Опубликовано: 27 октября 2023

Просмотров: 4

 Оглавление

Часть вторая Глава 5 Греческий огонь. Никос Зервас

Господин подполковник снова вмешивается

Вот и Христос сказал: «Сколько стоит одна душа, не стоит весь мир». Каково, стало быть, достоинство души! Поэтому спасение души — великое дело.

Старец Паисий Святогорец

К капитану Васильеву, дежурному отделения милиции, доставили задержанных — несовершеннолетнего Тихогромова и неизвестного усатого без документов. У капитана Васильева хорошая память на лица.

— Парень, послушай… а не ты ли в школе на Таганке был заложником? — он буравит задержанных маленькими цепкими глазками.

— Мы стояли в оцеплении, когда тебя вытаскивали из школы… А вы… Простите, вы не тот ли самый офицер, который… ну… который всех «духов» порешил на крыше?

Усатый промолчал. А Тихогромов ответил по уставу:

— Так точно, — и вскинул на капитана Васильева умоляющие глаза. — Простите, мы ужасно спешим. У вас не найдётся свободной дежурной машины? До Кремля не подбросите? Мы на шоу торопимся. У нас там друг в главной роли.

— До Кремля? — капитан Васильев посмотрел на задержанных как на сумасшедших. — Да вы знаете, что там сейчас, в Кремле?

Задержанные не знали. Они очень торопились к началу шоу. Автобус из Козельска ждать не стали: долго. Голосовали на дороге.

Предновогодняя Москва трещала по швам от пробок. Петя Тихогромов с радостью поглядывал на товарища подполковника. Разве с Телегиным пропадёшь?

Утром, часов в восемь, ему передали записку от Пети: «Товарищ подполковник, у нас беда. Надо спасать Ивана Царицына. С кадетским приветом, Пётр Тихогромов». Не прошло и полчаса, как через высоченный тюремный забор с колючей проволокой перемахнула лёгкая фигура. Почти строевым шагом подошла к Петру.

— Я готов. Едем.

Вот это по-офицерски. Без лишних разговоров, расспросов. Да, Телегин — это серьёзно. Телегин выручит. Молодец Ася, что предложила Пете разыскать товарища подполковника. Уж он-то не оставит в беде заблудшего кадета Царицына. Как скомандует ему: «Смирно!» Как влепит ему правду-матку промеж глаз. А оказывается в Кремле…

— Что делать будем, товарищ подполковник? — уныло спросил Петруша.

— Пока не знаю. А вот чего не будем делать — скажу. Не будем раскисать. Ты понял? И обратился к капитану Васильеву:

— Помощь твоя нужна, браток. Надо нам выручать боевых товарищей. Да и не боевых тоже.

— Да что вы вдвоём-то сделаете? У моджахедов там и гранатомёты, автоматы, взрывчатки полно. А у вас?

— Во-первых, нас трое, — прервал Васильева Телегин и выразительно посмотрел ему в глаза. — Во-вторых, у нас с кадетом Царицыным кресты на шее. Значит, мы вооружены. Воин без оружия — тот, кто креста не носит. А ты, браток, крещёный?

— А то нет, — разулыбался капитан. — Ещё в детстве. Русскому без креста какая жизнь?

Их домчали почти до самого моста через Москву-реку. Дальше хода не было.

На мосту стояли танки, развернув пушки в сторону Кремля. Чуть поодаль нервно переминалась с ноги на ногу кучка подростков.

Вдруг один из них бросился к Пете.

— Тихогромов! Здравствуй, брат. Что творится-то, Тихогромов! Надо что-то делать. Мои ребята готовы. Командуй.

— Митяй! — обрадовался Петя. — Товарищ подполковник, это Митяй. У него ребята — огонь. Они все ходы вокруг Кремля как свои пять пальцев знают.

Телегин крепко пожал Митяю руку.

— Ну, малец, не подведи. Кремлёвские куранты пробили десять.

— Времени у нас в обрез, сам понимаешь.

А Красная площадь визжит и возмущается. Звёзды эстрады, сбившись в кучу, нелепые и жалкие, огрызаются через головы террористов.

— Этот мальчик настоящий преступник!

— Патриотизм во вред Родине, он сумасшедший!

— Снимай крест, скотина!

— Пусть сдохнет, раз охота!

— За железку, за какую-то железку.

«Похоже, это конец», — подумал Иван. Он продрог в своей красной рубашке на морозном ночном ветру. Его трясло то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Но теперь-то он знал точно: на него смотрят его друзья. Он слышал их голоса. Они с ним. И он выдержит. «На миру и смерть красна» — вспомнил он поговорку и усмехнулся. Вот уж действительно — нарочно не придумаешь. Любил красоваться, быть во всём первым, лучшим, избранным. И на тебе — в красной рубашке на Красной площади… Красна его смерть на миру. А ещё у меня красный нос. От мороза и от насморка…

— Если мальчишка фанатик, патриотический камикадзе, это его выбор, — гневно сверкал очками известный актёр и режиссёр. — Но почему из-за него должны страдать все остальные? Он не должен решать за нас, что нам нужно умирать вместе с ним. Если хочет умирать, пусть умирает один.

Хочет умирать. Да не хочет он умирать! Он хочет быть офицером русской армии, он хочет показывать чудеса храбрости и, если надо, за неё, Родину, умереть. «Вот-вот, тебе придётся это сделать сейчас», — чётко и неотвратимо прозвучало в голове Ивана.

Так разве сейчас за Россию? За Россию. К кадету Ивану Царицыну медленно приближается моджахед. В его руке что-то блестит. Кинжал. Лео не обманул. Подарок президента… И вдруг к сцене, из темноты, стремительно, между рядов, понеслась девочка.

— Я тоже с крестом! — кричала она. — И тоже не сниму! Я с тобой, Ваня!

Это была Ася. Волосы растрепались. Глаза горят. Следом бросились к сцене два парня в кадетской форме.

— Мы не снимем кресты! Ваня, держись, брат кадет!

— И я, и я не сниму — пропищал кто-то с левой трибуны. — Ванечка, не бойся, помнишь, как мы в Мерлине…

Надинька Еропкина! Ваня всматривался в черноту трибун. Он узнал голос девочки. К сцене побежали ещё несколько человек. Кто-то кричал с места:

— Мы с тобой, Ваня, за крест и умереть не страшно… А вот и ещё кто-то. Ставрик!

— У меня нет российского паспорта с крестом. У меня греческий паспорт. Но кресты у нас с Ваней одинаковые. Я его не сниму. Хотите международного скандала, и меня убейте.

— Я тоже из Греции, — крикнула девочка с трибуны. — Ваня, помни, что сказал Геронда: «На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси».[3]

Духи растерялись. Но только на минуту. Один из них со злостью толкнул Асю, и она упала на промороженный настил кремлёвских подмостков. Но тут новогоднее небо будто прорвало. И из него… нет, не посыпался, а повалил сплошняком тяжёлый и мокрый снег. Ветер стал лихорадочно разносить его по взбудораженным трибунам и по сцене. Торчащая над сценой режиссёрская будка мгновенно стала похожа на сказочный домик Деда Мороза. А вокруг будки, на сцене, сплошное белое месиво. Никого и ничего не видно. И в этом белом месиве раздалось несколько беспорядочных выстрелов. Один громкий вскрик и глубокий вздох.

Красная Ванина рубашка мелькнула было в лучах прожектора, но снежное месиво будто стёрло её с чёрного листа новогодней ночи. Звон курантов прокатился над Красной площадью сквозь снежную пелену боязливо и отдалённо. Двенадцать раз. И вдруг из режиссёрской будки, из-под нахлобученного на неё сугроба раздался громкий и властный голос:

— Спокойно! Все остаются на местах. Ситуация под контролем.

«Это голос не режиссёра Ханукаина? — подумал Ваня. — Это голос Телегина».

Снежная, непонятно откуда налетевшая буря затихла. Стали затихать и трибуны. Главный моджахед валялся в углу сцены с завязанными глазами, неловко подогнув правую ногу. Петя Тихогромов деловито шарил в его кармане. Два других, уже обезвреженных террориста сидели на полу под прицелом боевого оружия капитана Васильева. Телегин в одной руке держал пистолет «Макаров», другой тёр примороженную щёку, а может, она просто чесалась.

Ваня хотел было броситься к Телегину на шею, но тот осадил, слегка выставив вперёд «Макарова».

— Ты что фортели выкидываешь? Вот пришлось, понимаешь, командировку из-за тебя прерывать.

На сцене всё успокоилось. И тогда поднялся президент.

— Дорогие соотечественники! — начал он. Голос спокойный, уравновешенный.

Он сделал небольшую паузу, подумал да и махнул решительно рукой.

— Хватит на сегодня речей. Концерт звёзд мировой эстрады отменяется. Не отменяется только Россия!

А в углу сцены жалкий, потрёпанный, продрогший великий колдун Лео Рябиновский судорожно щёлкал кнопками мобильника. Телефон Сарры Цельс не отвечал. Телефон Колстера Фоста повторял равнодушно-однообразным голосом: «Попробуйте позвонить позднее…».

Иван Царицын направился было к выходу, но споткнулся обо что-то холодное, металлическое. Нагнулся: это был красивый, инкрустированный кинжал, тот самый — подарок президента. Иван поднял его.

Подъехала чёрная правительственная машина. За Василисой. Измученная, как-то сразу повзрослевшая девочка пошла к ней в распахнутой, белой в серебряных блёстках шубке. Снегурочка. Она хорошо справилась с ролью. Она будет великой актрисой.

Ваня догнал её. Протянул кинжал.

— Передай отцу. Лео не умеет ценить дорогие вещи.

На улице его ждали друзья. Шумной встречи не получилось. Все были измучены, измочалены незабываемой новогодней ночью.

Старвик и Касси жались друг к другу, Надя Еропкина почти повисла от усталости на рукаве Паши Лобанова.

Ярослав Телепайло держал холодный снежок на лбу, изукрашенном роскошным лиловым синяком.

На Асе была меховая шапка кадета Тихогромова, и она смешно выглядывала из-под неё, бледная, но не теряющая бодрости духа.

Тихогромов держал в руке, как цветок, оторванный кадетский погон.

Все смотрели на Ивана Царицына. Ждали, что скажет. Собрав волю в кулак, чтобы не расплакаться от счастья, Иван напустил на себя важный вид.

— Вот что, господа ведьмодавы. Пару дней приходим в себя, а потом милости просим в домик Суворова на очередное заседание Кружка юных выжигателей. Явка обязательна. Надеюсь, всем понятно?

 Оглавление

Опубликовано: 27 октября 2023

Просмотров: 8

 Оглавление

Часть вторая Глава 3 Греческий огонь. Никос Зервас

Третий Вавилон

Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почём, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

В. С. Высоцкий

Ваня глянул в щёлочку — и грандиозный красный квадрат, залитый вызывающим пламенем прожекторов, подёрнутый рябью человеческого моря, дохнул жаром, обжигая глаза и ноздри. Над толпой поднимался пар, и казалось, что свет клубится над головами — гроздья огромных юпитеров, как жаровни, валили слепящую пену прямо на головы. Сколько их там? Тысячи. Ноги ослабли от страха. И сцена была не сцена. А чёрный квадратный ринг посреди огненной площади, высеченный помост, опутанный точно соломой, разноцветными кабелями и оттого напоминавший гнездо гигантской птицы. На четыре стороны света вздымались ярусами тёмно-синие, мерцающие огнями и молниями, уходящие в небо амфитеатры — казалось, что четыре океанских парохода сошлись на площади, нависли кручами палуб над сценой. Огромный экран выше башенок потемневших Торговых рядов совершенно закрывал собой и Минина с Пожарским, и собор Василия Блаженного. До начала шоу оставалось несколько минут. И вот… Единственный прожектор пронзил площадь, плеснул золотом в основание Спасской башни.

Из Спасских ворот вышел юный волшебник Лео Рябиновский. В распахнутом плаще он медленно пошёл по кремлёвской брусчатке в направлении сцены. И усиленный могучей техникой, покатился по площади его мягкий, спокойный голос:

— Мы собрались здесь, в Кремле, в последние часы уходящего года.

Кому-то видно микрофон, сверкающий у виска Рябиновского, на тонкой струнке мигает бусинка. Развевается узнаваемый жёлто-багровый шарф.

— В тёмные века Средневековья через Спасские ворота нельзя было проходить, не сняв шапку.

Рябиновский медленно приближался к сцене, его голос становился жёстче:

— Сегодня мы все обнажаем головы. Не перед тёмными ликами прошлого, не перед безучастными надвратными иконами, а перед детьми Беслана и Таганки…

Площадь разразилась грохотом аплодисментов — теперь видно, что из Спасских ворот следом за Лео двинулась парная вереница фигурок — мальчиков и девочек.

— Беслан Ибрисов, пятиклассник из Беслана… Он получил ожоги второй степени тяжести, — Рябиновский называет по именам каждого, кто занимает места в первых рядах, на длинных скамейках.

В голосе Лео светлая печаль. Он медленно поднимается по ступеням, он уже на краю сцены. Голос волшебника дрожит от волнения.

Дети расселись. Но луч по-прежнему нацелен на главную башню Кремля. Все ждут. Наконец, невысокий человек в чёрном костюме, стремительно появляется в просвете Спасских ворот.

— