Опубликовано: 08 ноября 2018

Просмотров: 795

Оглавление

Приключения Гекльберри Финна Глава последняя

Едва мы остались с Томом наедине, я спросил, как он представлял себе весь побег и что у него было задумано на случай, если нам и вправду удастся ускользнуть от злосчастной судьбы и освободить негра, который и без того свободным был. И Том ответил, что с самого начала собирался, вытащив Джима из темницы, поплыть с ним вниз по реке на плоту и, пережив всякие приключения, добраться до ее устья, а там сказать ему, что он свободен, и возвратиться с ним домой на пароходе, в самых лучших каютах, и заплатить ему за потраченное на нас время, но первым делом послать домой письмо, чтобы все негры собрались и встретили его, и провели по городу с факелами и духовым оркестром, и тогда он стал бы героем, да и мы с ним заодно. Ну ладно, по мне, то, что у нас получилось, было не многим хуже.

Мы мигом сняли с Джима цепи, а тетя Полли, дядя Сайлас и тетя Салли, узнав, как замечательно он помогал доктору выхаживать Тома, ужас до чего расхлопотались вокруг него, и устроили наилучшим образом, и кормили всем, что он ни попросит, и следили, чтобы он жил в довольстве и ничем себя не утруждал. А я сказал Джиму, что у нас есть к нему важный разговор, и привел его к Тому, и тот дал ему сорок долларов за то, что он так терпеливо изображал для нас узника и так хорошо делал все, о чем мы его просили, и Джим обрадовался до смерти и затарахтел:

– Ну, Гек, что я тебе говорил – помнишь, на острове Джексона? Говорил, что у меня грудь волосатая и какая на то примета есть, говорил, что был богатым и снова буду? Все так и вышло! Тютелька в тютельку! Тут уж не поспоришь – примета, она примета и есть! Знал я, что разбогатею и вот, пожалуйста, разбогател!

А после Том целую речь произнес, да длинную такую: давайте, говорит, как-нибудь ночью удерем отсюда все трое, накупим всякого-разного снаряжения и проведем пару недель, а то и месяц на Индейской территории, будем там приключений искать. Я сказал, что меня это устроит, вот только денег у меня на снаряжение нет, потому как папаша небось уже вернулся в наш город, отобрал мои деньги у судьи Тэтчера и все их пропил.

– Да нет, – говорит Том, – целы твои деньги – шесть тысяч долларов и даже больше; а отец твой и вовсе ни разу у нас не показывался. Во всяком случае, до моего отъезда.

А Джим говорит, да серьезно так, торжественно:

– Он больше не вернется, Гек.

Я спрашиваю:

– Почему это, Джим?

– Какая тебе разница почему, Гек? Не вернется и все тут.

Ну, я вцепился в него мертвой хваткой, и он, наконец, сказал:

– Помнишь тот дом, который по реке плыл, а в нем человек был, накрытый тряпьем, и я залез туда, посмотрел на него и тебе сказал, чтобы ты тоже залез? Ну вот, можешь теперь брать свои деньги, когда тебе захочется, потому что это он и был.

Сейчас Том совсем уж поправился, и прикрепил свою пулю к часовой цепочке, и носит вместе с часами на шее, и то и дело на вытаскивает часы, чтобы время узнать и пулю всем показать. А мне писать больше не о чем и я этому страшно рад, потому что, если бы я знал, какая это морока, книжку сочинять, то нипочем бы за такое дело не взялся и больше уж точно не возьмусь. Да и вообще мне сдается, что на Индейские территории я раньше всех остальных попаду, потому как тетя Салли надумала меня усыновить и сделать из меня цивилизованного человека, а я этого не переживу. Пробовал уже.

КОНЕЦ.

ВАШ ПОКОРНЫЙ СЛУГА, ГЕК ФИНН.

 Оглавление

Опубликовано: 08 ноября 2018

Просмотров: 781

Оглавление

Приключения Гекльберри Финна Глава XLI. «Не иначе как бесы»

Доктор оказался стариком – очень милым, благодушного обличия стариком. Я рассказал ему, как мы с братом отправились вчера вечером на Испанский остров, поохотиться, и наткнулись там на небольшой плот, и заночевали на нем, а около полуночи брат, видать, дернул во сне ногой и ударил по своему ружью, а оно возьми да и выстрели ему в ногу, и теперь нам нужно, чтобы он, доктор, приплыл туда и залечил его рану, но только чтобы он никому об этом не говорил, никому ни слова, потом что мы хотим вернуться нынче к вечеру домой и сделать нашим родным сюрприз.

– А кто ваши родные? – спрашивает он.

– Фелпсы, они ниже по реке живут.

– Ага, – говорит доктор. И подумав с минуту, спрашивает:

– Как, ты говоришь, он поранился?

– Сон ему приснился, – отвечаю, – а ружье и выстрелило.

– Редкостный сон, – говорит доктор.

В общем, зажег он фонарь, собрал сумку и мы пошли к реке. Однако, когда доктор увидел челнок, тот ему не понравился, – доктор сказал, что для одного человека он достаточно велик, а для двоих, пожалуй, просто опасен. Я говорю:

– Да вы не бойтесь, сэр, он и нас троих без хлопот на место доставил.

– Каких таких троих?

– Ну как же, меня, Сида и… и… и ружья . Я ружья имел в виду.

– Ага, – говорит доктор.

Поставил он ногу на борт, покачал челнок, потом головой тряхнул и сказал, что, пожалуй, поищет лодку побольше. Однако все лодки оказались привязанными на цепи с замками, и потому доктор забрался в челнок и сказал, чтобы я ждал его возвращения, или попробовал найти другую лодку, или, если мне захочется, вернулся домой и подготовил всех к сюрпризу. Я ответил, что мне не захочется, объяснил ему, как найти плот, и он уплыл.

И скоро мне пришла в голову мысль. Я говорю себе, а что если нога Тома за три, как говорится, взмаха овечьего хвоста, не заживет? Что нам тогда делать? – сидеть на острове, дожидаясь, пока доктор кота из мешка не выпустит? Нет, сэр, я знаю, что я сделаю. Дождусь его возвращения, и если он скажет, что ему нужно еще раз там побывать, отправлюсь с ним, хоть вплавь, коли придется, а на острове мы его скрутим и свяжем, и поплывем с ним вниз по реке, а как Том поправится, дадим старику денег, сколько он попросит, или все, какие у нас останутся, и высадим на берег.

Залез я под штабель досок, чтобы поспать немного, а когда проснулся, солнце уже в небе стояло! Выскочил я наружу, побежал к дому доктора, но там мне сказали, что он, как уехал ночью, так и не возвращался. Ну, думаю, значит плохи у Тома дела, надо мне побыстрее до острова добираться. Понесся я по улице и едва свернул угол, как чуть не угодил головой в живот дяди Сайласа. Он и говорит:

– Батюшки, Том ! Где ты был столько времени, негодяй?

– Да нигде, – говорю, – мы с Сидом за беглым негром гонялись.

– Но как же ты мог уйти из дому? – говорит он. – Там тетушка твоя просто места себе не находит.

– Ну это она зря, – говорю, – с нами же ничего плохого не случилось. Мы просто за фермерами и собаками побежали, да не нагнали их и потеряли, а потом нам показалось, что их голоса с реки доносятся, и мы отыскали челнок, и поплыли за ними, а найти не смогли, ну и плыли вдоль берега, пока не выдохлись и не устали, и потому привязали челнок и спать полегли, а проснулись только час назад и погребли сюда, чтобы новости узнать, – Сид пошел в почтовую контору, послушать, что там говорят, а я решил едой какой-нибудь разжиться, а после мы бы домой пошли.

Отправились мы в почтовую контору, чтобы «Сида» из нее забрать, но, как я и полагал, его там не оказалось, зато старик письмо какое-то получил. Подождали мы Сида, подождали, однако он так и не пришел, и старик сказал – ладно, поехали, пусть Сид, когда ему надоест дурака здесь валять, пешком домой топает или в челноке плывет. Я попросил его оставить меня в конторе, Сида дожидаться, но он ответил, что это бессмысленно, а я просто обязан вернуться домой и сказать тете Салли, что с нами ничего не случилось.

Приехали мы домой и тетя Салли так мне обрадовалась, что и расплакалась, и рассмеялась сразу, и обняла меня, и розог задала – хотя под ее розгами, как всегда, заснуть можно было, – и сказала, что Сид, когда вернется, такую же лютую порку получит.

А в доме людей было, как сельдей в бочке, – фермеры с женами, их к обеду пригласили, – и тараторили все они, как нанятые. Хуже всех была старая миссис Хочкисс, эта вообще рта не закрывала. Слышу, она говорит:

– Знаете, сестра Фелпс, я всю эту вашу хижину обсмотрела и так вам скажу, по-моему, тот негр умом тронутый был. Я так сестре Дамрелл и сказала – ведь правда, сестра Дамрелл? – умом, говорю, он тронулся, – вот эти самые слова и сказала. Меня все слышали: говорю, умом он тронулся, на это же все, говорю, указывает. Хоть жернов этот возьмите, говорю, интересно, говорю, узнать, какой это человек, если он в здравом рассудке, стал бы на жернове такую галиматью выцарапывать, а? Здесь у такого-то лопнуло сердце; а здесь такой-то изнывал тридцать семь лет, да еще внебрачного сына какого-то Людовика приплел и прочий вздор. Умалишенный, говорю, я и попервости так сказала, и потом говорила, и под конец, все время говорила – умалишенный, говорю, что твой Навуходоносчик.

– А как вам понравилась лестница из тряпок, сестра Хочкисс? – спрашивает старая миссис Дамрелл. – Зачем, во имя Божие, могла ему понадобится…

– Вот самыми этими словами я и сказала в ту же минуту сестре Оттербек, она вам сама подтвердит. Она говорит, вы только посмотрите на эту тряпичную лестницу, а я, говорю – да, говорю, посмотрите , говорю, на нее, на что, говорю, могла она ему понадобиться. А она, и говорит …

– Но как они, господи прости, вообще этот жернов туда заволокли? И кто эту дыру прокопал, кто…

– Самые мои слова, брат Пенрод! Я так сестре Денлап – передайте мне патоку, ладно? – так сестре Денлап в ту же минуту и сказала, как же они, говорю, этот жернов сюда заволокли? И ведь без посторонней помощи, вот ведь что – без помощи ! Подумать только! Нет уж, говорите мне что хотите, говорю, а помощь у них была, да еще какая помощь-то, говорю; у этого негра дюжина помощников имелась, и я бы шкуру спустила со всех негров этого дома, говорю, а узнала бы, кто ему помогал, говорю, больше того, говорю, я бы…

– Дюжина , вы сказали! – да ведь и сорок человек столько всего не понаделали бы. Возьмите пилы из столовых ножей и прочее, это ж сколько на них трудов положено было; а ножку кровати такой пилой отпилить – неделя работы для шести человек; а что этот негр из соломы соорудил на кровати, а…

– Ваша правда, брат Хайтауэр! Именно так я и сказала самому брату Фелпсу. Он говорит, что вы об этом думаете, сестра Хочкисс? О чем, говорю, брат Фелпс? А он – да вот о том, как эту ножку от кровати отпилили, а? Что я думаю ? – говорю. – Я думаю, что она не сама себя отпилила, кто-то другой , говорю, ее отпилил; вы уж как хотите, а такое, говорю, мое мнение, можете его в расчет не принимать, говорю, но уж такое оно есть, мое мнение, говорю, а если у кого получше имеется, говорю, так пусть его выскажет, вот и все. И говорю сестре Денлап, я говорю…

– Да, забодай меня кошка, чтобы столько всего наворотить, сестра Фелпс, нужно было полон дом негров согнать и заставить их аж четыре недели потеть каждую ночь напролет. Вы хоть рубашку возьмите – она ж до последнего дюйма покрыта тайными африканскими письменами и все кровью написаны! Тут не иначе как целый невольничий корабль потрудился. Господи, да я бы два доллара отдал тому, кто мне их прочитает, а что до негров, которые их написали, порол бы подлецов, пока они…

