Поиск

Волшебный домик Питер Пэн в Кенсингтонском Саду

Вы не найдете ни одного англичанина, который, пребывая в здравом уме и твердой памяти, ничего не знал бы о МАЛЕНЬКОМ ВОЛШЕБНОМ ДОМИКЕ В КЕНСИНГТОНСКОМ САДУ. Этот домик — единственный в своем роде: прежде всего, потому что это первое и последнее, что феи сделали не ПОНАРОШКУ, а НА САМОМ ДЕЛЕ, а во-вторых, потому что феи его сделали для… ЛЮДЕЙ! Впрочем, домика этого никто, кроме трех-четырех человек, не видел, да и те «три-четыре» не ВИДЕЛИ его, а в нем ночевали. Ведь когда ты спишь, то ничего, кроме снов, не видишь, и рассмотреть хоть что-нибудь можно лишь проснувшись и отступив на шаг. А если издалека смотреть, то только огоньки в окошках разглядишь. Обычно эти огоньки видны после Закрытия. Многие дети замечали их. Но все эти наблюдения — сущая безделица по сравнению с тем, что довелось увидеть и пережить знаменитой Мейми Маннеринг. Именно для этой замечательной во всех отношениях девочки был впервые построен Волшебный домик. Мейми было четыре года, и днем она старалась вести себя так, как подобает леди ее возраста: не запихивать в рот все пирожное целиком, не вытирать руки о юбку и быть обходительной с няней, молочником, собакой по кличке Принц Уэ, а в особенности со своим братом Тони. Тони уже стукнуло шесть лет, и с высоты своего зрелого возраста он неустанно занимался воспитанием Мейми. Впрочем, Мейми была ему почти благодарна. Правда, правда. Ей даже льстило (хотя других это привело бы в ярость), когда Тони отвешивал ей воспитательный подзатыльник. Она всегда старалась подражать ему, как это делают все обыкновенные девчонки. Она и была таковой. Вот, например: если они играли в мяч, то всегда продували из-за этой, с позволения сказать, Мейми, ведь когда ей посылали подачу, она и не думала ее брать, а ждала, когда мяч упадет к ее ногам, — и это только для того, чтобы ВСЕ увидели, что на ней новые туфли! О-бык-но-вен-на-я девчонка! Но только днем. Стоило первым теням ночи заскользить по стенам детской, великолепный Тони терял свою безграничную власть над сестрой. Более того, он начинал поглядывать на Мейми с опаской. И неудивительно: в сумерках у Мейми появлялся особый взгляд. Это был таинственный, пристальный взгляд, который так отличался от беспокойных взоров ее братца. Именно по вечерам Тони задаривал сестру своими самыми любимыми игрушками (которые утром почему-то снова оказывались у Тони), а Мейми принимала дары с этой своей загадочной улыбочкой. О-О-О! Неуклонно приближалось время, когда их отсылали в постель! И уж тогда Мейми становилась просто невыносимой. Тони умолял ее не делать ЭТОГО, мама и няня строго-настрого запрещали ей ЭТО делать, но Мейми только загадочно улыбалась. И вот, когда они оставались одни при неверном свете ночника, она принималась шептать: «Т-с-с, что это, слышишь?» Тони поспешно прятался под одеяло. «Смотри, Тони, ОНО все ближе и ближе, — повышала голос Мейми, — я чувствую, ОНО подкрадывается к тебе, ОНО тянет тебя за одеяло…»

Мейми не унималась до тех пор, пока Тони с воем не срывался с кровати и, как заяц, петляя, бежал в гостиную. Когда же, в сопровождении мамы, папы, няни, собаки по кличке Принц Уэ и всех гостей, присутствующих в данный момент в доме Маннерингов, Тони возвращался в детскую, Мейми… мирно спала! Без всяких угрызений совести, представьте себе. Спала, как ангел. И это, на мой взгляд, только усугубляло ее вину.

