Опубликовано: 01 января 2021

Просмотров: 345

Часть III Месть Гармахиса X — Клеопатра — Генри Хаггард

Последние записки Гармахиса, царственного египтянина

Они увели меня, заперев в комнате, высоко, на портике башни. Здесь я ожидаю своей участи. Я не знаю, когда меч судьбы падет на мою голову. Неделя тянется за неделей, месяц за месяцем, а моя участь все остается неизвестной. Меч висит над моей головой, я знаю, что он падет, но когда, не знаю. Может быть, в страшный час полуночи я проснусь, заслышав крадущиеся шаги убийцы, и меня безжалостно потащат отсюда. Быть может, убийцы уже близко. Тайная келья, о ужас! Гроб без имени! И тогда все будет кончено! О, пусть все это настанет скорее! Скорее!

Все написано, я ничего не пропустил, мой грех свершен, мщение закончено. Все кончится мраком и тленом, и я приготовляюсь увидать все ужасы другого, замогильного мира. Я уйду, но уйду с надеждой, ибо, хотя я не вижу ее, Изиду, хотя она не отвечает на мои молитвы, но знаю, что она всегда со мной, священная матерь, которую я буду лицезреть лицом к лицу! Тогда, наконец, в тот далекий день я обрету прощение! Бремя спадет с моего сердца, моя чистота вернется ко мне и принесет мне священный мир и покой.

Солнце садится за Абуфисом. Красноватые лучи бога Ра пламенеют на крышах храмов, озаряя прощальным светом зеленеющие поля и тихие воды родного Сигора. Ребенком я часто наблюдал закат солнца. Последний поцелуй его так же трогал нахмуренное чело далеких портиков, такие же длинные тени ложились от гробниц.

Все то же, ничто не изменилось! Я только, я изменился и все-таки остался тем же!

(Здесь третий свиток папируса неожиданно заканчивается. Можно думать, что в этот момент автор записок был прерван теми, которые повели его на смерть.)

Опубликовано: 01 января 2021

Просмотров: 414

Часть III Месть Гармахиса VIII — Клеопатра — Генри Хаггард

Последний ужин Клеопатры. – Песня Хармионы. – Клеопатра пьет напиток смерти. – Гармахис вызывает духов. – Смерть Клеопатры

На другой день Клеопатра, порешив избавиться от цезаря, посетила гробницу Антония и плакала, крича, что боги Египта покинули ее, затем поцеловала гроб, покрыла его цветами лотоса, вернулась обратно, омылась, надушилась благовонными мазями, надела богатейшую одежду и вместе со мной, Ирой и Хармионой села ужинать. Во время ужина ее гордая душа оживилась, загорелась пламенем, как небеса при закате солнца. Клеопатра смеялась, болтала, как в былые годы, рассказывала о пирах, которые устраивала вместе с Антонием. Никогда не видел я ее прекраснее и обольстительнее, чем в эту роковую ночь мщения. Она вспомнила ужин в Тарсе, когда выпила в уксусе жемчужину.

– Странно, – произнесла она, – странно, что, умирая, Антоний вспомнил только ту ночь и слова Гармахиса. Хармиона, помнишь ты Гармахиса-египтянина?

– Конечно, царица! – отвечала тихо Хармиона.

– А кто был этот Гармахис? – спросил я, ибо хотелось знать, сожалеет ли она обо мне.

– Я скажу тебе. Это странная история; теперь все это покончено и можно рассказать об этом. Этот Гармахис происходил из древнего рода фараонов, тайно короновался в Абуфисе и был послан сюда, в Александрию, выполнить большой заговор, составленный против нашей династии Лагидов. Он сумел войти во дворец в качестве моего астролога, так как был посвящен во все тайны магии – больше тебя, Олимп, – и был он удивительно красив. Заговор состоял в том, чтобы убить меня и стать фараоном Египта. На его стороне было больше преимуществ – он имел много друзей в Египте, а я – никого. В ту самую ночь, когда он задумал осуществить свое намерение, ко мне пришла Хармиона и открыла заговор, уверяя, что ей удалось найти оброненное письмо. Но потом (хотя я не сказала тебе этого, Хармиона) я усомнилась в твоей сказке и – клянусь богами! – в эту минуту уверилась, что ты любишь Гармахиса и выдала его за то, что он насмеялся над тобой! По этой причине ты осталась девушкой, что мне кажется совсем неестественным. Скажи, Хармиона, откровенно, скажи нам, все идет к концу теперь!

Хармиона вздрогнула.

– Это правда, царица, я участвовала в заговоре и выдала Гармахиса, потому что он смеялся надо мной, и в силу моей великой любви к нему не вышла замуж!

Она быстро взглянула на меня и опустила свои длинные ресницы.

– Да, я так и думала. Как странно сердце женщины! Было бы все иначе, если бы Гармахис ответил на твою любовь! Что скажешь ты, Олимп? Значит, и ты изменила мне, Хармиона? Как опасны пути царей! Но я забываю это; ведь с того часу ты верно и преданно служила мне. Но продолжаю мой рассказ. Я не решилась убить Гармахиса, так как его партия могла восстать и сбросить меня с трона. Затем дальше! Хотя Гармахис должен был убить меня, но втайне он любил меня, и я угадывала это, а потому решилась привязать его к себе – он был так красив и умен. Клеопатре никогда не приходилось напрасно добиваться любви мужчины! Когда он пришел, спрятав кинжал под платье, чтобы убить меня, я пустила в ход все свои женские чары, и нужно ли говорить, как быстро я выиграла победу? Никогда не забуду я взгляда этого падшего князя, этого клятвопреступного жреца, этого низверженного фараона, когда, выпив подмешанного вина, он погрузился в постыдный сон, от которого должен был проснуться опозоренным. Затем я немного привыкла к нему и заботилась о нем, хотя не любила его. Он же страстно любил меня и тянулся ко мне, как пьяница к кубку, который губит его! Надеясь, что я повенчаюсь с ним, он выдал мне тайну скрытых сокровищ пирамиды Гер; я нуждалась в деньгах, и вместе с ним мы видели все ужасы гробницы и вытащили сокровище из мертвой груди фараона. Смотри, этот изумруд взят оттуда! – Она указала на большого скарабея, взятого из груди священного Менкау-ра. – Эти письмена в гробнице, чудовище, которое мы видели там – чума их возьми! – все это преследует меня теперь и днем и ночью!

