление

Наследник Робинзона - Андре Лори Глава XXII. Остров Крузо. Заключение

Во время работ Поль-Луи был до того озабочен мыслью найти Флорри, отца и Чандоса, что не обратил даже ни малейшего внимания на характер самой скалы, в которой производились эти работы. Но почти машинально он подобрал ком красноватой земли, поразившей его своим видом, и положил в карман.

Этот ком затем попался ему в руки.

— Что это? Золотоносная земля? Неужели?

Тогда господин Глоаген рассказал все, что ему, Флоррии Чандосу удалось узнать из завещания, или исповеди знаменитого Робинзона Крузо.

Выслушав с величайшим вниманием все, что могли сообщить пострадавшие, капитан Мокарю встал и заявил, что предлагает назвать этот остров островом Крузо и под этим названием нанести его на карту, чтобы увековечить память того человека, который первым открыл его и насадил в нем зачатки культуры и цивилизации.

— Восточный мыс пусть сохранит название Мыса Спасения, а западный пусть называется Мысом де Фое. Я провозглашаю этот остров собственностью Франции, и пусть он всегда будет столь же гостеприимным для всех ее сынов, каким был для первого своего владельца и для всех нас!

Заявление это было встречено всеобщими радостными криками, и даже мистрис О'Моллой, которая охотно заявила бы, что всякий никому не принадлежащий остров или земля, по ее мнению, должен принадлежать Великобритании, на этот раз воздержалась и смолчала.

Место нахождения руды и залежей было тотчас же оцеплено часовыми, а золотые прииски объявлены национальной собственностью и вверены всеобщей охране и наблюдению. Известное число рабочих, под начальством и наблюдением Поля-Луи, должны были разрабатывать эти прииски и эксплуатировать их для нужд колонии, готовить для строящегося фрегата вместо медных золотые части, а также нагрузить золотой рудой фрегат, чтобы по прибытии во Францию груз этот был разделен между всеми моряками, солдатами и офицерами, согласно требованиям закона о морских призах.

Двадцатого июля, то есть семь месяцев спустя после закладки, фрегат торжественно был спущен на воду и назван «Гебой».

На вопрос майора О'Моллоя, почему новое судно названо «Гебой», господин Глоаген объяснил ему, что Геба была дочерью Юноны. Еще месяц спустя оснастка и паруса были готовы, «Геба» могла принять на себя экипаж и пассажиров и выйти в море, не страшась ни бурь, ни непогоды.

Опыты, произведенные с нею на рейде, доказали, что остойчивость ее была прекрасная и ходкость необычайная.

Итак, менее чем в десять месяцев эти четыреста человек сумели не только построить себе новое превосходное судно и снабдить его всем необходимым, не говоря уже о полном грузе золота, сумели вспахать и засадить земли, построить здания и села, заводы и фабрики, мельницы и лесопильни, и все это путем упорного труда, разумно направленного к общей пользе.

Спустя несколько дней после открытия пещеры, или грота, останки знаменитого Робинзона Крузо были с благоговением захоронены в могиле, вырытой тут же, посреди грота, и над ней поставлен скромный памятник с надписью:

«Здесь покоится

Робинзон Крузо,

Первый обитатель этого острова, родившийся в Йорке, в графстве Йорк, в 1634 г.

Скончавшийся здесь, в этом гроте, в 1718 г.»

Рана был захоронен на соседней полянке под кустом.

Двадцать первого августа «Геба», приняв на себя всех обитателей колонии, снялась с якоря и, взяв курс на северо-восток, вышла в открытое море.

Три недели спустя она зашла в Вальпараисо, где брала уголь, откуда, обогнув мыс Йорк, заходила в Бразилию, затем в Сенегал, потом уже прямо пошла в Брест. Одиннадцатого ноября того же года она была уже у берегов Франции, а на другое утро вошла в рейд.

Капитан Мокарю, вернувшийся в Брест с новым фрегатом, с обшивкой из листов чистого золота вместо старого фрегата с медной обшивкой, был встречен с большим энтузиазмом как населением, так и морскими властями. А военный совет, который по закону должен судить каждого командира, потерявшего свое судно или часть экипажа, хотя и судил его, но суд этот был лишь одной формальностью. К первому января капитан Мокарю был повышен в чине и стал командиром ордена Почетного легиона. Большинство из его офицеров также получили награды и повышения по службе. Из матросов и солдат некоторые, радуясь тому, что после раздела груза оказались счастливыми обладателями небольшого капитала, и пользуясь тем, что срок их службы истек, вернулись к частной жизни и завели каждый свое маленькое дело, торговлю, или мастерскую, или ферму; другие безумно растратили в кутежах в течение нескольких месяцев это так неожиданно свалившееся им с неба богатство. Некоторые же, с разрешения правительства, пожелали вместе со своими семьями вернуться на остров Крузо и основать там колонию.

Теперь положение этого острова всем известно, и если мы не встречаем его нанесенным на карту в некоторых атласах, то это только потому, что многие издатели предпочитают из экономии пользоваться старыми литографическими камнями вместо того, чтобы заводить новые.

Господин Глоаген, как почти все ученые, заявлявшие миру о каких-нибудь удивительных или невероятных открытиях, наткнулся на глухую оппозицию в ученом мире и вынужден был слышать от некоторых завистливых ученых даже такое мнение, что его знаменитый зраимф, спасенный им с таким трудом во время стольких перипетий, не более как современная вещь с чисто фантастическими начертаниями, какой-нибудь персидский аграф или крышка от тавлинки.

Наряду с этими научными результатами господина Глоагена, путешествие это имело еще другой результат, хотя и не научный, но не менее важный в своем роде: Поль-Луи, став прекраснейшим инженером-механиком, приобретший громадный опыт в своем деле, несмотря на свой юный возраст, и находившийся на великолепном счету у своего начальства и товарищей, стал мужем мисс Флоренс Робинзон, из которой, за время пребывания ее на острове Крузо, успела получиться идеальная супруга, хозяйка и подруга для своего мужа.

Чандос поступил в военную школу Сандгерст (Sandhurst) в Англии и рассчитывает в скором времени получить патент офицера, а Кхаеджи ждет с нетерпением этого момента, чтобы сопутствовать ему во всех его походах, как он некогда сопутствовал его покойному отцу.