Естественно, что в Саду дети гуляли днем, поэтому Тони был неизмейно важен и разговорчив. Из его речей следовало, что он очень отважный мальчик, и никто не гордился его отвагой сильней и искренней его сестры Мейми. И уж совсем преклонялась Мейми перед решимостью Тони остаться в Саду после Закрытия. «О, Тони, — говорила она, заикаясь от уважения, — но ведь феи ужасно рассердятся!» — «Так я их и испугался!» — беззаботно отвечал Тони. «Может быть, — трепеща говорила Мейми, — Питер Пен покатает тебя на своей лодочке». — «Я думаю, мы с ним столкуемся», — отвечал Тони.

Неудивительно, что Мейми так гордилась своим братом. Однако Тони не стоило так громко хвастать своей отвагой. Как и следовало ожидать, его услышали феи, и бедному Тони от них просто житья не стало. То они подпиливали столбик газонной ограды, на которую садился Тони, и бедняга кубарем катился в кусты. То они травинками спутывали шнурки на его ботинках. Иной раз наиболее отчаянные эльфы ставили Тони подножки, а самое подлое, что во время последних мальчишечьих соревнований эти вреднюги подговорили уток утопить именно его, Тонин, кораблик! Большинство злоключений, сваливающихся на твою голову в Кенсингтонском Саду, подстроено феями, так что, прежде чем сказать о них что-то не очень лестное, как следует оглядись по сторонам.

Мейми, сестра отважного Тони, принадлежала к числу тех приземленных натур, которые любят превращать прекрасные мечты во что-то конкретное, им вечно нужно знать точные сроки и план действий. Тони к таким людям не принадлежал. Поэтому на вопрос Мейми: КОГДА ИМЕННО останется Тони в Саду на ночь, он лишь легкомысленно отмахнулся: ДА… КОГДА-НИБУДЬ… При этом было совершенно ясно, что КОГДА-НИБУДЬ наступит не сегодня, не завтра и даже не в ближайшую среду. Так проходила неделя за неделей. Теперь Сад сверкал снежной белизной, а Круглый Пруд сковало льдом, не настолько, правда, крепким, чтобы кататься на коньках, но камушки, брошенные на лед уже отзывались таинственным, предрождественским звоном.

Когда Тони и Мейми пришли в Сад, они хотели немедленно бежать к пруду и камушкам, но няня заупрямилась, сказав, что ПОЛЕЗНО для моциона сделать кружок по Саду. По дороге они еще взглянули на табличку у ворот: в этот день Сад закрывался в 17.30.

Бедная няня! Она была до этого дня такой хохотушкой! Видимо, ее ужасно веселило, что вокруг носится так много непослушных детей, а ей, как никому из нянь, повезло с работой. Мейми и Тони покорно плелись рядом. Увы! ПОСЛЕ этого дня ей долго не придется веселиться по поводу своей работы…

Итак, они прошли по Детской аллее, а когда вернулись, няня ужасно удивилась: теперь на табличке черным по белому было написано, что Сад закрывается ровно в 17.00. В отличие от Тони и Мейми, их няня была иностранкой и поэтому ничего не знала о проделках фей, об их фокусах с табличками накануне бала!

Няня с сожалением заметила, что у них осталось времени только дойти до Горки и обратно, так что, если дети хотят успеть забраться на Горку, то пусть бегут, а она подождет их внизу. Эта незначительная фраза почему-то ужасно разволновала ее питомцев, но няня лишь пожала плечами. Вы-то, конечно, понимаете, что детям выдался исключительный шанс своими глазами увидеть Волшебный Бал! Никогда (и Тони понимал это) больше им не выпадет такого счастливого случая.

Он весь дрожал от возбуждения. И это передалось его сестре. Ее расширившиеся глаза, казалось, вопрошают: ну что, сегодня? Он шумно и тяжело вздохнул и кивнул: да, именно сегодня. Мейми порывисто пожала его руку. Ладошка Мейми горела, но ладонь Тони была холодна, как лед. Мейми была очень доброй девочкой. Поэтому она протянула Тони свой шарф. «Тони, ты замерз», сказала она, при этом ее лицо сияло. Лицо же Тони было пасмурным, как ноябрьский лондонский вечер. Когда они взобрались на Горку, Тони вдруг сказал: «Боюсь, няня увидит меня и все сорвется». О! За эти слова Мейми зауважала своего брата еще больше. Подумать только, он боится лишь их няни, когда вокруг подстерегает столько неизвестных опасностей. Она очень громко, чтобы услышала няня, сказала: «Тони, давай наперегонки до ворот, — и шепотом добавила: — Я побегу. А ты прячься!» И они помчались.