Из боязни всех этих ужасов, а также в силу политических расчетов, желая заслужить любовь Египта, я задумала обвенчаться с Гармахисом, объявить его царем-супругом и с его помощью спасти Египет от римлян. Потому, когда Деллий явился звать меня к Антонию, я после долгих размышлений решила отослать его обратно с резким ответом. Но в то самое утро, пока я одевалась к выходу, пришла Хармиона, и я сказала ей все, желая узнать ее мнение. Заметь, Олимп! Сила ревности – это маленький сучок, от которого может засохнуть целое дерево империи, тайный меч, имеющий силу устраивать судьбу царей! Она не могла вынести – попробуй отрекаться от этого, Хармиона, теперь все это ясно для меня, – что человек, которого она любила, сделается моим супругом – он, который был ее единственной любовью! С большим искусством, очень умно, она успела убедить меня, что мне нужно бросить всякую мысль о Гармахисе и ехать к Антонию. За это, Хармиона, благодарю тебя даже теперь, когда все это прошло и кончено! Слова ее поколебали мое решение повенчаться с Гармахисом, и я уехала к Антонию! Все это случилось благодаря ревности прекрасной Хармионы и страсти ко мне человека, на душе которого я играла, как на лире. Поэтому Октавий будет царем Александрии. Антоний развенчан и умер, и я должна умереть сегодня! О Хармиона, Хармиона! Ты должна ответить за все это, ведь ты изменила судьбы мира! Но даже теперь, я повторяю, не хотела бы, чтобы все случилось иначе!

Она умолкла на минуту, прикрыв глаза рукой. По щекам Хармионы текли слезы.

– А Гармахис? – спросил я. – Где теперь Гармахис, царица?

– Где Гармахис? В Аменти и примирился с Изидой, быть может! В Тарсе я увидела Антония и полюбила его. С этой минуты мне противен был вид египтянина, и я поклялась покончить с ним! Терзаемый ревностью, он сказал мне несколько зловещих слов во время пира. В ту же самую ночь я хотела убить его, но он бежал!

– Куда?

– Не знаю. Бренн, стоявший на страже – он в прошлом году отплыл на свой север, – уверял, что видел, как он улетел на небо, но я не поверила Бренну – он любил Гармахиса. Нет, он направился в Кипр и утонул. Быть может, Хармиона знает что-нибудь о нем?

– Я ничего не знаю, царица. Гармахис погиб!

– Хорошо, что он погиб, Хармиона, – с ним плохо было шутить! Он служил моим целям, но я не любила его и даже теперь боюсь его. Мне часто кажется, что я слышу его голос, приказывающий мне бежать, как во время боя при Акциуме. Благодарение богам, если он погиб и не найдется!

Слушая ее, я собрал всю силу и, благодаря моему искусству, набросил тень моего духа на дух Клеопатры, так что она почувствовала присутствие погибшего Гармахиса.

– Что это такое? – произнесла она. – Клянусь Сераписом, мой страх возрастает. Мне кажется, я чувствую Гармахиса! Воспоминание о нем окружает меня, как поток воды, хотя он умер десять лет тому назад. И теперь даже, в такие часы!

– Нет, царица, – ответил я, – если он умер, то он повсюду, и теперь, когда близится час твоей смерти, его дух приблизился и приветствует тебя на пороге смерти!

– Не говори этого, Олимп! Я не хотела бы увидеть Гармахиса, счеты наши очень тяжелы, и за пределами земли, в другом мире, мы, может быть, сочтемся! Ах, мой страх пропал! Просто я расстроена! Эта глупая история помогла нам скоротать тяжелые часы, часы перед смертью. Спой мне, Хармиона, спой, у тебя такой нежный голос, он смягчит мою душу перед вечным сном! Воспоминание об этом Гармахисе расстроило меня! Спой мне, Хармиона, спой последнюю песню, которую я услышу из твоих уст, последнюю песню на земле!

– Печальный час для пения, царица! – возразила Хармиона, но послушно взяла арфу и запела.

«Я проливаю горькие слезу по моей усопшей госпоже, – пела Хармиона низким, приятным голосом, – жгучие слезы и тихие жалобы шлю я в гробницу за ней, во мрак и тишину могилы! Эти слезы и рыдания – память горячей любви к моей госпоже и подруге! Пусть мои песни, пусть мои слезы будут нетленным даром моим дорогой усопшей! Моя любовь, ты ушла от меня и обратилась в прах! О мать, земля сырая! На груди своей ты успокой мятежный дух усопшей! Усыпи ее вековечным сном!»

Ее нежный голос тихо замер, с последней нотой песни и Ира начала горько рыдать, светлые слезы стояли в потемневших глазах Клеопатры. Только я не плакал. Мои слезы иссякли.

– Печальная песня, Хармиона! – произнесла царица. – Ты сказала, что теперь печальный час для пения! Спой надо мной, прошу тебя, когда я буду лежать мертвая! Теперь довольно музыки! Пора кончать! Олимп, возьми тот пергамент и пиши, что я буду говорить.

Я взял пергамент, трость и написал по-римски:

«Клеопатра – Октавию привет!