Мистрис О'Моллой в настоящий момент находится в Париже, где она, как и везде, чувствует себя как дома, а майор О'Моллой с тех пор, как живет в стране шампанского, пьет его несравненно меньше, чем прежде, и печень его ничуть не страдает от этого.

Полковник Хьюгон теперь губернатор на острове Крузо, где все им очень довольны, а господин Рэти продолжает по-прежнему состоять капельмейстером в своем полку.

Кедик теперь уже боцман на «Гебе», а мать его безбедно доживает свой век в родном Рекуврансе, благодаря маленькому капиталу, доставшемуся ей от сына, который получил свою долю при разделе приза. Комберусс бойко торгует в Марселе и пользуется вполне заслуженной репутацией.

 Оглавление

Опубликовано: 10 апреля 2019

Просмотров: 398

Оглавление

Наследник Робинзона - Андре Лори Глава XX. Последняя глава истории Робинзона

— Дядя, — спросил Чандос после нескольких минут молчания, — сколько времени может прожить человек без пищи?

— Все зависит от темперамента, здоровья и физических сил данного субъекта!

— Ну, а мы с вами, например, сколько можем рассчитывать прожить без пищи?

— Пять-шесть дней, быть может, неделю или даже больше.

— О, в таком случае мы спасены! — воскликнул юноша. — Наши друзья, конечно, станут искать нас и найдут!

— Да, надо надеяться, что они нас найдут, — сказал господин Глоаген, делая вид, что и сам он в этом вполне уверен. — А пока самое разумное будет заняться списыванием и переводом этого старинного документа.

— Да, да! — воскликнули разом Чандос и Флорри, — перепишем завещание нашего прадеда, а там, на свободе, и мы можем написать свои завещания! — добавила Флорри.

— Но прежде всего нам следует задуть две свечи и остаться при одной, ведь у нас их всего только шесть, и мы должны расходовать их как можно осторожнее, — сказал господин Глоаген.

Все расположились у большого рабочего стола, рядом с бренными останками Робинзона. Чандос взял в руки карандаш и, вырвав несколько чистых листов из своей записной книжки, собрался записывать, тогда как дядюшка его и Флорри, склонясь над старым документом, разбирали его содержание, читая вслух Чандосу, писавшему под их диктовку.

Вот что говорилось в этом завещании:

«В восьмой день марта в 1717 году, я, нижеподписавшийся Робинзон Крузо из Йорка в Йоркшире, в Англии, на 84-м году своей жизни, в полной памяти и рассудке, хотя и ослабев телом под бременем лет, решил докончить свои мемуары, дополнить и исправить их, восстановив истину.

Я совершил великое преступление и теперь несу за него заслуженную кару: из-за эгоизма и алчности я хотел обмануть своих современников относительно настоящего положения моего острова, не подумав о том, что всякое открытие принадлежит всему человечеству, а не единичной личности, которая является представителем этого человечества. Я обманул всех моих читателей, уверив их, что остров мой находится в водах Атлантического океана, в архипелаге Карибов, тогда как на самом деле он находится в средней части Тихого океана.

Кто бы вы ни были, вы, кому попадется в руки эта исповедь умирающего, прочтите ее со вниманием.

В первой части своих мемуаров я рассказал, каким образом был выброшен на этот необитаемый, пустынный остров, как я жил здесь и как, по прошествии двадцати девяти лет одиночества, я наконец нашел возможность вернуться на родину, предоставив свой остров колонии потерпевших крушение испанцев и взбунтовавшихся английских матросов. Я говорил о том, как впоследствии я еще раз вернулся в свое царство, как я называл этот остров, причем привез туда для разведения всякого рода животных, семена, и в каком виде я оставил свой остров, вторично покидая его.

Взбунтовавшиеся матросы, прибывшие на мой остров, после того как избили всех своих офицеров, были слишком невежественны, чтобы определить географическое положение острова, на который они попали случайно, как на первую землю, встретившуюся им.

Только одному капитану, жизнь которого мне удалось спасти, и который, в свою очередь стал впоследствии моим освободителем, было известно настоящее положение острова, и он первый предложил мне сохранить это в тайне. Уезжая, мы не только позаботились оставить всех наиболее развитых и смышленых людей здесь, но, прибыв в Перу, распустили и весь остальной экипаж и набрали новый. По прибытии в Лиссабон мой приятель-командир скончался от злокачественной лихорадки, и я остался единственным обладателем тайны настоящего местоположения острова.

Когда я решил еще раз возвратиться на свой остров, то окружил себя величайшей таинственностью и набирал экипаж из людей самых неразвитых и малограмотных, а не то и безграмотных. Офицерам я строго воспретил иметь секстан, карты и другие морские инструменты и определял пеленги всегда сам, лично давая указания, куда держать курс. При этом я избирал всегда путь, наименее посещаемый судами и возможно окольный.

Желая ввести в заблуждение не только экипаж своего брига, но и всех моих современников, я измышлял всевозможные приключения, чтобы сбить с толку людей сведущих.

Почти вся вторая часть моего рассказа — чистый вымысел, тогда как первая часть — почти вся одна чистая правда. Мало того, я желал даже, чтобы люди не были вполне уверены даже в самом моем существовании, и потому просил издать мои записки и мемуары уважаемого Даниеля Дефо.

Впрочем, в этом сплетении различных вымыслов есть и доля истины; так, например, все, относящееся к моему путешествию по Азии и возвращение в Йорк в 1785 году.

Мне было тогда 72 года, я был богат и был отцом троих детей: дочери и двух сыновей. Но страсть к путешествиям и вечно новым впечатлениям, страсть ко всякого рода приключениям не давала мне покоя. Благодаря всегдашней деятельной и воздержанной жизни, я, несмотря на свой возраст, сохранил полную бодрость сил и здоровья. Я отнюдь не чувствовал себя старым. К тому же все, сколько-нибудь привязывавшее меня к Йорку, мало-помалу порвалось к этому времени. Еще до моего последнего путешествия я имел несчастье потерять свою жену; один из моих сыновей уехал в Индию в качестве сухопутного гарнизонного офицера, другой умер от чумы в Лондоне, где он занимал скромную должность в большом коммерческом предприятии. Дочь моя вышла замуж и уехала далеко со своим мужем, так что я опять остался одиноким на этом свете, и меня снова стало тянуть назад, на мой остров.