Тони всегда запросто перегонял Мейми, но ей даже в голову не могло прийти, что он умеет бегать с такой бешеной скоростью. Мейми была уверена, что он хочет выиграть время, чтобы получше спрятаться…

«Молодчина!» — казалось, кричали ее глаза, но вдруг чудовищное потрясение заставило свет померкнуть: вместо того, чтобы прятаться, ее герой… как трусливый мартовский заяц, мчался за ворота Сада. При виде столь позорной картины Мейми беспомощно остановилась. Ощущение было такое, будто из заветного ларца высыпались самоцветы и превратились в осколки аптечных пузырьков. Нет, она не разрыдалась, хотя разочарование было велико. Назло всем малодушным трусам, она помчалась в сторону колодца Св. Говора и спряталась там вместо Тони.

…Когда няня дошла до ворот, то увидела Тони, бегущего что есть мочи. Няня решила, что и вторая ее питомица бежит где-то там, наперегонки с братцем. Поэтому няня тоже поспешила покинуть Сад.

Сумерки опустились на Сад, и толпы гуляющих потянулись к выходу. Но Мейми не видела их — она крепко зажмурила глаза, чтобы из них не брызнули предательские слезы. Когда же она наконец решила их открыть, то что-то холодное пробежало по ее ногам, коснулось рук и постучалось в сердце. Это была Пустота Кенсингтонского Сада. Она услышала «дзинь-дзинь» — это прозвенел колокольчик сторожа, потом она услышала «клинг-клинг» у ближних ворот Сада, а через минуту — у дальних. Так наступило Время Закрытия.

И тут Мейми услышала чей-то скрипучий голос:

— Ну вот, все и ладненько.

Этот скрипучий, деревянный голос шел откуда-то сверху. Она присмотрелась к старому вязу и с изумлением поняла, что он… зевает и потягивается! Она было собралась крикнуть: «Вот уж не знала, что вы умеете разговаривать», — как вдруг услышала другой, гулкий, металлический голос, шедший, как ей показалось, от колодезного журавля:

— Я полагаю, сегодня похолодает.

И вяз ответил:

— Не очень сильно, но вы закоченеете, стоя все время на одной ноге. — И он принялся охлопывать себя руками-ветками, в точности как кэбмены, поджидающие на морозе седоков. Мейми почему-то испугалась, увидев, что и другие деревья ведут себя необычно. Она побежала по Детской Аллее, мимо Меноркийского дуба, который при виде девочки хоть и пожал плечами, но больше ничем не обнаружил своего удивления.

Должен сразу вас успокоить: Мейми совершенно не мерзла. Под теплым пальтишком с капюшоном на нее было наверчено такое количество шерстяных кофточек, пуховых платков и шарфиков, что она больше походила на шарик, чем на девочку четырех лет. На Детской Аллее Мейми увидела, как магнолия и персидская сирень перебираются через ограду и, покряхтывая, отправляются на прогулку. Бузина, переваливаясь и хромая, пересекла тропинку и остановилась поболтать с молодой айвой. Обе они, как и сирень, и магнолия, опирались на палки, которыми огораживают саженцы. Мейми раньше не понимала, для чего эти палки нужны. Она побрела дальше и тут увидела… первую в своей жизни фею. Вернее, это был мальчишка-эльф, который бежал впереди нее и захлопывал ивы. Он нажимал на пружинку в стволе и ивы захлопывались, как зонтики, осыпая все вокруг снегом с ветвей.

«Ах ты, негодник!» — закричала Мейми, ибо она прекрасно знала, как противно, когда капли с зонтика падают тебе за воротник. К счастью, озорник был уже далеко и не услышал Мейми, зато ее прекрасно расслышала хризантема. «Что же это творится?» — во мутилась она. И вскоре все растительное общество собралось вокруг девочки.

— Конечно, это не наше дело, — заявили ей, пошептавшись между собой, самые старые деревья, — но нам кажется, что вы не имеете права находиться здесь в столь неурочный час и, скорее всего, к глубокому нашему сожалению, мы должны сообщить об этом досадном недоразумении феям. Что вы сами об этом думаете?