Такова участь жизни. Наступает час, когда мы, не в силах переносить несчастий, подавляющих нас, сбрасываем телесную оболочку и летим в вечный мрак забвения! Цезарь, ты победил! Возьми трофеи победы! Но Клеопатра не пойдет в твоем триумфе. Когда все потеряно, мы должны идти за погибшими. Такое решение принимает смелое сердце, затерявшись в пустыне отчаяния! Клеопатра была славна и велика! Рабы живут и терпят горе, великие мира сего идут твердой стопой и, покидая ворота скорби, вступают в обители смерти! Одного только просит египтянка у цезаря – позволить ей лечь в могилу рядом с Антонием! Прощай!»

Я кончил. Приложив печать, Клеопатра велела мне найти посла, отослать письмо цезарю и вернуться. У дверей гробницы я позвал солдата и, дав ему монету, велел снести письмо цезарю, а вернувшись, нашел всех трех женщин, стоявших молча. Клеопатра была в объятиях Иры; Хармиона в стороне наблюдала за ними.

– Если ты решила умереть, царица, – сказал я, – то времени осталось немного, так как цезарь верно пошлет к тебе своих слуг в ответ на письмо! – Я поставил на стол фиал с прозрачным и смертельным ядом. Клеопатра взяла его и долго смотрела на фиал.

– Каким невинным он выглядит, этот яд! – сказала она. – А в нем моя смерть! Это странно!

– Да, царица, и смерть еще десяти человек! Не нужно пить его много!

– Боюсь, – прошептала она, – кто знает, умру ли я сейчас? Я видела столько людей, умиравших от яда, и почти ни один из них не умер сразу. А некоторые… Я не могу даже вспомнить о нем!

– Не бойся, – сказал я, – я – мастер своего дела. Если ты боишься, брось этот яд и живи! Может быть, ты найдешь счастье в Риме? Ты пойдешь в Рим за колесницей цезаря, и жестокосердные римлянки будут смеяться под музыку твоих золотых цепей!

– Нет, я хочу умереть, Олимп! О, если бы кто-нибудь указал мне дорогу! – произнесла Клеопатра.

Тогда Ира подошла ко мне и протянула руку.

– Дай мне яду, врач, – сказала она, – я хочу приготовить путь для моей царицы!

– Хорошо, – отвечал я, – да падет это на твою голову!

Я отлил яд из фиала в маленький золотой кубок. Ира встала, низко присела перед Клеопатрой, поцеловала в лоб ее и Хармиону, затем, не помолившись – она была гречанка, – выпила яд, схватилась руками за голову, упала и умерла.

– Ты видишь, – сказал я, – это скоро!

– Да, Олимп, твой яд хорош! Дай мне, я хочу пить! Наполни кубок, чтобы Ира недолго ждала меня у ворот смерти!

Я исполнил ее желание, но, делая вид, что мою кубок, подмешал немного воды в яд, не желая, чтобы она умерла, не узнав меня.

Тогда царственная Клеопатра; держа кубок в руке, подняла свои чудные глаза к небу.

– О вы, боги Египта, покинувшие меня! – вскричала она. – Я не буду больше молиться вам, ведь ваши уши глухи к моим воплям, ваши глаза закрыты на мои несчастия! Я обращаюсь к последнему другу, которого боги даровали несчастному человеку! Спеши ко мне, смерть, чьи шумящие, мрачные крылья покрывают тенью весь мир, услышь меня! Иди ко мне, царь царей! Ты равняешь всех, счастливых и несчастных, рабов и царей, и своим ядовитым дыханием губишь нашу жизнь, унося нас далеко от этого земного ада! Скрой меня, о смерть, там, где не слышно ни порывов ветра, ни журчанья воды, там, где не бывает войн, где не настигнут меня легионы цезаря! Возьми меня в новое царство и венчай царицей мира! Ты мой властелин, о смерть, с последним поцелуем я отдаюсь тебе! Дух мой страдает – смотри, новорожденный стоит на пороге времени! Уходи теперь, жизнь! Приди же, вечный сон! Приди, Антоний!

Взглянув на небо, она выпила яд и бросила кубок на пол. Наконец наступил час моего мщения, мщения оскорбленных египетских богов, час исполнения проклятия Менкау-ра!

– Что же это? – вскричала Клеопатра. – Я холодею, но не умираю! Ты, черный врач, обманул меня!

– Молчи, Клеопатра! Сейчас ты умрешь и узнаешь гнев богов! Час исполнения проклятия Менкау-ра настал! Все кончено! Посмотри на меня, женщина! Посмотри на мое изможденное лицо, на мои ослабевшие члены, на это живое воплощение горя! Смотри, смотри! Кто я?

Она дико уставилась на меня.

– О, – вскричала она, всплеснув руками, – я узнаю тебя! Клянусь богами, ты – Гармахис! Гармахис, восставший из мертвых!

– Да, Гармахис ожил, чтобы предать тебя смерти и вечным мукам! Смотри, Клеопатра! Я погубил тебя, как ты погубила меня! Я работал во мраке, с помощью разгневанных богов, и был тайной причиной твоих несчастий! Я наполнил твое сердце страхом во время битвы при Акциуме, я заставил египтян отказать тебе в помощи, я погубил силу и доблесть Антония, я показывал знамение богов твоим полководцам! Ты умираешь от моей руки, а я – орудие мести богов! Я заплатил тебе гибелью за гибель, изменой за измену, смертью за смерть! Иди сюда, Хармиона, участница моего заговора. Ты предала меня, но раскаялась, будь свидетельницей моего торжества, смотри, как умирает развратница!

Клеопатра, услышав мои слова, упала на золотое ложе.

– И ты, Хармиона! – простонала она.

Но через минуту она оправилась и села. Ее царственная душа вспыхнула еще раз перед смертью. Она встала с ложа и, вытянув руки, прокляла меня.

– О, только час жизни! – вскричала она. – Один короткий час, чтобы я могла предать тебя такой смерти, какая и не снилось тебе, тебе и твоей фальшивой любовнице, которая предала и тебя, и меня! О, ты еще любишь меня! А тогда… помнишь ли ты? Смотри, кроткий заговорщик-жрец, смотри! – Обеими руками она разорвала свое царское одеяние на груди. – На этой прекрасной груди покоилась твоя голова много ночей, и ты засыпал в этих объятиях! Ну, забудь все это, если можешь! Я читаю в твоих глазах… Ты не можешь! Никакая мука не сравнится, даже та, которую я переношу теперь, с мучениями твоей глубокой души, снедаемой желанием, которое никогда, никогда не осуществится! Гармахис, ты раб из рабов, из глубины твоего торжества я черпаю свою силу, свою власть над тобой! Побежденная, я побеждаю тебя! Я плюю на тебя, презираю тебя и, умирая, осуждаю тебя на адские мучения твоей бессмертной любви! Антоний! Я иду к тебе, мой Антоний! Я иду в твои дорогие объятия! О, я умираю, иди, Антоний, и дай мир душе моей!

Полный ярости, я содрогнулся от ее слов, ядовитая стрела попала в цель! Увы, увы! Это верно! Мое мщение пало на мою собственную голову. Никогда я не любил Клеопатру так, как теперь. Моя душа терзалась страшными муками ревности. Но я поклялся, что она не умрет, не услышав всего.

– Мир! – вскричал я. – Разве может быть мир для тебя? О вы, священные три, услышьте мою молитву! Озирис, ослабь узы ада и пришли тех, кого я призываю! Иди, Птолемей, отравленный своей сестрой Клеопатрой! Придите, Архиноя, убитая своей сестрой Клеопатрой, Сепа, замученный до смерти Клеопатрой! Приди, божественный Менкау-ра, кого Клеопатра ограбила и чьим проклятьем пренебрегла. Придите все, все, умершие от руки Клеопатры! Вырвитесь из объятий Нута и приветствуйте ту, которая убила вас! Заклинаю вас тайной священного союза, заклинаю вас символом жизни, духи, явитесь!

Пока я произносил заклинание, перепуганная Хармиона вцепилась в мою одежду, а Клеопатра раскачивалась взад и вперед с блуждающим взором.

Скоро я получил ответ. В окно, шумя крыльями, влетела большая летучая мышь, которую я видел на подбородке евнуха в недрах пирамиды Гер. Трижды пролетела она вокруг комнаты, спустилась над мертвой Ирой и полетела туда, где стояла умирающая женщина, и села на грудь Клеопатры, вцепившись в изумруд, взятый из мертвой груди Менкау-ра. Трижды чудовище громко взвизгнуло, трижды хлопнуло страшными крыльями и улетело.

Вдруг комната наполнилась тенями смерти. Тут была тень Арсинои, прекрасной даже под ножом палача, тень молодого Птолемея с лицом, искаженным от яда, тень божественного Менкау-ра, увенчанная уреусом, тень Сепа, из тела которого торчали клочья мяса, вырванные рукой палача, – все отравленные, замученные рабы и бесчисленное множество других теней, ужасных на вид! Они молча стояли в узкой комнате, смотря своими мертвенными глазами в лицо той, которая убила их.

– Смотри, Клеопатра! – вскричал я. – Смотри – вот твой мир – и умри!

– Да, – повторила Хармиона, – смотри и умирай, ты, которая отняла у меня мою честь, а у Египта – его любимого царя!

Клеопатра смотрела и видела тени – может быть, ее дух, отделившись от тела, слышал слова теней, но я не мог слышать ничего! Ее лицо исказилось ужасом, большие глаза потухли, с страшным криком Клеопатра упала и умерла в ужасном обществе мертвецов, уйдя туда, куда ей было предназначено.

Так я, Гармахис, успокоил свою душу мщением, совершив правосудие, но не чувствуя себя счастливым.

Опубликовано: 01 января 2021

Просмотров: 388

Часть III Месть Гармахиса IX — Клеопатра — Генри Хаггард

Прощание Хармионы и ее смерть. – Смерть старой Атуи. – Гармахис возвращается в Абуфис. – Его исповедь. – Осуждение Гармахиса

Хармиона отпустила мою руку, которую схватила, испугавшись призраков.

– Твое мщение, мрачный Гармахис, – произнесла она хриплым голосом, – отвратительно! О погибшая египтянка, несмотря на все твои преступления, ты была настоящей царицей! Иди, помоги мне, князь! Надо положить бедный прах на ложе и покрыть его царским одеянием. Пусть Клеопатра даст последнюю немую аудиенцию послам цезаря, как подобает последней царице Египта!

Я не ответил ни слова. На сердце у меня лежала тяжесть, и теперь, когда все было окончено, я чувствовал себя усталым, измученным. Вместе с Хармионой мы подняли тело и положили на золотое ложе. Хармиона увенчала царственным уреусом мертвое и строгое чело, убрала роскошные, черные, как ночь, волосы, в которых не серебрился ни один седой волос, и навсегда закрыла большие глаза, загадочные и изменчивые, как море. Она сложила тонкие руки на груди, из которой улетело дыхание страсти, и выпрямила колена под вышитым платьем. Голову умершей она украсила цветами. Тихо лежала Клеопатра, ослепительная в холодном величии смерти, прекраснее, чем в лучшие дни своей губительной красоты!

Мы долго смотрели на нее и на мертвую Иру у ее ног.

– Кончено! – произнесла Хармиона. – Мы отомщены! Теперь, Гармахис, последуешь ли ты по этому пути? – Она кивнула головой на фиал.

– Нет, Хармиона! Я должен идти на более тяжелую смерть. Тяжело мое земное покаяние!

– Пусть так, Гармахис! Но я также ухожу, умчусь на быстрых крыльях. Моя игра сыграна. Я кончила свое покаяние. О, как горька моя судьба: я приносила несчастие всем, кого любила, и умру, никем не любимая! Я очистилась перед тобой, перед гневными богами и теперь пойду искать пути, чтобы очиститься перед Клеопатрой там, в аду, где она находится и куда я последую за ней! Она очень любила меня, Гармахис, и теперь, когда она умерла, мне кажется, что после тебя я любила ее больше всего на свете! Теперь прошу тебя, скажи мне, что ты прощаешь меня, насколько можешь, и в знак этого поцелуй меня – не поцелуем любви, а поцелуем прощения, в лоб, и отпусти меня с миром.

Она подошла ко мне с протянутыми руками, с горько дрожащими губами, смотря мне в лицо.

– Хармиона, – ответил я, – мы свободны делать добро или зло, но, мне кажется, над нами тяготеет высший рок, подобно ветру дующий с чужого берега, направляя челноки наших намерений к гибели. Я прощаю тебе, Хармиона, верю, что ты простишь меня, и этим поцелуем, первым и последним, запечатлеваю наш вечный мир!

Я тихо коснулся губами ее лба.

Она ничего не сказала, только стояла несколько минут, смотря на меня печальными глазами, затем подняла кубок с ядом.

– Царственный Гармахис, этот смертоносный кубок я поднимаю за тебя! Лучше бы было, если бы я выпила его прежде, чем увидела твое лицо! Фараон, ты, раскаявшись в своих грехах, будешь царить в том безгрешном мире, куда я не смею вступить, будешь держать более царственный скипетр, чем тот, который я отняла у тебя, прощай, прощай навсегда!

Она выпила яд, бросила кубок, с минуту стояла с блуждающим взором, как бы ожидая смерти, потом упала на пол и умерла. Хармионы, египтянки, не было в живых, и я остался один с мертвецами. Я подкрался к Клеопатре и теперь, когда никто не мог увидеть меня, сел на ложе, положил ее прекрасную голову к себе на колени и долго смотрел на нее. Так, держа ее голову, сидел я когда-то ночью под сенью величественной пирамиды! Потом я поцеловал ее мертвое прекрасное чело и ушел из дома смерти, отомщенный, но полный отчаяния!

– Врач, скажи мне, что происходит в гробнице? – спросил меня начальник стражи, когда я проходил ворота. – Мне кажется, я слышал звуки смерти!

– Ничего не происходит – все произошло! – ответил я и ушел.

Пока я шел в темноте, я слышал звуки голосов и торопливые шаги послов цезаря. Быстро подойдя к дому, я встретил Атую, которая поджидала меня у ворот. Она увела меня в комнату и заперла дверь.

– Все кончено? – спросила она, повернув ко мне свое морщинистое лицо, освещенное светом лампады. – Зачем я спрашиваю? Я знаю сама, что все покончено!

– Да, все кончилось, старуха! Все умерли! Клеопатра, Ира, Хармиона, все, кроме меня!

Старая женщина выпрямилась.

– Теперь отпусти меня с миром! – вскричала она. – Я видела гибель врагов твоих и Кеми! Ля, ля! Не напрасно прожила я на свете столько долгих лет. Исполнилось мое желание, враги твои погибли. Я собрала росу смерти, и враги твои выпили ее! Погибло чело гордости! Позор Кеми превратился в прах! Ах, как хотела бы я посмотреть на смерть развратницы!

– Молчи, женщина, перестань! Мертвые отошли к мертвым! Озирис сковал их узами смерти и положил печать молчания на их уста! Не преследуй оскорблениями падшего величия! Теперь пойдем в Абуфис и довершим свою судьбу!

– Иди, Гармахис! Иди, но я не пойду! Я ждала только одного на земле! Теперь я разрываю узы жизни и освобождаю мой дух! Прощай, князь! Мое странствие кончено! Гармахис, я любила тебя с детских лет и люблю теперь! Но здесь, на земле, не могу более разделять твоих печалей! Устала и ослабела! Озирис, прими мой дух!

Ее дрожащие колена подогнулись, и она упала на пол. Я подбежал к ней, взглянул в лицо.

Она была мертва. Я остался один на земле, без друга, который мог утешить меня!

Я повернулся и пошел, потом отплыл из Александрии на корабле, который приготовил заранее. На восьмой день я пристал к берегу и, как намеревался, пошел пешком через зеленеющие поля к священным гробницам Абуфиса. Я знал, что в храме Сети давно уже восстановлено поклонение богам. Хармиона заставила Клеопатру раскаяться в своем поступке и вернуть захваченные земли, хотя сокровищ не вернула. В священном храме теперь, во время праздника Изиды, собрались все великие жрецы старинных египетских храмов, чтобы отпраздновать возвращение богов на свое священное место.

На седьмой день праздника Изиды я добрался до города.

Длинная процессия шла по хорошо памятным мне улицам. Я присоединился к толпе и запел священный гимн, когда мы входили через портики в нетленные обители Абуфиса. Как хорошо знакомы мне были священные слова гимна!

Когда священная музыка умолкла, как прежде, на закате величия бога Ра, – великий жрец поднял статую Озириса и держал ее высоко над толпой.

С радостным криком: «Озирис! Наша надежда! Озирис! Озирис!» – народ сбросил траурные одежды и благоговейно склонился перед богом.

Затем все разошлись по домам, а я остался на дворе храма. Скоро жрец храма подошел ко мне и спросил, что мне нужно. Я ответил ему, что прибыл из Александрии и хотел бы попасть на совет великих жрецов, которые собрались здесь, чтобы обсудить события в Александрии.

Когда великие жрецы узнали, что я прибыл из Александрии, то приказали сейчас же привести меня но вторую залу колонн.