И вот, распродав все свое имущество и купив на часть вырученных денег прекрасный бриг, который я нагрузил дорогой мебелью, всякого рода оружием и инструментами, земледельческими орудиями и семенами, и при той же таинственной обстановке, как и раньше, отправился в дальний путь первого мая 1716 года. Мне было тогда 82 года от роду.

Девятого сентября того же года я прибыл на свой остров, где был встречен радостными приветствиями удивленного моим приездом населения.

Немногие из них узнали меня, потому что большинство знавших меня в пору последнего моего пребывания на острове уже умерли, но все они слыхали обо мне и потому сначала оказывали мне большое уважение, которое возросло еще более после того, как я выгрузил и разделил между ними привезенные мной богатства.

Но вскоре я имел случай убедиться, что население острова заметно изменилось. Быть может, эти люди слишком полагались на плодородие почвы, а также под влиянием этой вечной весны ослабли и погрузились в какую-то нравственную спячку и постоянную сонливость. Всякая охота к труду у них совершенно пропала. Все это население было счастливо, то есть имело в изобилии и почти без труда все, нужное для жизни, но томилось скукой вследствие безделья. Все они втайне мечтали увидеть свою далекую родину, от которой были совершенно отрезаны, и хотя большинство знало о ней только по преданиям, но всем она представлялась чем-то вроде земного рая. Сесть на корабль и побывать там, в Европе, повидать громадные торговые города, лавки, магазины, модные улицы, словом, все то, чего не было здесь, на этом острове, казалось для них верхом блаженства, все это представлялось им точно дивный сказочный сон. И сознавая всю неосуществимость этой мечты, они внутренне считали меня виновником их вечного изгнания.

Тотчас же по прибытии моем на остров, я приказал построить себе большой деревянный дом, где и поселился, чтобы наблюдать за бытом, нуждами и потребностями населения. Я мог бы содействовать как материальному, так и нравственному подъему этих людей, но здесь я не имел ни минуты покоя, меня со всех сторон осаждали просьбами об увеличении окладов, выдаче пособий и пенсий, различными семейными дрязгами, сетованиями и жалобами, и потому я решил избрать себе более уединенное жилище. Таким являлся, конечно, тот грот в глубине лесов северной части острова, который некогда так восхитил меня.

Я приказал мастерам с моего брига исполнить там кое-какие работы, расширить входы, улучшить коридор, повесив внутреннюю дверь с надежными затворами, и перенести туда всякую мебель, необходимую для моего удобства.

И вот один из рабочих, работая в гроте, вдруг заметил, что стены его состоят всецело из превосходнейшего золотоносного кварца.

Он тотчас же обошел со всех сторон грот и нашел почти на самой поверхности горы золотую руду.

Обрадованный своим открытием, он сообщил о нем одному из своих товарищей, и вскоре это стало известно всему экипажу брига, а затем и всем обитателям колонии. И вдруг все эти люди, не знавшие никакой цены золоту и деньгам и не имевшие по сие время никакой монеты, женщины, дети и мужчины, все, от мала до велика, стали сходиться с заступами и кирками, взрывать почву и забирать золото целыми пригоршнями в мешки, корзины, кульки, куда попало.

За несколько часов была прорыта ими целая траншея, столь глубокая, что достигала почти стены моего убежища, и я не имел покоя от стука кирок и заступов.

Я стал упрекать их в странной жадности по отношению к совершенно ненужному и бесполезному для них здесь металлу, на что мне возразили, что старый свет создан для всех людей и что люди, обладающие такими золотыми приисками, такими несметными богатствами, конечно, не подумают век свой оставаться на безлюдном диком острове. Тогда я заявил свои права на эти прииски, на эту золотую руду, находящуюся на моем острове, на моей земле, над самым моим жилищем-Ответом на это был открытый бунт. Меня упрекали в жестоком эгоизме, авторитет мой был попран, меня схватили и хотели судить, как преступника, хотевшего обратить в рабство 136 человек свободных от рождения людей, за что хотели приговорить меня к смертной казни, и лишь самые разумные с трудом добились того, чтобы мне заменили смертную казнь строгим заключением в моем гроте под беспрерывным надзором тюремного стража.

Так я провел три месяца в заключении, после чего инсургенты, наконец, объявили мне свое окончательное решение.

Добыв из руды как можно больше золота и нагрузив им мой бриг при посредстве моего экипажа, они решили, все до единого, с женщинами, старцами и детьми, сесть на корабль и отправиться в Европу. Что же касается меня, то они решили оставить меня одного на этом острове, предоставив мне провести здесь остаток дней моих так, как я желал заставить их проводить здесь всю жизнь.

Таково было решение инсургентов, объявленное мне вожаками восстания в тот момент, когда они явились отпереть дверь моей тюрьмы, уже после того, как их жены и дети и все их богатства были на бриге, готовившемся поднять якорь и выйти в открытое море. Я был так слаб и изнурен этим продолжительным заключением, что не имел даже силы протестовать или возражать хотя бы единым словом.

На другой день я чувствовал себя немного лучше, потому что имел возможность дышать свежим воздухом. С большим трудом я взобрался на вершину холма и увидел удалявшийся бриг, уже едва приметный на дальнем горизонте.

Итак, я здесь, на этом острове, вторично так же одинок, как некогда, и хотя тогда я не имел ни крова, ни одежды, ни постели, но надежда когда-нибудь вернуться в среду цивилизованных людей никогда не оставляла меня в ту пору, потому что я был молод, силен и здоров, а теперь я стар, хил и слаб, и хотя у меня много белья и одежды, хотя у меня прекрасная постель и богатые прииски золотой руды, я не питаю уже никаких надежд и знаю, что люди, покинувшие меня здесь, не вернутся сюда, если бы даже и захотели. Всего вероятнее, что все они погибли вместе со своими богатствами в первую бурю, так как все матросы были людьми несведущими и даже прибывшие со мной офицеры были настолько невежественны, что не сумели бы определить своего местоположения, не то что найти путь в Европу.

Свет навсегда не только не будет знать о моем существовании, но, вероятно, сочтет за пустой вымысел и саму мою повесть, и мой остров.

А между тем все это правда, и я действительно теперь на своем острове и дрожащей рукой дописываю последние строки моего рассказа и исповеди, один, один навек, так как конец мой близок…

Я чувствую приближение смерти, чувствую, как жизнь уходит… как чувства мои притупляются, органы перестают действовать… аппетита совершенно нет… Скоро сердце уж перестанет биться и тогда… близок час освобождения…»

На этом прерывалась рукопись, и благодаря присутствию здесь этой мумии самого автора этих строк, они получали в глазах праправнуков этого несчастного человека такую, можно сказать, осязательную реальность, что не только Флорри, но и Чандос расплакались над ними, и сам господин Глоаген был глубоко растроган.

Мысленно он благословлял эту рукопись, как незаменимый при данных условиях талисман, помогший отвлечь молодежь от мысли о грозящей им страшной смерти в этом же самом подземелье, где скончался около двух веков тому назад их знаменитый предок.

Переписка этой рукописи заняла очень много времени и было уже около одиннадцати часов ночи, когда господин Глоаген уговорил, наконец, свою племянницу расположиться на кровати с балдахином, между тем, как сам он и Чандос1 расположились на креслах.

Затем старик задул свечу и злорадный зверский взгляд Рана не мог уже ничего различить во мраке грота, и он, наконец, решился затворить маленькое окошечко, прорезанное в верхней половине двери, сквозь которое он, как ядовитый паук из угла, наблюдал за своими несчастными жертвами.

 Оглавление

Опубликовано: 10 апреля 2019

Просмотров: 443

Оглавление

Наследник Робинзона - Андре Лори Глава XXI. Поль-Луи здесь!

Был уже яркий день, когда наши заключенные проснулись, но в гроте было совершенно темно. Когда зажгли свечу и взглянули на часы, то оказалось, что было более девяти часов утра. Легкие схватки в желудке давали знать, что настало время завтракать, и так как они накануне уже не обедали, то потребность эта ощущалась еще сильнее.

— Мы, конечно, не можем рассчитывать на то, чтобы наш предок приберег для нас кое-какие съестные припасы в своем буфете, — сказал Чандос, приближаясь с слабой надеждой в душе к дубовому резному поставцу, уставленному серебряной посудой. Распахнув дверцы шкафчиков, Чандос нашел на полках нечто такое, что когда-то было плодами или мясом, но теперь было совершенно неузнаваемо. Хрустальные графины были также пусты. Немного разочарованный, он обратился к библиотечному шкафу и со свойственным ему благодушием воскликнул: «Ну что ж, за неимением бифштексов, мы погрызем старые книги, хотя самый ничтожный кусочек ветчины был бы теперь гораздо больше кстати, чем самая грузная из книг. Не так ли, Флорри? Скажи, ты голодна?»

— Не то что голодна, но я была бы не прочь позавтракать, впрочем, весьма возможно, что это одно воображение, со мной не раз случалось где-нибудь в дороге или же на экскурсии в горах: как только знаешь, что поесть негде, так почему-то сразу является аппетит, быть может, и теперь происходит то же самое.

— Ну, что касается меня, то я вполне убежден в том, что это не воображение. Я съел бы целый бараний окорок с кровью, с хорошо обжаренной картошкой. Что ты скажешь на это, Флорри?

— Я предпочла бы без крови, хорошо прожаренный!

— Хм! Как это глупо в самом деле, что этот негодяй Рана вздумал препятствовать осуществлению такой скромной мечты. Эй, Рана, старая каналья! Что ты там делаешь в своей берлоге? — спрашивал Чандос, ударяя кулаком, как бы шутя, в дверь. Окошечко вверху двери отворилось, и голова Раны, с аппетитом жующая какой-то сочный плод, показалась и приблизилась к форточке, как бы желая заставить заключенных лучше видеть движение его могучих челюстей и тем самым возбудить в них сильнее потребность есть.

Но прежде чем он успел сообразить что-либо, Чандос схватил его за волосы и пытался продернуть его голову в отверстие форточки в дверях. Но это не могло ему удасться, потому что отверстие было слишком мало, и голова Раны не проходила. Отчаянным усилием рванулся афганец и в руках Чандоса остались только два кровавых клочка черных волос. Чандос ожидал, что вот распахнется дверь, и взбешенный тюремщик набросится на него; он искал какое-нибудь оружие, как вдруг заметил на полу заступ, который он носил с собой во все свои экспедиции, и тотчас же вооружился им.

Но он ошибся, Рана не шевелился, вероятно, у него не было под рукой никакого оружия, или же он хотел до конца оставаться верным требованиям своей секты и уморить своих врагов голодом, не коснувшись их пальцем. Чандос положительно был вне себя от бешенства, искал, чем можно было запустить в своего врага, но ничего подходящего не было в гроте.

— Эх, если бы было у нас ружье или револьвер, я бы разом уложил его, как собаку! Ах, вот что! У меня появилась блестящая мысль, я подожгу эту дверь. И тогда мы втроем набросимся на этого негодяя и задушим его.

И он принялся поджигать свечою тяжелую дубовую дверь, но после получаса тщетных усилий едва лишь подкоптился нижний край. Очевидно, и огонь не брал этого старого дуба, твердого, как кость.

— Можно попробовать прорыть туннель и таким образом найти выход, — сказала Флорри.

Чандос, не долго думая, тотчас же принялся за работу, но на глубине двух-трех вершков уже наткнулся на скалу, на тот же золотоносный кварц, из которого состоял и сам грот. Вдруг Чандоса озарила блестящая мысль.

— Дядя, — сказал он, — вы очень дорожите этой золотой пластинкой?

— Зраимфом? Да, конечно, я дорожу ею, но не настолько, чтобы не мог пожертвовать, если нужно!

— Если так, то дайте мне ее сюда, я полагаю, что сумею образумить этого зверя.

Господин Глоаген достал из кармана драгоценную пластинку и не без сожаления вручил ее племяннику, который тотчас же подошел к форточке и крикнул:

— Смотри, Рана, видишь ты эту золотую пластинку, которую ты называешь зраимф и считаешь одаренной сверхъестественной силой, приписывая ей качества талисмана! Так знай, что если ты не доставишь мне сейчас же пищи для моей сестры, то как Бог свят, не будь я Чандос Робинзон, если я на твоих же глазах не изломаю ее и не изотру в порошок под ногами.

Лицо Раны вдруг сделалось мертвенно-бледным, глаза стали метать молнии. Зраимф, изломанный на куски на его глазах! Подобная мысль приводила его в такой ужас, что он чувствовал себя точно парализованным. Он не знал, на что ему решиться, не знал, что ответить.

Наступила минута трагического молчания. Вдруг Флорри громко позвала Чандоса в глубину грота.

— Слушайте, — сказала она, — слышите вы равномерные удары в стену, я уже минуты две как прислушиваюсь к ним.

Чандос приложил ухо к стенке грота, а также и господин Глоаген, и все трое стали прислушиваться. Действительно, мерные удары сыпались один за другим, точно десятки рабочих с молотами и кирками взрывали почву скалы, внутри которой находился грот.

— Это к нам подоспела помощь; наши друзья открыли наше убежище, — сказал вполголоса господин Глоаген. — Но как это могло случиться, что они нашли вход в пещеру, ведь только один этот вход мог бы дать им знать о существовании этой пещеры.

— Ах, если б только они догадались напасть на ту золотую руду, о которой говорит наш прадед, и которая, по его словам, почти пробила стену его тюрьмы. Тогда им было бы легко докончить начатую работу.

— О, если только Поль-Луи здесь, то он наверное догадается! — с уверенностью сказала Флорри.

Как бы в подтверждение ее слов в этот самый момент удары посыпались чаще и были уже очень близки; на этот раз казалось, будто люди работали в шахте за стеною всего в нескольких вершках от заключенных.

— У меня появилась мысль! — воскликнул Чандос, — раз мы их слышим, то весьма вероятно, что и они услышат нас. Я тоже примусь колотить в стену, быть может, это даст им надлежащее направление.

Он сбросил с себя куртку и, не теряя времени, принялся ударять заступом в стену скалы; вдруг все затихло. Неужели друзья покинули их? Неужели они станут искать другого хода?

Но вот послышался глухой раскат и сотрясение, вслед за которым раздался взрыв, объяснив нашим заключенным, что означала эта тишина.

Не оставалось сомнения, что Поль-Луи пустил в ход порох, чтобы ускорить работу.

— Он нас взорвет, — смеясь сказал господин Глоаген.

Но в душе он был совершенно спокоен, зная, на сколько опытен и искусен в своем деле Поль-Луи, который употреблял порох только в самом умеренном количестве, и то располагая его так, чтобы взрывать наружную, уже подготовленную ко взрыву, часть скалы.

— Только ему могла прийти на ум такая блестящая мысль, — воскликнула Флорри, — я знала, что он не откажется от надежды спасти нас, не предоставит нас нашей участи.

Почти вслед за этим явно послышались шаги за стеной и голоса; удары молотов и кирок возобновились опять, но теперь они слышались так близко, что, казалось, с минуты на минуту должны были проломить стену.

— Смелее, Поль-Луи! Смелее! Мы здесь, мы ждем тебя!

В этот момент господин Глоаген, не спускавший глаз с входной двери, заметил, что за дверью что-то скрипнуло и в замке заскрипел ржавый ключ.

— Дети, Рана готовится напасть на нас! — крикнул он и кинулся к двери. — Флорри, Чандос спешите на помощь, не дайте ему отпереть двери!

Действительно, еще минута, и уже было бы поздно! Но все трое навалились на дверь плечом, и Чандос успел как раз вовремя задвинуть оба внутренних засова.

Теперь Рана сам очутился в тюрьме. Очевидно, взрыв и сотрясение скалы заставили его очнуться от того странного оцепенения, в какое повергла его угроза Чандоса. Он слышал первые удары кирки и молотов, но они мало тревожили его, он считал стены грота неуязвимыми.

Но при звуке взрыва он вдруг понял, что его жертвы уйдут из его рук, и тогда у него появилась мысль отпереть дверь, накинуться на них и предупредить тех, которые явились к ним на помощь, чтобы по крайней мере успеть завладеть священным зраимфом.

Какая страшная борьба могла бы завязаться в этом прекрасном гроте, не будь здесь внутренних и наружных запоров и засовов, не будь эта дубовая дверь такой надежной и крепкой, как дверь каземата, да не спаси несчастных заключенных присутствие духа господина Глоагена! Теперь Рана был не опасен и, сознавая свое бессилие, он злобно захлопнул форточку. Но Чандос выбил эту заслонку мощным ударом лопаты. Между тем кирки и заступы работали с удвоенным усердием, и два часа спустя обнаружилась небольшая брешь, в которую, однако, свободно мог пролезть человек. Минута — и Поль-Луи первый спустился внутрь грота.

— Флорри, где вы? — крикнул он.

Прижав ее к своей груди и убедившись наконец, что она жива, он обратился и к господину Глоагену и к Чандосу.

Кхаеджи со слезами на глазах обнимал и прижимал к своей груди по очереди обоих детей своего покойного начальника.

— А Рана? — спросил верный слуга после первой минуты сердечного волнения, между тем как капитан Мокарю, полковник Хьюгон и майор О'Моллой, один за другим, спускались через брешь в грот.

Чандос молча указал на дверь. Кхаеджи, схватив со стола свечу, бросился к этой двери, и прежде чем кто-либо успел очнуться или угадать его мысли, из глубины грота раздался звук выстрела. Все невольно содрогнулись от испуга и ужаса. Это Кхаеджи свел счеты со своим заклятым врагом.

— Кхаеджи, как вы посмели это сделать, без приказания, в присутствии мисс Робинзон? — строго крикнул ему капитан Мокарю, выхватив у него ружье из рук.

— Надо было, быть может, подождать, пока он ее задушил бы? — отозвался верный слуга, — нет, воля ваша, я скорее согласен сесть под арест, на сколько вы прикажете!

Устроив нечто вроде лестницы с помощью стола и стула для Флорри, ее вывели через брешь из грота, а за нею последовали и все остальные.

Там, на горе, мистрис О'Моллой ожидала всех с холодной закуской, так что Чандос мог наконец насладиться бараньим окороком, о котором он так мечтал несколько часов тому назад.

Из разговоров выяснилось, что заключенные всецело были обязаны своим спасением Кхаеджи. С того самого момента, как он увидел на песке, на северном побережье острова, странные следы босых ног, он внутренне был убежден, что Рана не погиб и скрывается где-нибудь на острове, готовя новые западни и гибель семье Робинзонов.

«Что же тут невозможного, — думал он, — что этого негодяя выбросило волной на какой-нибудь из соседних островков, откуда он впоследствии перебрался на этот остров. Ведь он плавал как рыба! Добравшись до острова, он поселился в самой безлюдной его части, скрываясь от своих врагов, питаясь плодами и кореньями и готовя новые коварные козни».

Так рассуждал мысленно Кхаеджи. С того момента, как он увидел следы на песке, он сразу угадал, что это след столь знакомой ему ноги Раны, ноги с необычайно оттопыренным в сторону большим пальцем, но он не сказал ничего об этом капитану Мокарю, потому что любил всегда сам справляться со своими делами, а забота о целости и безопасности детей покойного полковника Робинзона была исключительным и единственным его делом. И вот он ни днем, ни ночью не спускал с них глаз и следовал за ними повсюду, как тень, несмотря на строгое воспрещение Чандоса, которого раздражали этот вечный присмотр и охрана.

Вынужденный скрываться, чтобы не быть замеченным, Кхаеджи крадучись следовал издали, скрываясь за кустами.

В тот день, когда Флорри заметила зарубки на деревьях, ведущих в грот, Кхаеджи заметил их раньше ее; он пришел к подземелью и вошел в него, но, не имея с собой свечи, ничего не мог разглядеть. Ему тотчас же пришло на ум, что это подземелье должно служить убежищем для Раны, хотя он и не был в том вполне уверен.

В тот момент, когда он выходил из грота, он увидел, как господин Глоаген, Чандос и Флорри входили в него. Он поспешил удалиться в чащу и спрятаться в кустах. Прошел час, другой, а они все не выходили; встревоженный столь продолжительным отсутствием господина Глоагена и его двух опекаемых, Кхаеджи решился наконец выйти из кустов и подойти к гроту, но теперь входного отверстия не было нигде. Оно исчезло, точно сама скала надвинулась на него. Обезумев от ужаса, Кхаеджи, подозревая в этом странном явлении руку Раны, принялся исследовать все окрестности горы, отыскивая, нет ли где-нибудь другого выхода. Прежние ходы, прорытые искателями золота и поросшие теперь травой и кустарником, показались ему в первую минуту коридорами, ведущими к гроту, но более тщательный осмотр доказал, что они туда не ведут. Между тем настала уже ночь, продолжать исследования не было уже никакой возможности. Тогда Кхаеджи решился вернуться к заливу на главную квартиру, надеясь, что, быть может, он там застанет господина Глоагена и обоих детей. Но, увы, там их не было, и все были сильно встревожены их продолжительным отсутствием.

Теперь Кхаеджи решился сообщить, что ему было известно и что он имел основание предполагать и подозревать.

Поль-Луи тотчас же принял необходимые меры: вместе с капитаном Мокарю они созвали все население острова в полном составе, и, вооружив всех кирками, молотами и заступами, забрав с собой взрывчатые вещества, все направились к гроту.

На рассвете колонисты со всех сторон стали искать ход. Поль-Луи, со свойственной ему сообразительностью и знанием своего дела, сразу нашел прокоп, сделанный золотоискателями и ведущий почти к самой пещере, и воспользовался им, так что после нескольких часов работы ход в грот был проделан и заключенные спасены.

 Оглавление

Опубликовано: 10 апреля 2019

Просмотров: 424

Оглавление

Наследник Робинзона - Андре Лори Глава XIX. Археология имеет свои достоинства и свои недостатки

Оказалось, что грот найти было не так легко, как крепость Робинзона.

На следующий же день господин Глоаген в сопровождении Чандоса и Флорри пустились на розыски.

На этот раз указания, имевшиеся в книге, были далеко не так точны и подробны, как относительно укрепленного замка, или главного жилища Робинзона.

О гроте говорилось только, что находится он в глухом лесу, что вход в него настолько низкий, что его даже трудно заметить, и что он заслонен большим утесом, или скалой, поросшей густым кустарником. За двести лет этот кустарник не только мог разрастись, но и превратиться в громадные деревья, а потому было весьма маловероятно, что чудесный грот может быть найден.

Но наши друзья так загорелись своей идеей, что теперь им просто трудно было отказаться от нее, а потому они неутомимо продолжали свои поиски. Но остров был велик, леса его почти непроходимы, и старания их могли бы еще долго оставаться бесплодными, если бы одно странное обстоятельство не пришло им на помощь.

Флорри заметила случайно целый ряд сравнительно недавних зарубок на стволах некоторых больших деревьев; зарубки эти как бы служили путеводными знаками среди лесной чащи и в систематическом порядке следовали одни за другими.

Это было в северной лесной части острова, вблизи залива Следов Босых Ног, который по-прежнему оставался наименее посещаемой частью острова.

Кто мог сделать эти зарубки на деревьях? Господин Глоаген полагал, что это кто-либо из матросов «Юноны», и у него почему-то появилось подозрение, что, быть может, эта дорога ведет именно в этот грот. Весьма возможно, что кто-нибудь из жителей колонии, случайно попав в пещеру, пожелал умолчать об этом и, чтобы отыскать вновь туда дорогу, сделал эти пометки на стволах. Вспомнив по этому случаю о следах босых ног на прибрежном песке залива, о которых до сих пор не удалось ничего разузнать, Чандос подумал, что предположение его дяди весьма вероятно. Во всяком случае, эти зарубки были, несомненно, путеводными знаками, наверное, вели куда-нибудь, а куда именно — это и следовало узнать.

С любопытством, присущим всем исследователям, они продолжали следовать по пути, указанному зарубками; вскоре им стало ясно, что эти зарубки были сделаны как бы умышленно, чтобы служить указателем дороги и привлекать к себе внимание, — так они были часты и явственны. После получасовой ходьбы сквозь самую густую чащу леса наши приятели вышли наконец на небольшую полянку, посреди которой возвышался громадный одинокий утес, совершенно голый. Они ускорили шаги и позади утеса увидели еще издали черное зияющее отверстие входа в грот. Не подлежало сомнению, что это был тот самый желанный грот, который они так долго разыскивали.

Но вход в него был не только не низкий и не незаметный, а напротив, заметный издали, вполне достаточно высокий и удобный, как бы нарочно расчищенный и расширенный. Флорри, Чандос и Глоаген, не задумываясь, вошли в эту пещеру.

Сначала они очутились в подземном вестибюле, где глаза их, не привыкшие еще к темноте, не могли ничего различить, но когда они зажгли принесенные с собой свечи, то заметили в глубине этих сеней второе отверстие, ведущее в узкий проход, или коридор, который, по-видимому, также был расширен и расчищен, так как в описании Робинзона говорится, что проход этот, длиной около десяти ярдов, был настолько низок, что проходить по нему приходилось ползком, тогда как теперь по нему можно было идти свободно, выпрямившись во весь рост.

Пройдя этим коридором, исследователи очутились наконец в самом гроте. Дивное зрелище представилось их глазам.

Все стены грота, состоявшие из кристаллического кварца, искрились и сияли тысячами фантастических искр и лучей, так что в первый момент ослепляли.

Казалось, будто весь этот грот с высоким потолком, подобным громадным сводам готического собора, с полом, устланным мягким мелким песком, состоял из одних бриллиантов.

Но вскоре, когда глаз свыкся и начинал различать отдельные предметы, трое друзей были поражены представившимся зрелищем: большая низкая кровать под балдахином, покойные мягкие кресла, сундуки, большой библиотечный шкаф со стеклянными дверцами, поставец, уставленный дорогой серебряной посудой, словом, тут стояла вся старинная, но роскошная обстановка прежних веков. Немного дальше выделялось большое зеркало венецианского стекла, высокие каминные часы и в углублении, образующем род особого кабинета, громадный письменный стол, заваленный книгами и бумагами и, что более удивительно, перед столом, в высоком кресле, сидел человек и писал в темноте, без света!

Человек этот был одет в костюм времен Людовика XIV, в шелковых чулках и башмаках с пряжками, в седом парике, белых воротничках и красном камзоле со светлыми металлическими пуговицами.

Он сидел спиной к вошедшим и, казалось, вовсе не замечал их присутствия.

Господин Глоаген подошел, кланяясь, и собирался извиниться в причиняемом беспокойстве, как вдруг остановился, пораженный ужасом: свеча, которую он держал, выпала у него из рук.

Человек этот был не человек, а только мумия человека. Рука его еще держала очинённое гусиное перо, пустые впадины его глаз смотрели сквозь очки на лист пожелтевшей запыленной бумаги.

Иллюзия жизни получалась полная. Многие естественные подземелья обладают свойством сохранять на самый продолжительный срок наши бренные останки.

«Сколько лет или столетий сидит здесь этот человек в кресле перед рабочим столом, где его застала смерть? Кто он такой? Как он попал сюда? «

Вопросы эти невольно родились в мозгу господина Глоагена, но отвечать на них было не время, надо было заняться Флорри, которая чуть не лишилась чувств от ужаса и страха, охвативших ее при виде страшного мертвеца.

Вскоре она очнулась на мягких подушках большой кровати с балдахином; стакан свежей холодной воды, находящейся тут же в графине, окончательно освежил ее. Господин Глоаген в тревоге за девушку даже не заметил чрезвычайной странности этого обстоятельства.

Между тем Чандос, также возившийся с сестрой, как только она стала оправляться, поспешил подойти к мумии и стал внимательно разглядывать ее со всех сторон.

— Он одет, как актер комедий Мольера; очевидно, этот господин имел привычку приводить себя в порядок перед тем, как садиться писать, как это делал Бюффон… А вы думаете, дядя, что этот господин сидит здесь со времен королевы Анны и Мальбрука?

— Да, это весьма возможно, милый друг.

— Ах, смотрите, ведь на нем часы и брелоки, можно их посмотреть? — воскликнул Чандос.

— Да, почему же нет? Ведь ты не имеешь при этом никаких дурных намерений.

Чандос вытащил из кармана жилета массивные золотые часы, похожие на большую луковицу. На вензелевом циферблате стояла надпись Chapman,Poultry (Чапман, Пультри).

— Пультри — одна из улиц Лондонского Сити, очевидно, бедняга был англичанином, как и мы! — сказал Чандос.

Продолжая осмотр карманов мумии, он нашел в правом большую серебряную табакерку и три золотых червонца, на одном из которых было действительно изображение королевы Анны. В заднем кармане красного камзола был большой носовой платок в крупную клетку, футляр от очков и старое письмо, скомканное и истрепанное, но в конверте и со следами печати зеленого сургуча. На обороте было написано несколько слов, совершенно непонятных.

— Я думаю, что не будет нескромно с моей стороны, если я взгляну на адрес, — сказал Чандос, — мне хочется узнать имя адресата.

И с этими словами он достал письмо. Но едва мальчик успел взглянуть на него, как невольный крик изумления вырвался у него из уст.

— Дядя, дядя!.. Флорри!.. смотрите, ведь я не брежу… смотрите!..

Господин Глоаген подошел и прочел:

SenorRobinsonCrusoe

fork.

В первую минуту он сам не верил своим глазам, но письмо было написано на португальском языке, в нем говорилось о делах, касающихся плантаций Робинзона Крузо в Бразилии; письмо было направлено из Лиссабона 9 января 1715 года.

— Неужели мы действительно видим перед собой смертные останки самого Робинзона Крузо? — воскликнул археолог.

— Да, дядя, да, я в этом вполне уверен! Что-то мне говорит, что это так!

— Теперь он мне уже ничуть не страшен! — воскликнула Флорри. — Бедный прадед! Значит, он умер здесь один, без близких и детей своих! Как бы я хотела узнать все про него!..

— Быть может, этот старый документ скажет нам об этом, — сказал Чандос, беря со стола из-под руки покойного запыленный лист и передавая его своему дядюшке, который без труда прочел первые строки, написанные крупным характерным почерком, хотя и немного дрожащей рукой:

«This is туwill. On the eighth of Marsh A. D. 1717, J Robinson Krusoe of Iork in Iorkshire in the Kingdom of England, being 84 years old sound in body and mind, although weakened byage…» (Этомоезавещание. Восьмого числа марта, Милостию Божиею, 1717 г., я, нижеподписавшийся Робинзон Крузо из Йорка, в графстве Йоркшир, в Англии, имея 84 года от родом, в полной памяти и рассудке, хотя и ослабев с годами…)

Господин Глоаген намеревался продолжать далее это чтение, когда вдруг какой-то тяжелый глухой удар, протяжным эхом отозвавшийся в гроте, заставил всех невольно вздрогнуть и поднять головы. Удар походил на пушечный выстрел или глухой удар землетрясения Шум этот невольно заставил содрогнуться всех троих какой-то инстинктивный страх сжал их сердца.

Чандос первый кинулся в коридор со свечой в руке.

— Мы заперты здесь! — крикнул он. — Внутренняя дверь коридора, которая была открыта настежь и прижата к стене, сейчас захлопнута кем-то снаружи, и я не в состоянии ее открыть!

Господин Глоаген и Флорри поспешили к нему и убедились в справедливости его слов. Тяжелая дубовая дверь на массивных железных петлях с такими же скрепами была заперта и, несмотря на то, что все замки, задвижки и запоры были изнутри, усилия всех троих заключенных оставались тщетными.

Очевидно, эта дверь была или заперта на ключ, или заложена болтом или засовом.

Случилось ли это вследствие простой случайности, или была ли то коварная ловушка, — вот что господин Глоаген мысленно спрашивал себя.

Вдруг в двери отворилось маленькое окошечко и в нем явилось нечто такое ужасное, такое отвратительное, ужаснее и отвратительнее чего нельзя было себе представить в данных обстоятельствах, — а именно, демонический образ Рана!

Да, Дюлина Рана или То-Хо, или Кра-Онг-Динх-Ки, — словом, того ужасного преступника и убийцы, которого разъяренная толпа матросов на глазах всех бросила в волны бушующего моря… И он не погиб?

Он остался жив после этой страшной казни, чтобы довершить ряд своих злодеяний! Или же это был только призрак, плод встревоженного воображения?

Увы, это был он сам. Тот же взгляд, полный дикой ненависти и презрения; тот же ястребиный нос и то же бледное, изможденное лицо и зубы тигра.

Вперив полузакрытые веками глаза с выражением злой насмешки, он молча наслаждался их мучениями, торжествовал свою победу над ними.

— Дюлин Рана! — воскликнул господин Глоаген. — Ты называешь себя князем и Праведным судьей, отпусти же нас, которые не сделали тебе ничего дурного.

Странная, загадочная улыбка искривила на мгновение губы Раны. — Эта собака, иностранец, как видно, не в полном уме, — казалось, говорила его улыбка, — если он думает смягчить афганского князя пустыми жалостливыми словами…

«Все эти европейцы, французы или англичане всегда любят попусту болтать и тратить на ветер слова… и не умеют спокойно и пассивно мириться со своей участью, как мы, азиаты».

Господин Глоаген понял значение этого взгляда и замолчал.

— Наши друзья спохватятся нас, станут искать и жестоко расправятся с тобой, когда откроют твое убежище! — сказал археолог немного погодя.

— Как им разыскать его, когда они в продолжение целых шести месяцев не сумели этого сделать! — пренебрежительно отозвался Рана. — Мной приняты все меры предосторожности, входное отверстие завалено, у меня съестных припасов много, хватит надолго, а у вас ничего, и все вы умрете с голоду!

Господин Глоаген собирался уже удалиться в глубину пещеры, когда Рана остановил его одним вопросом, влившим в его душу луч надежды…

— При тебе ли зраимф? — спросил он.

— Да, и если ты возвратишь нам свободу, я готов отдать его тебе! Согласен?

Старому археологу, конечно, нелегко было расстаться со знаменитой Кандагарской пластинкой, но он полагал, что этот выкуп может спасти жизнь его двух питомцев и его собственную, и решился даже на эту жертву.

Но Рана только слабо улыбнулся на это.

— Завтра, — сказал он тоном полного презрения, — ты мне предложишь этот самый зраимф за один апельсин или кокосовый орех, послезавтра за одну виноградину, а там за одну каплю воды… Дети только нетерпеливы, а взрослые мужи всегда умеют ждать. Рана получит свой зраимф даром, а вы умрете…

— Но что мы сделали тебе?

— Ага, что вы сделали? И ты еще не знаешь этого? Эти дети, дети того человека, который первый осмелился поднять руку на зраимф… а ты, ты держишь его и сейчас в своих руках!.. Да, видно, ты не знаешь, что такое зраимф! Это священный талисман, хранившийся с незапамятных времен в мечети Рам-Мохун, который обеспечивает тому, кто обладает им, корону Кандагара и владычество над всей Средней Азией. И после всего этого ты еще просишь пощады! Пощады у князя Дюлин Рана, — отца и великого вождя братьев Земли и Неба!..

Братья Земли и Неба!.. Это ужасное название объясняло все. Господин Глоаген знал, что это преступное общество, называвшееся братством Земли и Неба и получившее на востоке почти повсеместно громадное распространение в последнее время, имело целью массовое и единичное уничтожение и истребление европейцев, сообразно с известными довольно странными обрядами. Общество это делится на две главные секты, одна из которых преобладает главным образом среди китайцев и малайцев.

У них допускается пускать в ход при убийствах и яд, и оружие, но с условием, однако, чтобы оружие это оставалось на самом видном месте в доме или жилище убитого.

Таким образом один известный булочник в Кантоне пытался не так давно отравить всех своих покупателей-европейцев, всыпав мышьяк, но, к счастью, в слишком большом количестве в тесто белых булок. Таким же самым способом было совершено в последнее время еще немало всякого рода ужасных, бесчеловечных убийств в Сайгоне и Кохинхине. Что же касается другой секты этого общества, наиболее распространенной среди афганцев и жителей средней Азии, то члены этой секты обязаны убивать без кровопролития и не имеют права прибегать ни к какому оружию.

Вот почему, услыхав слова: «братья Земли и Неба», господин Глоаген сразу понял, с какого рода непреклонной волей им приходится теперь иметь дело, а потому, повернувшись спиной к запертой двери, он ушел в глубь пещеры, увлекая за собой и обоих детей, и сел вместе с ними в кресла у стола подле мумии Робинзона, как бы желая быть под покровительством славного предка, который так же много пережил и выстрадал в своей жизни.

Между тем окошечко в двери захлопнулось, и омерзительная физиономия злорадствующего Раны скрылась.

 Оглавление