— Я думаю, — твердо сказала Мейми, — что так делать не следует.

Это несколько сбило деревья с толку.

— Я бы не стала вам перечить, — уверила их Мейми, — если бы была неправа.

Старые деревья еще долго качали кронами, присвистывали и шептали: «Ну и дела», «Такова жизнь», но Мейми вдруг стало жалко тех из них, которым не на что было опираться, и она сказала с состраданием:

— Прежде чем отправиться на бал к феям, я была бы счастлива прогуляться с вами по аллее. Пожалуйста, не откажите в любезности, обопритесь на меня…

И она около часу сопровождала их в прогулке вдоль аллеи, поддерживая за ветви и помогая переставлять скрюченные корни. С экзотическими деревьями она вела беседу на изысканном английском, как учили ее взрослые разговаривать с иностранцами. Правда, она так старалась, что не поняла ни слова ни в их ответах, ни в своих собственных, ужасно замысловатых вопросах. В общем, они остались довольны друг другом, хотя некоторые деревья капризно укоряли Мейми, что она с Дороти и Грейс прошлась дальше, чем с ними. А некоторые кололи ее своими шипами, — конечно, не нарочно, и Мейми была слишком воспитанной леди, чтобы расплакаться из-за такой ерунды.

Единственное, что ее беспокоило, так это бал. Ведь время наступило вполне бальное. А больше ничего в ночном безлюдном Саду она не боялась. Страх исчез, потому что наступила ночь, а в темноте, как вы знаете, Мейми становилась странной девочкой.

Деревья ни за что не хотели отпускать ее. «Если феи увидят тебя, то обязательно защиплют до смерти… или приставят навсегда нянькой к своим детям… или превратят тебя во что-нибудь ужасно скучное, например, в вечнозеленый дуб», — и все деревья устремили нарочито сочувственные взоры на вечно-зеленый дуб. Сами-то они дрожали своими голыми ветками и страшно завидовали всем вечнозеленым.

— Ой-ой-ой, — язвительно ответил дуб, — как это скучно: стоять здесь застегнутым на все пуговицы и любоваться вечно дрожащими голыми созданьями!

Эту фразу деревья не без основания приняли на собственный счет, и настроение у них испортилось. Они мрачно посулили Мейми все мыслимые ужасы, если она только посмеет сунуть нос на бал.

От лиловой лещины девочка узнала, что двор сейчас не в самом лучшем настроении. Причиной тому — несокрушимое сердце Герцога Рождественских Маргариток. Он был Восточным эльфом, невыносимо капризным, самовлюбленным и безразличным к другим. Королева Мэб, правительница Сада, была уверена, что ее дочери очаруют Герцога, но — увы! Его сердце, как констатировал личный доктор Герцога, оставалось совершенно холодным. Этот пожилой и сведущий в вопросах исцеления недугов эскулап исследовал сердце своего пациента всякий раз, как тому представляли очередную хорошенькую придворную, затем доктор разочарованно тряс своей лысой головой: «Холодно, совсем холодно!» Королева Мэб была просто вне себя, она, во-первых, приказала придворным плакать целых девять минут, а затем всю ответственность за происходящее возложила на Купидонов и принудила их носить дурацкие колпачки, пока сердце Герцога не оттает.

Обнаружить место проведения бала оказалось несложно: из всех населенных феями и эльфами уголков Сада к нему тянулись цветные ленточки, чтобы приглашенные шли по ним, как по дорожкам, не боясь испачкать платье.

В этот раз ленточки были красными и замечательно смотрелись на белом снегу.

Мейми пошла вдоль одной из них, стараясь держаться в тени деревьев, и вот наконец она увидела длинную вереницу фей.

Впереди бежали шесть слуг и расчищали дорогу, за ними следом — шесть форейторов, и столько же замыкали шествие. В середине шествовала Первая Фрейлина в платье с длинным шлейфом, а в этом шлейфе, поддерживаемом двумя пажами, как в гамаке восседала прелестная юная фея. Она была укутана в золотой дождь, но самым примечательным в ней была ее шея — бархатистая на ощупь и благородного темно-синего цвета.

Такая шея наилучшим образом оттеняет роскошные бриллиантовые украшения. Перед балом все знатные феи слегка покалывают свои шеи перышками — так, чтобы к коже прилила их аристократическая голубая кровь. Не верите? Тогда загляните в витрины ювелирных магазинчиков — вы увидите там синие бархатные бюсты, увешанные драгоценностями. Ювелиры позаимствовали этот секрет у фей.

Мейми отметила, что все участники процессии были чем-то раздражены и феи задирали свои носики даже выше, чем это считается у них приличным. Мейми, посмотрев на их надменные мордашки, решила, что непомерно задранные носы — еще одна причина, по которой сердце Герцога остается холодным.

И вдруг возле мостика через подсыхающую лужу Мейми заметила еще одну фею. Но Боже, в каком плачевном виде она была! Бедняжка свалилась в липкую прибрежную грязь и отчаянно барахталась там, увязая все глубже.

Мейми, с присущим ей добросердечием, кинулась на помощь малютке, чем напугала ее до полусмерти. Впрочем, уже через минуту фея преспокойно сидела у нее на ладошке и весело болтала. Она сообщила Мейми, что зовут ее Брауни, Брауни-Смуглянка, что она — простая уличная певичка, но все равно направляется на бал. Глупо не попытать счастья. А вдруг Герцог выберет ее?!

— Конечно, — вздохнула Брауни, — для Герцога я слишком проста…

Девочка смутилась-для феи ее знакомая и правда была довольно неказиста, поэтому Мейми замялась с ответом.

— Я вижу, вы тоже думаете, что у меня нет никаких шансов, — в отчаянии воскликнула Брауни.

— Я этого не сказала, — уклончиво ответила Мейми.- Конечно, ваше лицо и впрямь простовато, но…- Мейми умолкла, ругая себя за чудовищную бестактность.

К счастью, она вспомнила один случай с ее папой. Как-то раз он пошел на благотворительный вечер, где самые знаменитые леди Лондона, точнее, жены самых знаменитых джентльменов, а также их дочери, сестры и прочие родственницы в бриллиантах и перьях старались обратить на себя всеобщее внимание в надежде на главную награду сезона — титул Королевы Бала. При этом им надо было еще прикидываться добрыми — в специальные бархатные мешочки, вышитые золотыми нитками, они собирали мелкие монеты на строительство приюта для сирот… Папа вернулся домой поздно и в плохом расположении духа. Но вместо того, чтобы сделать маме замечание, что она не следит за модой, чурается общества и сидит тут со штопкой у камина, он вдруг кинулся к ней, расцеловал в обе щеки и воскликнул:

— Ты не представляешь, дорогая, как приятно снова увидеть нормальное человеческое лицо!

Мейми рассказала эту историю исключительно для того, чтобы немножко утешить Брауни, но на фею рассказ произвел неожиданное впечатление: теперь она НЕ СОМНЕВАЛАСЬ, что Герцог выберет именно ее! Она вприпрыжку поскакала по ленточке, крикнув напоследок, чтобы Мейми не вздумала идти следом, а то Королева Мэб ее накажет. Но Мейми уже видела невдалеке волшебное сияние, и ничто не могло заставить ее отступить. Она подкралась поближе и спряталась в тени испанских каштанов.

Огоньки исходили от тысяч светлячков, которые, цепляясь друг за друга, образовывали причудливые гирлянды над танцевальным кругом. Толпы эльфов и фей пришли поглазеть на празднество, но все они держались в сторонке и были одеты попроще, чем знатные особы внутри круга. Мейми даже прищурилась, ослепленная блеском этих сиятельных особ.

Ее очень рассердило то, как вызывающе демонстрировал свое равнодушие Герцог Рождественских Маргариток. Холодность сквозила в каждой черточке лица Его Мрачной Светлости. Самые прелестные феи подходили к Герцогу, надеясь на его одобрение, и разражались слезами даже прежде, чем прислуга выкрикивала: «Следующая!», ибо приговор заранее был написан на скучающем лице капризного эльфа.

Особенно Мейми стало жаль Купидонов. Они робко жались в самом темном месте и, услышав очередное «холодно, совершенно холодно», все ниже и ниже опускали свои попавшие в немилость милые головки в дурацких колпачках.

Мейми ужасно расстроилась, не обнаружив на балу Питера Пена. Дело в том, что как раз в эту ночь его лодочку затерло льдинами на Серпантине, и он храбро боролся со смертельной опасностью, разбивая лед своим понарошечным веслом. Феи вряд ли заметили его отсутствие, потому что были неспособны танцевать, так тяжело было у них на сердце. Они забывают про танцы, когда печальны, и вспоминают, когда веселы. Дэвид сказал мне как-то, что феи обычно не говорят: «мы счастливы», а говорят: «мы танцевальны».

Итак, все выглядели весьма нетанцевально, как вдруг веселый, звонкий смех нарушил гробовое молчание. Конечно, это появилась смуглянка Брауни и решительно заявила о своем желании быть представленной Герцогу.

Мейми подалась вперед, приготовившись увидеть, как развернут ее подружку, потому что у бедняжки действительно не было никаких шансов. Ведь она выглядела такой нелепой и жалкой. Это все понимали и начали сочувственно (а кое-кто и злорадно) шушукаться. Всем все было ясно. Всем, кроме… Брауни. Она весело и уверенно приблизилась к Герцогу. И вот в полной тишине она предстала пред ним. Вот доктор привычно приложил палец к сердцу Его Светлости, которое лежало в специальном нагрудном кармане, украшенном позументом. Вот он начал было привычно выкликать: «Холодно, совершен…», и вдруг потрясенно умолк.

— Что это? — воскликнул он и даже потряс сердце возле уха, как трясут испортившиеся часы. — Черт побери! — завопил он, и тут поднялась невообразимая суматоха. Многие феи попадали в обморок. Оставшиеся, затаив дыхание, уставились на Герцога, а тот смертельно побледнел и выглядел так, будто собирался убежать куда глаза глядят.

«Неужели свершилось?» — слышалось бормотание доктора. Теперь сердце Герцога пылало огнем, и доктор, поспешно отдернув палец, сунул его в рот. Потом громким и торжественным голосом доктор объявил: «Мой Господин и Повелитель!.. — и добавил, утирая слезу умиления, — мой дорогой Герцог! Наконец-то я имею честь объявить Вам, что Вы, Ваша Светлость, влюбились!» Что тут началось! Брауни протянула Герцогу руки, и тот заключил ее в объятия. Королева схватила за руки лорда Чемберлена; придворные дамы и кавалеры тоже взялись за руки, потому что по правилам двора все должны следовать примеру Королевы. В этот исторический момент было сговорено около пятидесяти свадеб, — ведь по обычаю фей, если вы взяли кого-то за руку, то должны немедленно пожениться. Конечно, если при этом присутствует священник или юрист. Все ликовали и обнимались! Забили барабаны, выглянула луна, и немедленно сотни пар обмотались ее лучами, как в Майский праздник влюбленные парни и девушки связываются ленточками. И вот уже феи и эльфы понеслись по кругу в вихре вальса. В довершение всеобщего ликования Купидоны сорвали с себя ненавистные колпачки…

Но тут Мейми вышла и все испортила!

Она ничего не могла с собой поделать. Она просто голову потеряла от радости за свою маленькую подружку. Сделав несколько шагов вперед, девочка восторженно воскликнула:

— О Брауни, какое счастье!!!

…Все замерли. Музыка оборвалась. Огоньки погасли. Мейми вдруг остро осознала опасность своего положения, слишком поздно вспомнив, что она всего-навсего маленький ребенок, заблудившийся в таком месте, где людям запрещено появляться от Закрытия до Открытия. Она услышала сердитое бормотание тысяч маленьких существ, она увидела, как блеснули в свете луны острые мечи и шпаги эльфов… Мейми громко вскрикнула от ужаса.

Как она бежала! Без оглядки. Не чуя под собой ног. Много раз падала, но тут же вскакивала и бежала дальше. От страха она перестала понимать, где находится. Единственное, что она сознавала вполне отчетливо, — это то, что ей ни в коем случае нельзя останавливаться. Поэтому, когда она свалилась, как подкошенная, и заснула на Фиговой Аллее, то все еще продолжала перебирать ногами, даже во сне спасаясь от погони.

Мейми думала, что снежинки, падающие ей на лицо, — это нежные мамины поцелуи на сон грядущий. Ей казалось, что огромный сугроб, растущий над ней, — это теплое одеяло, и она старалась натянуть его на голову. А когда сквозь дрему Мейми услышала голоса, то решила, что это мама привела папу к дверям детской посмотреть, как сладко спит их дорогая доченька. Но это были не мама с папой. Это были феи…

Я хочу вас успокоить: феи больше не горели желанием расправиться с Мейми. Сначала, когда она в испуге убежала, все маленькие существа испытывали единственное желание: наказать дерзкую девчонку! Превратить ее во что-нибудь противное! Но исполнение этого намерения несколько задержалось из-за споров, кто возглавит преследование. Даже самые кровожадные эльфы и феи предпочитали уступить это право кому-нибудь другому. Пока все препирались, Герцогиня Брауни протиснулась к Королеве Мэб и потребовала исполнить ее желание.

Каждая невеста имела право на такой свадебный подарок от Королевы. У Брауни была единственная просьба — чтобы Мейми даровали жизнь.

— Что угодно, только не это, — вскричала раздосадованная Королева, и все придворные эхом повторили ее слова. Но когда они услышали, при каких обстоятельствах Брауни свела знакомство с Мейми, феи и эльфы огласили окрестности троекратным «ура» в честь благородного человеческого существа. В строгом боевом порядке они двинулись вслед за Мейми, чтобы выразить ей свою благодарность. Королева и ее советник, Лорд Чемберлен, возглавляли шествие, а над ними вилась живая гирлянда из светлячков. Они быстро нашли Мейми по цепочке следов.

И хотя девочка спокойно лежала глубоко под снегом на Фиговой аллее, отблагодарить ее представлялось совершенно невозможным, потому что никто не мог ее разбудить.

Волшебный народец все же попытался поприветствовать девочку — юный король залез к ней на плечо и зачитал длинную речь, но она не услышала ни слова. Тогда феи и эльфы освободили Мейми от снега, но вскоре ее снова замело. Тут они встревожились не на шутку. Все поняли, что человечьему ребенку угрожает страшная опасность — замерзнуть насмерть! Эльфы предприняли героическую попытку отнести девочку в защищенное место, но — увы! — она была слишком тяжелой даже для непобедимой армии Ее Величества. И вот уже некоторые дамы начали печально сморкаться в свои платочки, как вдруг купидонам пришла в головы гениальная идея:

— Постройте вокруг нее домик!

И, конечно, именно теперь всем стало ясно, что это — как раз то, что каждый из них имел в виду, и, более того, это — единственное, что спасет несчастного ребенка от неминуемой гибели! Моментально сотня эльфов-дровосеков оседлала ветки ближайших деревьев, архитекторы забегали вокруг Мейми, снимая мерки, тут же у ее ног была расчищена стройплощадка, семьдесят пять каменщиков притащили камень для фундамента, и Королева торжественно заложила его. Словно в волшебном сне вокруг Мейми выросли строительные леса, ночной Сад огласился стуком топоров, визгом пил и рокотом отбойных молотков. Вы бы не успели и глазом моргнуть, как чудесный домик был готов, крыша покрыта черепицей, окна застеклены…

Получился он как раз по размеру Мейми. Одна ее рука была откинута во сне, но это ничуть не смутило строителей. Более того, это дало феям и эльфам прекрасную возможность пристроить к домику веранду с цветными окошками, прикрыв заодно и руку от непогоды. Правда, окошки в домике были размером с картинку в детской книжке, а дверь — меньше форточки в человеческом доме. Маленькие существа бурно радовались собственной сообразительности. Не в силах остановиться, они добавляли к домику новые и новые детали.

Двое юных и прекрасных, как рыцари в Энциклопедии, эльфов залезли на крышу и приладили там трубу.

— Боюсь, что это все, — грустно сказал один из них.

— Ну нет, — возразили двое других эльфов. Они в свою очередь забрались на крышу и запустили в трубу дымок.- Вот теперь закончено, — сказали они.

— Не совсем, — заметил светлячок. — Если девочка проснется, то испугается темноты. Я буду ее ночником.

— Минуточку, — окликнул его иностранный эльф, китайский купец, — я приготовлю вам исключительно душистое ламповое масло.

Теперь, увы, дело было сделано.

Впрочем, нет! Подождите!

— Как можно было забыть о колокольчике у двери?- возмутился литейщик. И он навесил звонкий латунный колокольчик. Жестянщик навинтил у порога скребок для обуви. Пожилая фея, завсегдатай благотворительных базаров, принесла полосатый коврик для ног. Бочары прикатили кадку для дождевой воды. Художники расписали ее веселыми красками. Ну теперь уж точно все.

— Как же — все! Как может быть «все», я вас спрашиваю? — негодующе вопрошал водопроводчик, — Ведь еще не подведена горячая и холодная вода! — И он подключил воду.

Подошла бригада садовников с семенами, саженцами, луковицами и клубнями. С лопатами, лейками, газонокосилками и покрытием для теплиц. И вот справа от террасы раскинулся цветник, а слева — огород. Не прошло и пяти минут, как все буйно расцвело.

О! Теперь волшебный домик был чарующе прекрасен! И тут всем стало ясно, что дело подошло к концу. Феи стали неохотно расходиться. Они вспомнили, что бал не закончен, и это их немного утешило. Последней уходила — угадайте кто? — конечно, Брауни,

Юная Герцогиня. Она отстала на секундочку от своего влюбленного мужа, взлетела на крышу и спустила вниз по дымоходу самый чудесный сон для Мейми.

Всю ночь удивительный домик простоял в Кенсинг-тонском Саду, охраняя покой Мейми. Она досмотрела волшебный сон и проснулась от робкого стука. Это новорожденное утро стучалось в ее окно. Потом она опять провалилась в сладкий сон и сквозь дрему позвала: «Тони!» Поскольку Тони не отозвался, она резко села, упершись головой в крышу, и домик открылся, как коробка с рождественским подарком. Каково же было изумление Мейми, когда она увидела Кенсингтонский Сад, занесенный снегом! Он ни капельки не был похож на ее детскую. Он не был похож на детскую в такой степени, что девочка усомнилась, что она — это на самом деле она. Мейми ущипнула себя за щеку и взвизгнула от боли. Сомнений не оставалось — это была она, собственной персоной. Но как же она очутилась в таком восхитительном месте? Мейми перешагнула через стену и обернулась. И наконец-то разглядела свой ночной приют.

— Боже, какое чудо!

Возможно, человеческий голос испугал домик, а может быть, он понял, что его задача выполнена, только, пока Мейми восторгалась им, домик стал уменьшаться. Он съеживался так медленно, что Мейми сначала этого не заметила. Но вдруг она поняла, что домик явно маловат для нее. Он по-прежнему был целехонек, только размером не больше собачьей конуры. Потом окошки, труба на крыше, бочка под водосточной трубой, а также сад с огородом еще чуть-чуть уменьшились… И вот уже домик не больше коробки из-под торта! А снег продолжает наступать на него с четырех сторон. Хотя еще слышен звон колокольчика на ветру и розы цветут под окном, но свет светлячка уже меркнет в предутренней мгле.

— Домик, миленький, не исчезай! — заплакала Мейми. Она упала на колени, потому что теперь домик был не больше катушки для ниток. Но едва Мейми протянула к нему ладошки, сугробы зимнего Кенсингтонского Сада сомкнулись. Вокруг не было ничего, кроме гладкого, не тронутого следами снежного покрывала.

Мейми с досады принялась топать ножками (она знала, что это недопустимое поведение, но ведь рядом не было никого, кто мог бы НЕ ДОПУСТИТЬ!). Потом она уткнулась лицом в ладони и горько заплакала. Поскольку горе ее было БЕЗМЕРНО, то и плакать она собиралась как минимум ВЕЧНОСТЬ. Но вдруг она услышала чей-то сочувственный голосок:

— Не плачь, маленький человечек, не надо…

Она обернулась. Слезы, которые она намеревалась лить вечно, мгновенно высохли. Перед ней стоял прекрасный маленький мальчик, глаза у него были странные и ясные, как звезды. Кудри нежные и спутанные, как ветви ветел на ветру. Руки у него были в цыпках. Мейми видела этого мальчика первый раз в жизни, но знала его всегда.

Это был Питер Пен.