Я был введен туда.

Стемнело. Между большими колоннами горели лампады, как в ту незабвенную ночь, когда я был коронован фараоном Верхнего и Нижнего Египта.

Как в ту ночь, передо мной в разных креслах сидели жрецы и сановники, собравшиеся сюда на совет.

Я встал на том самом месте, где некогда был коронован, и приготовился к последнему акту моего позора с невыразимой горечью в сердце.

– Это врач Олимп! – сказал один. – Он жил отшельником в гробнице близ Тапе и недавно еще был доверенным лицом Клеопатры. Скажи, врач, правда ли, что царица умерла от своей собственной руки?

– Да, господа, я врач, и Клеопатра умерла от моей руки!

– От твоей руки? Что это значит? Впрочем, она хорошо сделала, что умерла: это была дурная женщина!

– Простите, господа, я вам все скажу, для этого я пришел сюда. Может быть, между вами есть – мне кажется, я вижу их – люди, которые одиннадцать лет тому назад присутствовали в этой зале на тайном короновании Гармахиса, фараона Кеми!

– Это правда, – отвечали они, – но как ты знаешь все это, Олимп?

– Из тридцати семи храбрых, благородных людей, – продолжал я, не отвечая на вопрос, – тридцати двух человек нет! Одни умерли, как Аменемхат, другие убиты, как Сепа, некоторые, быть может, работают в рудниках как рабы или живут вдали, опасаясь мщения!

– Это верно, – повторили они, – увы, это верно! Проклятый Гармахис выдал заговор и продался развратной Клеопатре!..

– Это так, – продолжал я, подняв голову. – Гармахис выдал заговор и продался Клеопатре. Священные отцы, я – этот Гармахис!

Жрецы и сановники смотрели на меня с удивлением. Одни встали с мест и заговорили, другие молчали.

– Я – этот Гармахис! Я – изменник, трояко погрязший в преступлении. Я – изменник богам, моей стране и моей клятве! Я пришел сюда, чтобы сказать о моих преступлениях. Я совершил мщение богов над той, которая погубила меня и отдала Египет во власть римлян. Теперь, после долгих лет труда и терпеливого ожидания, все это совершено моей мудростью, с помощью разгневанных богов! Теперь я сам, с головой, покрытой позором, пришел объявить, кто я, и получить награду за мою измену!..

– Знаешь ли ты, какая страшная участь ожидает того, кто нарушил великую, ненарушимую клятву? – спросил первый жрец, который заговорил со мной суровым голосом.

– Знаю хорошо, – отвечал я, – я заслужил эту участь!

– Расскажи нам все дело, ты, который был Гармахисом!

В холодных и ясных словах я рассказал им все, весь мой стыд и позор, не утаив ничего.

Пока я говорил, я видел, что лица присутствовавших становились все суровее, и знал, что мне не будет пощады, да я и не просил о ней, а если бы и просил, то, наверное, не получил бы.

Наконец я кончил рассказ, и они удалили меня на время совещания. Потом меня снова призвали. Старейший из жрецов, почтенный старик, жрец в Тапе, сказал мне ледяным тоном:

– Гармахис, мы рассмотрели твое дело! Ты совершил тройной смертельный грех: на твоей голове лежит бремя несчастий Египта, поглощенного Римом, ты смертельно оскорбил священную матерь Изиду, ты нарушил священную клятву. За все это, за все грехи твои, ты сам хорошо знаешь, есть одно наказание, и ты получишь его! На весах нашего правосудия не имеет никакого значения то, что ты убил женщину, погубившую тебя, ни то, что ты сам пришел объявить нам все и назвал себя презреннейшей тварью, когда-либо находившейся в этих стенах! На тебя падет проклятие Менкау-ра, лживый жрец, клятвопреступный патриот! Ты, опозоренный, развенчанный фараон! Здесь, где мы увенчали тебя когда-то двойной короной Египта, мы осуждаем тебя навеки! Иди в темницу и жди удара, который поразит тебя! Иди, вспоминай о том, чем бы ты мог быть и что ты есть теперь! Пусть милосердные боги, которые благодаря твоим злодеяниям надолго лишились поклонения в своих священных храмах, окажут тебе милость, в которой мы отказываем тебе! Уведите его прочь!

Меня увели. Я шел, склонив голову, не смея поднять глаз и чувствуя, что глаза жрецов жгут мое лицо.

О, из всего моего позора и стыда это был самый ужасный!

Опубликовано: 01 января 2021

Просмотров: 381

Часть III Месть Гармахиса VII — Клеопатра — Генри Хаггард

Сдача войска и флота Антония перед Канопскими воротами. – Смерть Антония. – Приготовление напитка смерти

На другой день, с рассветом, Антоний выступил со своим войском, приказав своему флоту двинуться на флот цезаря; конница же должна была напасть на конницу цезаря.

Согласно приказанию, флот выстроился в три ряда. Но, встретив флот цезаря, галеры Антония вместо открытия враждебных действий подняли весла в знак приветствия и поплыли вместе. Всадники также опустили мечи и все перешли в лагерь цезаря, покинув Антония.

Антоний пришел в бешенство, на него страшно было смотреть. Он приказал своим легионам остановиться и ждать нападения. Один человек – тот самый воин, который накануне хотел убить меня, – пытался убежать. Но Антоний схватил его за руку, бросил на землю и, спрыгнув с коня, хотел убить его. Он уже поднял свой меч, в то время как человек, закрыв лицо руками, ожидал смерти. Но Антоний приказал ему встать.

– Иди! – сказал он. – Иди к цезарю и будь счастлив! Я любил тебя. Зачем же среди всех изменников убивать тебя одного?

Человек встал и, грустно взглянув на Антония, вдруг, охваченный стыдом, схватив меч, вонзил его в свое сердце и упал мертвый. Антоний стоял и молча смотрел на него.

Между тем легионы цезаря приближались, но как только они скрестили копья, легионы Антония повернулись и побежали. Видя это, солдаты цезаря не стали даже преследовать их, так что никто не был убит.

– Беги, господин, беги! – вскричал Эрос, слуга Антония, стоящий около него вместе со мной. – Беги, иначе тебя поведут пленником к цезарю!

Антоний повернулся и поскакал с тяжелым стоном. Я ехал рядом с ним. Проезжая Канопские ворота, где стояли толпы народа, Антоний сказал мне: «Иди, Олимп, иди к царице и скажи: Антоний шлет привет Клеопатре, которая предала его! Клеопатре шлет он привет и последнее прости!»

Я пошел к гробнице, а Антоний поехал во дворец. Придя к гробнице, я постучал в дверь. Хармиона выглянула в окно.

– Открой дверь! – крикнул я ей. Она послушалась.

– Что нового, Гармахис?

– Хармиона, – сказал я, – конец близок! Антоний бежал!

– Хорошо, – отвечала она, – мне надоело ждать!

На золотом ложе сидела Клеопатра.

– Говори, человек! – вскричала она.

– Антоний бежал, войско бежало, цезарь близко! Клеопатра, великий Антоний шлет тебе привет и последнее прости! Привет Клеопатре посылает тот, кого она предала!

– Это ложь! – вскричала она. – Я не предавала его! Олимп, иди скорее к Антонию и скажи: Клеопатра, которая не предавала его, шлет привет и последнее прости! Клеопатры больше нет!

Я побежал сейчас же, так как это согласовалось с моими целями, и в алебастровом зале нашел Антония, ходившего взад и вперед, поднимая руки к небу. Около него находился Эрос, один из всех слуг, оставшийся преданным погибшему человеку.

– Господин Антоний! – сказал я. – Египтянка посылает тебе прощальный привет. Египтянка умерла от своей собственной руки!

– Умерла! Умерла! – вскричал он. – Разве египтянка умерла? И это очаровательное тело будет пищей червей? О, что это за женщина! Сердце мое и теперь рвется к ней! Неужели она превзойдет меня, меня, который был велик и славен? Неужели я так ничтожен, что женщина окажется мужественнее меня и смело пойдет туда, куда я боюсь следовать за ней! Эрос, ты любил меня, когда я был ребенком, – вспомни, как я нашел в пустыне, обогатил, дал тебе место и богатство! Иди, выплати мне свой долг. Возьми этот меч и освободи Антония от всех его печалей!

– О господин мой, – вскричал грек, – я не могу! Как могу отнять я жизнь у богоподобного Антония?

– Не возражай, Эрос! В последней крайности я требую этого от тебя! Исполняй мое приказание или уходи и оставь меня одного! Я не хочу более видеть тебя, неверный слуга!

Эрос обнажил меч, Антоний встал на колени перед ним, раскрыв грудь и устремив глаза к небу.

– Я не могу! Не могу! – вскричал Эрос и, вдруг вонзив меч в свое сердце, упал мертвым.

Антоний встал и долго смотрел на него.

– Это благородно сделано, Эрос! – произнес он. – Ты выше меня и дал мне хороший урок!

Он встал на колени и поцеловал умершего, затем, быстро вскочив, вытащил меч из сердца Эроса, воткнул его в свой живот и с громким стоном упал на ложе.

– О ты, Олимп! – вскричал он. – Боль выше сил моих! Прикончи меня, Олимп, прошу тебя!

Жалость охватила мое сердце, но я не мог убить его! Я вытащил меч из кишок, остановил поток крови и, позвав слуг, прибежавших на шум, приказал им привести из моего дома старую Атую. Она сейчас же пришла и принесла с собой трав и живительное питье. Я дал лекарства Антонию и приказал Атуе идти скорее, насколько позволяли ей старые ноги, к Клеопатре в гробницу и рассказать ей об Антонии.

Она ушла и скоро вернулась, говоря, что царица жива и зовет Антония умирать в своих объятиях. С ней вместе пришел Диомед. Когда Антоний услышал слова Атуи, его слабеющие силы вернулись к нему.

Я позвал рабов, которые, спрятавшись за занавес и колонны, смотрели на умирающего великого человека, – с большими усилиями мы понесли все вместе Антония и положили к подножию мавзолея.

Клеопатра, боясь предательства, не хотела отворить дверей и выкинула из окна толстую веревку, к которой мы привязали Антония. Горько плача, Клеопатра вместе со своей Хармионой и гречанкой Ирой изо всей силы тянули веревку, в то время как мы поддерживали Антония, который с тяжелым стоном повис в воздухе, а кровь лилась ручьем из его раны. Дважды он был готов упасть на землю, но Клеопатра со всей силой любви и отчаяния тянула веревку, пока не втащила его в окно. Все, видевшие это ужасное зрелище, горько плакали и били себя в грудь, все, кроме меня и Хармионы.

После Антония я с помощью Хармионы взобрался в гробницу и втянул веревку за собой.

Там я нашел Антония на золотом ложе Клеопатры. Она с обнаженной грудью, с лицом, залитым слезами, с волосами, разметавшимися около лица, стояла на коленях около Антония, целуя его и вытирая кровь из его раны своим платьем и волосами. Как описать мой стыд, мой позор! Я стоял, смотря на нее, и прежняя любовь проснулась в моем сердце, безумная ревность закипела во мне – я мог погубить их обоих, но не мог уничтожить их любовь.

– О Антоний, любовь моя, супруг мой, бог мой! – рыдала Клеопатра. – Жестокий Антоний, как можешь ты умереть, оставив меня одну с моим позором? Я скоро последую за тобой в могилу, Антоний! Очнись, очнись!