– Так вы думаете, это ему люди помогали, брат Марплс? Пожили бы вы в нашем доме немного, так по-другому запели бы. Господи, да они тут тянули все, что им под руку попадалось, а ведь мы, должна вам сказать, все время настороже были. Рубашку эту прямо с бельевой веревки стянули! А простыня, из которой лестница сделана, – я вам и сказать не могу, сколько раз они ее крали, а мука, а свечи, а подсвечники, а ложки, а старая железная грелка, а тысяча других вещей, которые мне уж и не упомнить, а мое новое ситцевое платье – и ведь все мы: я, Сайлас, Сид и Том, день и ночь за домом следили, я уж говорила, но ни лица, ни ногтя, ни волоса их не углядели. А в последнюю минуту они, нате вам, проскользнули у нас под носом и оставили всех в дураках, – и ведь не только нас, бандитов с Индейской территории тоже, – и преспокойно ушли с негром, хоть за ними шестнадцать человек и двадцать две собаки по пятам гнались! Говорю вам, это побивает все, о чем я когда-нибудь слышала! Да никакие бесы лучше и ловчее не управились бы. И сдается мне, не иначе как бесы тут и орудовали , потому что – вы же знаете наших собак, самые лучшие собаки в округе, – так ведь ни одна же из них следа-то не взяла! Вот объясните мне это, если сумеете! Хоть кто-нибудь!

– Да, это уж…

– Господь всемогущий, я сроду…

– Господи помилуй, да я бы…

– И дом обокрали, и…

– Боже милосердный, я бы побоялась и жить-то в таком…

– Жить побоялись бы! – да меня они до того запугали, сестра Риджуэй, что я и спать ложиться боялась, и просыпаться боялась, ни сесть, ни встать без страха не могла. Ведь они же могли украсть и… – господи, ну, вы и сами понимаете, в какой тревоге я всю вчерашнюю ночь провела. Бог мне свидетель, я боялась, что они кого-нибудь из детей украдут! До того дошла, что у меня мысли в голове стали путаться. Сейчас-то, днем, это дурью кажется, но я сказала себе: там, наверху, спят мои мальчики, и никого рядом с ними нет и, видит Бог, так мне стало не по себе, что я тайком поднялась наверх и заперла их комнату! Честное слово. Да и любой бы запер. Потому что, когда тебя так пугают, и пугают, и каждый раз все сильнее, ты уж совсем соображать перестаешь и какие только глупости не делаешь, и начинаешь думать: вот, положим, я мальчик, сплю наверху один, а дверь не заперта, и…

Она примолкла, и, по лицу ее судя, удивилась чему-то, а потом медленно так повернулась и уставилась на меня. Ну, я встал и пошел прогуляться.

Говорю себе: я смогу лучше объяснить, почему нас утром в комнате не оказалось, если пройдусь немного и поразмыслю. Да так и сделал. Правда, далеко уходить не стал, боялся, как бы тетя Салли кого-нибудь за мной вдогон не послала. А вечером, когда гости разбрелись, я подошел к ней и стал рассказывать, как нас с «Сидом» разбудили шум и стрельба, а дверь была заперта, но нам же хотелось посмотреть, что там к чему, вот мы и спустились по громоотводу, ладони все поободрали, больше мы так спускаться не станем. А дальше я пересказал ей все, что раньше дяде Сайласу наплел, и она сказала, что прощает нас, что, может, все было и правильно, потому как, чего же еще от мальчиков ждать, у всех у них ветер в голове гуляет, и раз никакой беды из этого не вышло, так она, сдается ей, лучше будет благодарить небеса за то, что мы живы, и благополучны, и все еще рядом с ней, чем станет волноваться из-за того, что прошло и быльем поросло. Поцеловала она меня, погладила по голове и о чем-то печально задумалась, а потом вдруг как вскочит на ноги и говорит:

– Господи-Боже, ночь уж на дворе, а Сида все нет! Что же такое стряслось с мальчиком?

Я вижу, удача сама мне в руки просится, и говорю:

– Давайте я сбегаю в город и отыщу его.

А она:

– Ну уж нет. Оставайся здесь, хватит с меня и одного запропавшего. Если он не вернется к ужину, твой дядя сам за ним съездит.

Ну, к ужину он не вернулся, и после ужина дядя уехал.

Возвратился он около десяти, расстроенный, поскольку Тома даже следов никаких не сыскал. Тетя Салли ужасно разволновалась , но дядя Сайлас сказал, что тревожиться особо не о чем – мальчики они и есть мальчики, сказал он, вот увидишь, утром Сид объявится, живой и невредимый. Однако тетя ответила, что все равно посидит немного, подождет его, и свет зажжет, чтобы ему издали видно было.

А когда я спать отправился, она поднялась со мной и свечу прихватила, и уложила меня, и одеяло мое подоткнула, и так вокруг меня суетилась, что я почувствовал себя совсем мерзко, даже в глаза ей взглянуть не мог; а после она присела на краешек кровати и долго-долго разговаривала со мной, и все о том, какой чудесный мальчик Сид, ей, похоже, хотелось говорить о нем, говорить и не останавливаться; и все спрашивала меня, не думаю ли я, что он в лесу заблудился или, может, утонул, а вдруг он где-то лежит сейчас, вот в эту минуту, страдающий или мертвый, а ее рядом нет и помочь ему она не в силах – и замолчала, только слезы по щекам катятся, а я стал говорить ей, что с Сидом все хорошо, что утром он непременно домой вернется; и она сжала мою руку, а может, и поцеловала меня, и попросила повторить еще разок, и еще, потому что ей от этого легче становится, ведь вон сколько у нее бед всяких и горестей. А когда собралась уходить, взглянула мне прямо в глаза, твердо и ласково, и говорит:

– Я не стану запирать дверь, Том, да и окно с громоотводом, они тоже тут останутся, но ты ведь будешь хорошим мальчиком, правда? Ты не сбежишь? Ради меня .

Видит Бог, мне жуть как хотелось сбежать, выяснить, что с Томом, да я и собирался это сделать, но после таких ее слов не смог бы, даже если бы мне несколько царств за это дали.

Однако меня донимали мысли и о ней, и о Томе и потому спал я беспокойно. Ночью дважды спускался по громоотводу, огибал дом и видел, как она сидит со свечой у окна и на дорогу смотрит, а в глазах слезы; и так мне хотелось что-нибудь сделать для нее, но я же не мог, я мог только клясться себе самому, что никогда больше не причиню ей горя. А в третий раз я проснулся уже на заре и опять соскользнул вниз, смотрю, она так и сидит, свеча почти уж догорела, а тетя Салли спит, опустив на руку старую седую голову.

 Оглавление

Опубликовано: 08 ноября 2018

Просмотров: 1009

Оглавление

Приключения Гекльберри Финна Глава XLII. Почему не повесили Джима

Дядя Сайлас уехал в город еще до завтрака, но так на след Тома и не напал, и вернулся; старики сидели за столом молча, думали о чем-то, и кофе их стыл, и не съели они ничего. В конце концов, старик говорит:

– Я тебе письмо отдал?

– Какое письмо?

– То, которое вчера в почтовой конторе забрал.

– Нет, не отдавал ты мне письма.

– Ну, значит, забыл.

Пошарил он по карманам, потом сходил туда, где письмо оставил, принес его и вручил тете Салли. А она и говорит:

– Господи, это же из Санкт-Петербурга, от сестры.

Я решил, что мне не повредит еще одна прогулка, но даже с места сдвинуться не смог. Впрочем, вскрыть письмо она не успела, уронила его и побежала на двор – заметила что-то. Ну и я в ту сторону посмотрел. И увидел лежавшего на матрасе Тома, и старого доктора, и Джима в ее ситцевом платье и со связанными за спиной руками и еще кучу всякого народа. Сунул я письмо за первую вещь, какая мне под руку подвернулась, и тоже на двор помчал. А тетя Салли бежит к Тому, плачет и вскрикивает:

– Ох, он умер, умер, я знаю, он умер!

Том повернул к ней голову, пробормотал что-то, – я сразу понял, что он не в себе, – а тетя всплеснула руками и говорит:

– Слава Богу, жив! А больше мне ничего и не нужно, – и поцеловала Тома и полетела, чтобы приготовить для него постель, к дому, рассыпая направо-налево – так быстро, как язык ее позволял, – приказы неграм и всем прочим, и все старались поскорее убраться с ее дороги.

Тома понесли в дом, старый доктор и дядя Сайлас пошли за ним, а я – за толпой, посмотреть, что она с Джимом сделает. Были в ней люди, сильно взъевшиеся на Джима, и этим очень хотелось повесить его в поучение прочим неграм, чтобы, значит, им не повадно было сбегать, на манер Джима, доставившего всем столько хлопот и продержавшего целую семью в смертном страхе многие дни и ночи. Однако другие говорили, нет, мол, не стоит, это ж не наш негр, а ну как объявится его хозяин, он же нас заплатить за него заставит. Желавшие повесить Джима малость поостыли, потому что люди, которым больше всех прочих хочется вздернуть негра, всегда оказываются теми, кому меньше всего хочется платить за него после того, как они вдоволь над ним натешатся.

Но уж ругали они Джима на все корки и время от времени кто-нибудь ему оплеуху отвешивал, однако Джим молчал и ни разу даже вида не подал, что знает меня. Отвели его в ту же самую хибару, переодели в прежнюю одежду и снова приковали, но только не к ножке кровати, а к большой железной скобе, которую вбили в нижнее бревно, – и сказали, что сидеть ему теперь на хлебе и воде, пока хозяин его не приедет, а коли хозяина долго не будет, так его с аукциона продадут. Лаз наш они засыпали и решили, что по ночам хижину станут сторожить двое вооруженных фермеров, а днем у нее бульдог будет сидеть, к двери привязанный. Ну а когда они со всеми делами покончили и принялись обкладывать Джима на прощание последними словами, подошел старик-доктор, посмотрел на то, что там творилось, и говорит:

– Не обходитесь с ним суровее, чем требуется, потому что он – негр неплохой. Я когда нашел мальчика, увидел, что без посторонней помощи мне пулю не извлечь, а он в таком состоянии был, что я не мог оставить его и поплыть за этой помощью; ему понемногу все хуже становилось, и хуже, и в конце концов, в голове у него помутилось, он меня даже подпускать к себе перестал, все повторял, что, если я разрисую плот мелом, он меня убьет, и другой дикий вздор лепетал, и я понял, что одному мне с ним не сладить, и сказал себе, но, правда, вслух, что просто обязан заручиться чьей-то помощью, и едва я это произнес, как откуда ни возьмись вылезает этот негр и говорит, что поможет мне, – и помог, и очень хорошо помог. Я разумеется, сразу сообразил, что он беглый, а значит податься мне некуда, придется при больном и день просидеть, и следующую ночь. Положеньице, доложу я вам! В городе у меня двое пациентов в простуде лежат, мне бы сплавать туда, проведать их, а нельзя, вдруг негр удерет, и тогда я виноват буду, а никакие лодки мимо – так близко, чтобы я до них докричаться мог, – не проплывают. Так и сидел я на том плоту сиднем до нынешнего утра, и должен вам сказать, лучшей няньки и более преданного, чем этот негр, слуги я за всю жизнь не встречал, а ведь он свободой своей рисковал, да и вымотан был сильно, я сразу понял, что в последнее время ему приходилось трудиться много и тяжко. Он мне понравился, и я вам вот что скажу, джентльмены, такой негр тысячи долларов стоит – и обращения заслуживает самого доброго. И мне он доставлял все, что требовалось, и мальчик на поправку шел так, точно он дома в постели лежал, – даже лучше, быть может, потому что там, на плоту, было покойно и тихо; ну а мне пришлось проторчать на нем, с больным и негром на руках, до сегодняшнего рассвета, только тогда я и увидел проплывавшую мимо лодку с какими-то людьми – и тут мне повезло, потому что негр сидел у тюфяка мальчика и спал, положив голову на колени, – ну, я тихонько поманил людей к себе, они подкрались к негру и схватили его, он даже проснуться не успел, так что все обошлось без больших неприятностей. Мальчик тоже спал, хоть и беспокойно, мы обмотали весла тряпками, чтобы не разбудить его, лодка взяла плот на буксир, и мы поплыли, тихо и мирно, а негр даже отбиваться не стал, и вообще не произнес ни единого слова. Нет, джентльмены, он негр хороший, такого я о нем мнения.

Кто-то и говорит:

– Да, доктор, должен сказать, вел он себя отменно.

Ну и остальные все малость смягчились, а уж до чего я был благодарен старому доктору, что он за Джима заступился, я и сказать не могу, и еще я порадовался тому, что не ошибся в нем, потому как мне с самого начала показалось, что сердце у старика доброе. В общем, все сошлись на том, что Джим вел себя превосходно, и заслуживает хорошего к нему отношения и даже награды. И все до единого пообещали, не сходя с места и от чистого сердца, что больше его хаять не будут.

А после вышли из хижины и замок на дверь повесили. Я-то надеялся, что они додумаются хоть пару цепей с него снять, уж больно тяжелые были эти цепи, или добавят к воде и хлебу мяса с овощами, однако такое им в голову не пришло, и я решил, что лучше сам этим займусь, поскорее передав тете Салли рассказ доктора, – после того, конечно, как получу причитавшуюся мне взбучку, ну, то есть, объясню, почему это я, рассказывая, как мы с Сидом гонялись в ту чертову ночь за фермерами, искавшими сбежавшего негра, запамятовал сообщить, что Сида подстрелили.

Однако поскорее не получилось. Тетя Салли просидела в комнате Тома весь день и всю ночь, а, увидев дядю Сайласа, я всякий раз старался от него улизнуть.

На следующее утро мне сказали, что Тому стало гораздо лучше, а тетя Салли прилегла вздремнуть. Ну я и прокрался в его комнату, подумав, что, если он не спит, мы сможем сочинить какую-нибудь небылицу, которой вся семья поверит. Однако он спал, и спал очень мирно, и лицо у него было бледное, не горело, как было, когда его принесли. Я присел и стал дожидаться, когда он проснется. А через полчаса, примерно, в комнату тихо вошла тетя Салли – ну, думаю, попал! Однако тетя только приложила палец к губам, села рядом со мной, и стала шептать, что теперь нам лишь радоваться и осталось, потому что симптомы все замечательные, и он давно уже вот так спит, и выглядит все лучше, все спокойнее, и она готова поставить десять к одному, что проснется Сид в здравом рассудке.

Ну, сидим мы, смотрим на него и, в конце концов, он зашевелился, открыл глаза, проморгался, как самый что ни на есть нормальный человек, и говорит:

– Смотри-ка! – да я же дома ! Как это я сюда попал? А плот где?

– С ним все в порядке, – говорю я.

– А с Джимом ?

– И с ним тоже, – отвечаю я, немного, правда, замявшись.

Однако Том заминки моей не заметил и говорит:

– Хорошо! Отлично! Значит, все обошлось и опасаться нам нечего! Ты тетушке-то рассказал?

Я хотел сказать «да», но не успел, потому что тетя спросила:

– О чем рассказал, Сид?

– Ну как же, о том, как мы все это устроили.

– Что устроили?

– Да все же! Как будто у вас тут много чего происходит! О том, как мы беглого негра освободили – я и Том.

– Милость господня! Освободили беглого… Что это бедное дитя говорит? Боже, Боже, у него опять рассудок мутится!

– Ничего у меня не мутится! Я знаю, о чем говорю. Это мы освободили его – мы с Томом. Задумали освободить и освободили . Да как красиво все проделали!

И начал он рассказывать, и тетя Салли ни разу его не перебила, только смотрела на Тома во все глаза, не мешая ему похваляться, да и я мигом понял, что мне даже и пытаться слово вставить не стоит.

– Подумайте сами, тетушка, какая это была работа – недели работы, час за часом, каждую ночь, пока все вы спали. Нам же пришлось и свечи украсть, и простынку, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и столовые ножи, и медную грелку, и жернов, и муку, – конца-края не видать, – вы и вообразить не можете, сколько трудов пошло на изготовление пил и перьев, на надписи, на то, на другое, и не можете даже вполовину представить себе, как это было весело. А пришлось еще гробы рисовать и все остальное, и писать ненанимные письма от грабителей, вставать по ночам и спускаться по громоотводу, и рыть подкоп, и веревочную лестницу вязать, и запекать ее в пирог, и посылать Джиму ложки и прочие инструменты в кармане вашего передника…

– Милость Господня!

– …и поселить в хибаре крыс, змей и другую живность, чтобы у Джима компания была, а потом вы продержали здесь Тома с маслом в шляпе так долго, что у нас едва все не сорвалось, потому что, когда фермеры прибежали к хибарке, мы из нее выбраться еще не успели, пришлось спешить, а они услышали нас и погнались за нами, и я получил пулю, а после мы соскочили с тропы и пропустили фермеров мимо себя, а когда прибежали собаки, мы их не заинтересовали, собаки на шум понеслись, а мы добрались до нашего челнока и поплыли к плоту, и оказались вне опасности, и Джим стал свободным человеком, и все это мы сделали, только мы – ну разве не роскошь, тетушка?!

– Отродясь ничего подобного не слышала! Стало быть, это вы , мелкие вы пройдохи, учинили все безобразия, от которых у нас ум за разум заходил, вы перепугали нас только что не до смерти! Так и хочется выдрать вас обоих сию же минуту. Подумать только, я места себе не находила ночь за ночью, а вы… Ну погоди у меня, вот только поправься, маленький ты негодяй, тогда я из вас обоих душу вытрясу!

Однако Тома распирала такая радость и гордость, что остановиться он не мог, и продолжал молоть языком, а тетя Салли то и дело перебивала его, изрыгая пламя и дым, и делали они это одновременно, точно кошки на ихнем молитвенном собрании и, наконец, она говорит:

– Ну ладно, можешь наслаждаться вашими похождениями, сколько душе твоей угодно, но смотри у меня, если я тебя хоть раз вблизи от него поймаю…

– От кого? – сразу посерьезнев, удивленно спрашивает Том.

– От кого ? От беглого негра, конечно. А ты думал, от кого?

Том грозно взглянул на меня и говорит:

– Том, ты же сказал, что с ним все в порядке, так? Разве он не скрылся?

– Он ? – переспрашивает тетя Салли. – Это негр-то беглый? Никуда он не скрылся. Его опять сюда привели, живого-здорового, и сидит он, весь в цепях, в той же хибарке на хлебе да на воде, и будет сидеть, как миленький, пока за ним хозяин не явится, а не явится, так мы его продадим!

Том даже сел в кровати – глаза горят, ноздри раздуваются и сжимаются, совершенно как перепонки у жабы, – и закричал на меня:

– Они не имеют права держать его под замком! Беги! – не теряй ни минуты! Выпусти его! Он не раб, он так же свободен, как любой, кто ходит по этой земле!

– Что такое говорит это дитя?

– Чистую правду я говорю, тетя Салли, вот что! и если никто к нему сейчас же не пойдет, так я сам пойду! Я же его всю жизнь знаю, и Том тоже. А старая мисс Ватсон умерла два месяца назад, и ужасно стыдно ей было, что она хотела Джима в низовья продать, сама так говорила, ну и освободила его в завещании.

– Тогда зачем же, Господи прости, ты-то его освобождал, если он уже свободный был?

– Ну, знаете ли! Хорошенький вопрос, совершенно женский! Зачем – да приключений мне хотелось, и я готов был по горло в крови ходить, лишь бы… о Господи, тетя Полли !

И если именно она не стояла на пороге, добрая и довольная, точно ангел, пирогов наевшийся, так считайте, что я и на свет еще не родился!

Тетя Салли подскочила к сестре и обвила ее шею руками, да так, что чуть голову ей не оторвала, и заплакала, а я, решив, что уж больно жарко тут становится для нас обоих, умелся под томову кровать, места мне там как раз хватило. Выглянул недолгое время спустя, смотрю, томова тетя Полли из объятий сестры уже вывернулась, стоит и смотрит на Тома поверх очков – да так, знаете, точно в порошок его стереть очень хочет. А потом и говорит:

– Ты бы лучше отвел глаза-то – на твоем месте, Том, я так и поступила бы.

– О, Господи! – говорит тетя Салли, – неужто он так изменился? Это же не Том, это Сид, а Том… Том… погодите, а Том-то куда подевался? Минуту назад здесь был.

– Ты хочешь сказать – куда подевался Гек Финн ! Я, знаешь ли, не для того растила столько лет такого безобразника, как мой Том, чтобы не узнавать его, когда он мне на глаза попадается. Хорошенькое было бы дело! А ну-ка, Гек Финн, вылезай из-под кровати.

Я вылез. Без особой, впрочем, спешки.

Такого растерянного, изумленного лица, какое было тогда у тети Салли, я до той поры еще не видал – правда, дяде Сайласу, когда он вошел к комнату, и ему все рассказали, удалось ее по этой части перещеголять. Вы бы, наверное, его за пьяного приняли – он весь день слонялся по дому, как очумелый, а вечером произнес на молитвенном собрании проповедь, которая обеспечила ему громкую рупетацию, потому как и самый старый старик на свете ничего бы в ней не понял. Ну а томова тетя Полли рассказала, конечно, кто я и что, а когда я сам стал рассказывать, как попал в эту передрягу из-за того, что миссис Фелпс приняла меня за Тома Сойера… она перебила меня и говорит: «Ох, перестань, зови меня тетей Салли, я уж привыкла к этому, зачем нам что-то менять?»… да, так когда тетя Салли приняла меня за Тома Сойера, мне пришлось выдавать себя за него, деваться-то некуда было, а к тому же я знал, что он возражать не станет, только обрадуется – тайна же, загадка, Том непременно превратил бы ее в приключение и от души повеселился бы. Так оно и вышло, и пришлось ему стать Сидом, чтобы мне все с рук сошло.

А еще его тетя Полли сказала, что насчет завещания старой мисс Ватсон, по которому Джим свободу получил, Том нисколько не соврал, так что сами видите, Том Сойер взвалил на себя столько забот и хлопот, чтобы освободить свободного негра! – а я-то до той минуты, до того разговора, в толк взять не мог, как это человек, получивший его воспитание, и вдруг помогает негру сбежать.

Ну вот, а тетя Полли рассказала, что, когда от тети Салли пришло письмо, в котором говорилось, что Том и Сид благополучно добрались до места, то сказала себе: «Ну, разумеется, началось! Чего ж было и ждать, отпуская его в такой путь одного, без присмотра?»

– И я собралась поскорее и поплыла вниз по реке, одиннадцать сотен миль проплыла, чтобы узнать, что он на сей раз учинил, тем более, что от тебя я никаких ответов на мои вопросы не дождалась.

– Помилуй, так я ж от тебя и вопросов никаких не получала, – говорит тетя Салли.

– Очень интересно! Я тебе два раза писала, спрашивала о каком-таком Сиде ты толкуешь.

– Не получала я твоих писем, сестрица.

Тетя Полли поворачивается, медленно и сурово, и говорит:

– Том!

– Ну что ? – спрашивает он, да обиженно так.

– Ты мне не чтокай, дерзкий мальчишка, – ты мне письма подай!

– Какие письма?

– Такие письма. Вот честное слово, возьму я тебя сейчас, да и…

– Они в сундуке лежат. Вон в том. И ничего им не сделалось, какими я их получил в конторе, такими и остались. Я в них и не заглядывал даже, пальцем не тронул. Но я же знал, что от них только неприятностей и жди, и подумал – вам все равно торопиться некуда, ну и…

– Да, шкуру мне с тебя спустить все же придется, тут и говорить не о чем. Я ведь и еще одно написала, о моем приезде, видать, он и…

– Нет, оно только вчера пришло, просто я его прочитать пока не успела, но с этим письмом все в порядке, оно у меня.

Я бы поспорил с ней на пару долларов, что она ошибается, но решил, что, пожалуй, не стоит, так оно безопаснее будет. И промолчал.

 Оглавление

Опубликовано: 08 ноября 2018

Просмотров: 913

Оглавление

Приключения Гекльберри Финна Глава XL. Как едва не сорвалось чудесное спасение

Настроение у нас после завтрака было самое отменное – мы пошли к берегу, подняли со дна мой челнок, выплыли на реку, порыбачить, съели взятую с собой еду, вообще время провели превосходно, да заодно и плот проведали, с ним ничего плохого не случилось. А вернувшись домой и запоздав к ужину, застали всех в страшном беспокойстве и суматохе, – все у них валилось из рук, а нас они сразу после ужина отправили спать, не сказав, в чем причина тревоги, и о новом письме тоже ни слова не сказали, да мы в этом и не нуждались, потому что и так знали о нем, и побольше ихнего, и как только мы поднялись до середины лестницы, а тетя Салли повернулась к нам спиной, мы проскользнули в подвал, набрали там в буфете всякой еды – на добрый обед хватило бы, – отнесли ее в нашу комнату и забрались в постель, а в половине двенадцатого встали, и Том влез в украденное им платье тети Салли и принялся собирать провизию, чтобы ее вниз отнести, но вдруг говорит:

– А масло-то где?

– Я его на кусок кукурузной лепешки положил, – говорю, – большой такой шматок.

– Ну, значит, там и оставил, – здесь его нет.

– Да ладно, и без него обойдемся, – говорю я.

– С ним мы обойдемся гораздо лучше, – отвечает он. – Давай-ка, сбегай в подвал и принеси сюда масло. А после спустишься по громоотводу и нагонишь меня. Я пока пойду, набью соломой одежду Джима, чтобы у нас было чучело его переодетой матери. Да, и приготовься помемекать по-овечьи, – как помемекаешь, так мы сразу все и смоемся.

Он вылез в окно, а я спустился в подвал. Шмат масла, большой, с мужской кулак, лежал, где я его оставил, я взял кусок лепешки, задул свечу, и осторожно поднялся по лестнице, но едва вошел в дом, вижу: тетя Салли идет со свечой в руке, ну я и сунул лепешку с маслом в мою шляпу, а саму ее на голову нахлобучил, а в следующий миг тетя Салли увидела меня и говорит:

– Ты что, в подвале был?

– Да, мэм.

– И что ты там делал?

– Ничего.

– Ничего!

– Ничего, мэм.

– Так зачем тебя туда понесло среди ночи?

– Не знаю, мэм.

– Ах, ты не знаешь ? Ты мне так не отвечай, Том. Говори, что ты делал в подвале.

– Ну вот совсем ничего не делал, тетя Салли, ей же ей, ничего.

Я думал, она меня отпустит, да в обычный день так оно и случилось бы, но, видать, происходившие в доме чудеса довели ее до того, что она стала с опаской относиться к любой не понятной ей мелочи, и потому сказала, очень твердо:

– Отправляйся в гостиную и жди меня там. Ты явно какое-то неподобие учинил и будь уверен, я выясню, какое, и получишь ты у меня по заслугам.

Пошла она выяснять, а я открыл дверь гостиной и, мать честная, сколько же в ней оказалось народу! Пятнадцать фермеров и все до единого с ружьями. Меня аж замутило с перепугу, и я, бочком подобравшись к креслу, плюхнулся в него. Они сидели вокруг, некоторые вполголоса переговаривались, и всем им было не по себе, все нервничали, делая вид, будто это не так, но я-то понял – так и есть, потому что они то и дело снимали шляпы и надевали снова, и скребли в затылках, и ерзали на стульях, и пуговицы свои пальцами вертели. Мне и самому-то было шибко не по себе, однако я шляпу не снимал.

Очень мне хотелось, чтобы тетя Салли поскорее вернулась и воздала мне по заслугам – ну, высекла, что ли, если ей потребуется, а после отпустила и тогда я смог бы сообщить Тому, что на сей раз мы перестарались, разбередили жуткое осиное гнездо, и лучше нам поскорее уносить вместе с Джимом ноги, – пока у этой публики еще не лопнуло терпение и она не занялась нами всерьез.

Наконец, тетя Салли пришла и принялась задавать мне вопросы, а я просто не мог внятно ответить ни на один, у меня уже в голове все ходуном ходило, потому как фермеры до того разнервничались, что кое-кому из них захотелось сей минут бежать в Джимову хибарку и устроить там засаду на отчаянных злодеев, тем более, говорили эти фермеры, что до полуночи всего-то пара минут и осталась, – однако другие твердили, что надо терпеть и ждать овечьего сигнала. Тетя Салли все сыпала и сыпала вопросами, и меня уж всего трясло от страха, я рад был бы сквозь пол провалиться, а тем временем, в гостиной становилось все жарче, жарче, и масло начало таять и потекло у меня по загривку и за ушами, а когда один из фермеров сказал: «Я за то, чтобы сейчас же перейти в хибару и напасть на них, когда они явятся», – я чуть со стула не свалился, и теперь уж струйка масла потекла по моему лбу, и тетя Салли увидела ее, побелела, как полотно, и говорит:

– Господи помилуй, что же это такое с ребенком? У него воспаление мозгов, это как пить дать, вон они уж и наружу полезли.

И все повернулись ко мне, посмотреть, а она сорвала с моей головы шляпу, и лепешка с остатками масла вывалилась на пол, и тетя схватила меня, прижала к себе и говорит:

– Ох, до чего ж ты меня напугал! И до чего же я рада и благодарна Господу, что с тобой ничего страшного не приключилось, что ты жив-здоров, потому как счастье от нас совсем отвернулось, а ведь пришла беда, так жди другой, и я, как увидела это масло, сразу решила, что долго тебе не протянуть, оно ж и по цвету, и по всему прочему совершенно такое какими были б твои мозги, если бы… Боже, боже, ну почему ж ты мне сразу не сказал, зачем в подвал лазил, я бы и сердиться на тебя на стала. Ладно, отправляйся в кровать и чтобы я тебя до утра не видела!

Через секунду я был наверху, а через другую уже слетел по громоотводу вниз и в темноте понесся к пристройке. У меня и слова-то почти не шли изо рта, до того я был перепуган, но я все же сказал Тому, как смог, что нам надо убираться отсюда, и поскорее, потому что вон там, в доме полно мужчин и все с ружьями!

Глаза у него загорелись, и он говорит:

– Да ну? Не может быть! Вот это лихо! Черт, Гек, если бы можно было все сначала начать, я бы сюда точно человек двести нагнал! Эх, подождать бы нам немножко, пока…

– Скорее! Скорее ! – говорю я. – Где Джим?

– Да вот же он, рядом с тобой стоит, протяни руку, дотронешься. Он переоделся, все готово. Сейчас вылезем отсюда и овечий сигнал подадим.

И тут мы услышали, как фермеры с топотом подбегают к двери и начинают с замком возиться, и кто-то из них произносит:

– Говорил же я вам, что мы поспешили – дверь-то еще на замке. Ладно, я запру нескольких из вас в этой хижине, чтобы вы поубивали злодеев, когда те покажутся, а остальные пусть залягут вокруг в темноте и ждут, когда послышатся их шаги.

Ну, стало быть, набились они в хибару, но нас в темноте не разглядели и чуть не затоптали совсем, пока мы под кровать улезали. Однако мы все же улезли и проскользнули, быстро, но тихо, сквозь подкоп – Джим первым, за ним я, а последним Том, так он распорядился. А оказавшись в пристройке, сразу услышали снаружи чей-то топот, близко-близко. Подкрались мы к двери, Том остановил нас и приложил глаз к щели, но ничего не разглядел, темень же стояла; и он прошептал, что будет прислушиваться, пока шаги не удалятся, а после подтолкнет нас локтями и тогда Джим выскользнет первым, а он, Том то есть, последним. Вот, и прижался он к щели ухом и слушал, и слушал, и слушал, а вокруг все равно люди топтались, но, наконец, подтолкнул он нас и мы выскользнули, пригнулись и, не дыша, да и вообще никакого шума не производя, гуськом побежали к забору, и добрались до него, и мы с Джимом перелезли на другую сторону, а вот у Тома штанина намертво зацепилась за отставшую от верхней перекладины щепку, и он, услышав чьи-то приближавшиеся шаги, как рванется, – ну щепка и отлетела, да с треском, и Том спрыгнул к нам, а за забором какой-то фермер как завопит:

– Кто это? Отвечай, не то стреляю!

Отвечать мы не стали, просто припустились бежать во все лопатки. И бросился за нами и «бах! бах! бах!» – вокруг нас зазудели пули! А после мы слышим крик:

– Вон они! К реке побежали! За ними, парни, да собак не забудьте спустить!

Ну и погнались они за нами на всех парах. Мы хорошо их слышали, потому как они все в башмаках были и орали, а мы – без башмаков и тихие. Мы бежали по тропе, которая к лесопилке ведет, и, когда они совсем уже близко подобрались, нырнули в кусты, пропустили их мимо себя и потрусили за ними. Все собаки еще с вечера заперты были, чтобы они грабителей не спугнули, однако к этому времени их уже кто-то выпустил, и теперь они неслись к нам с таким гамом, точно их там целый миллион, но ведь это ж наши были собаки, – мы остановились, подождали, пока они нас нагонят, и когда собаки увидели что это всего-навсего мы и ничего интересного им предложить не можем, то воспитанно поздоровались с нами и рванули дальше, на топот и крик, ну а мы побежали следом и почти у самой лесопилки свернули в заросли, дошли до моего челнока, забрались в него, и я стал грести, что было сил, выходя на середину реки, но стараясь при этом шуметь, как можно меньше. А выйдя на нее, мы тихо-мирно направили челнок к острову, на котором был спрятан плот. Мы слышали, как люди и собаки носятся взад-вперед по берегу, орут друг на друга и лают, но шум этот уходил все дальше, а после и замер. И когда мы вступили на плот, я сказал:

– Ну вот, старина Джим, ты снова свободный человек и, готов поспорить, рабом никогда больше не будешь.

– Да, Гек, а еще мы здорово потрудились. И задумано все было прекрасно, и сделано тоже. Такого запутанного и богатого плана, как ваш, никто бы нипочем не придумал.

Конечно, довольны мы были – дальше некуда, но пуще всех Том, потому что у него пуля в ноге засела, в икре.

Когда мы с Джимом услышали об этом, радости у нас поубавилось. Тому было больно, из раны кровь текла, так что мы уложили его в шалаше и разодрали одну из рубашек герцога, чтобы перевязку сделать, однако он сказал:

– Давайте сюда ваши тряпки, перевязку я и сам сделать могу. Сейчас для нас главное, раз уж мы так блестяще ускользнули от злосчастной судьбы, не торчать на одном месте, не задерживаться здесь, поэтому беритесь за весла и поплыли. Но как же мы все красиво обделали, а? Да, если бы это мы устраивали побег Людовика Шестнадцатого, то в его биографии не говорилось бы: «Сын Святого Людовика вознесся на небо!», нет, сэр, мы бы его в два счета через границу переправили, вот что мы сделали бы, да еще и без сучка без задоринки. Беритесь за весла, беритесь!

Однако мы с Джимом посовещались, поразмыслили с минуту, а потом я говорю:

– Скажи ему ты, Джим.

Он и говорит:

– Ну, в общем я так думаю, Гек. Если бы мы с тобой марса Тома освобождали и кто-то из нас схлопотал бы пулю, так разве бы он сказал: «Вы, давайте, меня спасайте, а раненый ваш и без доктора обойдется»? Разве марса Том сказал бы такое? Сказал бы? Да ни в коем разе! Ладно, а разве Джим может такое сказать? Нет, сэр, я тут хоть сорок лет просижу и с места не стронусь, пока доктора не увижу!

Я же всегда знал, что нутром Джим – самый что ни на есть белый человек, и потому таких слов от него и ожидал, и теперь говорить было больше не о чем, и я сказал Тому, что привезу сюда доктора. Том расшумелся-раскричался, однако мы с Джимом стояли на своем и плыть куда-либо отказывались; тогда Том попытался выползти из шалаша, чтобы своими руками плот отвязать, но мы его удержали. Ну, рассказал он нам в подробностях, что про нас думает, однако и этим ничего не добился.

А когда увидел, что я в челнок сажусь, говорит:

– Ладно, раз уж без этого никак не обойтись, слушай, что ты должен сделать, когда доберешься до городка. Как только войдешь в дом доктора, так сразу запри дверь и крепко-накрепко завяжи ему глаза, и заставь поклясться, что он будет нем, как могила, и вложи ему в руку набитый золотом кошелек, а после поводи его подольше в темноте по задним улочкам и закоулкам, и привези сюда в челноке, но не прямо, а кружным путем, попетляв среди островов, и обыщи его, и отбери кусок мела, который он в карман спрячет, и не отдавай, пока не вернешься с ним в городок, а то он наш плот весь мелом разрисует, чтобы его легче найти было. Они всегда так поступают.

Ну, я пообещал непременно так все и сделать и уплыл, сказав Джиму, чтобы он, как увидит издали доктора, спрятался в лесу, и не вылезал, пока доктор не уедет.

Оглавление