Он поднял голову и попросил пить. Я дал ему вина с лекарством, которое могло немного успокоить жгучую боль его ран. Выпив, Антоний велел Клеопатре лечь на ложе рядом с ним и обнять его. Та исполнила его желание. Антоний еще раз выказал себя благородным мужем. Забыв свою ужасную боль и свои несчастия, он давал ей советы, заботился о ее спасении, но Клеопатра не хотела слушать его.

– Времени осталось немного, – сказала она, – будем говорить о нашей великой любви, которая длилась так долго и продолжится за пределами смерти. Помнишь ли ты ту ночь, когда ты в первый раз обнял меня и назвал меня своей любовью? О счастливая, счастливая ночь! Жизнь хороша, даже когда кончается так горько, если в жизни была хотя одна такая ночь!

– О египтянка, я хорошо помню все и часто вспоминаю эту ночь, хотя с этой ночи счастье отлегло от меня и я погиб, погиб в твоей любви, о ты, красота мира! Я помню, – добавил он, – как ты выпила жемчужину и твой астролог сказал тебе: «Час проклятия Менкау-ра близок!» Долго потом эти слова преследовали меня, да и теперь звучат в моих ушах.

– Он давно умер, любовь моя! – прошептала Клеопатра.

– Если он умер, то я следую за ним! Что значили его слова?

– Он умер, проклятый человек! Не будем говорить о нем! О, повернись и поцелуй меня! Твое лицо бледнеет, конец близок!

Антоний поцеловал ее в губы, и несколько минут они лежали у порога смерти, шепча друг другу нежные слова страсти, подобно влюбленным новобрачным. Даже мне, с ревностью, кипевшей в сердце, было страшно смотреть на них. Скоро я заметил тени смерти на его лице. Его голова упала назад.

– Прощай, египтянка, прощай, я умираю!

Клеопатра приподнялась на руках, тихо взглянула на его искаженное лицо и с криком упала без чувств.

Но Антоний еще был жив, хотя уже не мог говорить. Тогда я подошел к нему, встал на колени и, делая вид, что помогаю ему, прошептал на ухо:

– Антоний, Клеопатра любила меня и от меня перешла к тебе. Я – Гармахис, астролог, который стоял позади твоего ложа в Тарсе, я был главной причиной твоей гибели! Умри, Антоний! Час проклятия Менкау-ра настал!

Он приподнялся, с ужасом уставившись на мое лицо, затем, бормоча что-то, с громким стоном испустил дух.

Так совершилось мое мщение Антонию-римлянину, владыке мира.

Затем мы привели в чувство Клеопатру, так как я не хотел, чтобы она умерла теперь. С дозволения цезаря мы с Атуей взяли тело Антония, искусно набальзамировали его, по нашему египетскому обычаю закрыв лицо золотой маской по его чертам. Я написал на груди его имя и титул, нарисовал внутри гроба его имя и имя его отца и образ Нуты, сложившей крылья над ним. С большой пышностью Клеопатра положила его в алебастровый саркофаг, поставленный в склепе. Саркофаг был сделан такой большой, что в нем оставалось место для другого гроба: Клеопатра хотела лежать рядом с Антонием.

Через короткое время я получил известие от Корнелия Долабелла, благородного римлянина, служившего цезарю. Тронутый красотой Клеопатры, имевшей силу смягчать все сердца при одном взгляде на нее, он сжалился над ее несчастиями и приказал предупредить меня (я как врач имел право доступа в гробницу, где она жила), что через три дня она будет отослана в Рим со всеми детьми, кроме Цезариона, которого Октавий уже убил, чтобы следовать за триумфальной колесницей цезаря. Я сейчас же отправился к царице и нашел ее, как всегда теперь, погруженную в какое-то оцепенение, с окровавленным платьем в руках, тем самым платьем, которым она вытирала кровь из раны Антония. Она постоянно смотрела на него.

– Смотри, как они бледнеют, Олимп, – сказала Клеопатра, поднимая свое печальное лицо и указывая на кровяные пятна, – а он так недавно умер! Благодарность не исчезает скорее! Какие новости? Дурные вести написаны в твоих черных глазах, которые напоминают мне что-то забытое…

– Да, вести дурные, царица! – отвечал я. – Я получил их от Долабеллы, а он – от секретаря самого цезаря. Через три дня цезарь пошлет тебя в Рим с князьями Птолемеем и Александром и княжной Клеопатрой, чтобы увеселять глаза римской черни и следовать за триумфальной колесницей цезаря в Капитолий, на троне которого ты клялась сидеть!

– Никогда! Никогда! – вскричала она, вскочив на ноги. – Никогда не пойду в цепях за колесницей цезаря! Что мне делать? Хармиона, что мне делать?

Хармиона встала и стояла перед ней, смотря из-под длинных ресниц своих опущенных глаз.

– Госпожа, ты можешь умереть спокойно! – произнесла она.

– Да, правда, я забыла, я могу умереть! Олимп, есть у тебя яд?

– Нет, но если царица желает, завтра я приготовлю яд, такой сильный и приятный, что сами боги, выпив его, наверное бы заснули!

– Приготовь мне его, властитель смерти!

Я поклонился и ушел. Всю ночь работали мы с старой Атуей, изготовляя страшный яд. Наконец все было готово. Атуя вылила его в хрустальный фиал и поднесла к огню. Он был прозрачен, как чистейшая вода.

– Ля, ля! – запела она пронзительным голосом. – Напиток для царицы! Пятьдесят капель этой водички, пропущенной через прелестные губки, отомстят за тебя Клеопатре, о Гармахис! Как хотела бы я быть там, чтобы видеть гибель губительницы! Ля! Ля! На это, должно быть, приятно посмотреть!

– Месть – это стрела, которая часто падает в голову стрелка! – отвечал я, вспомнив слова Хармионы.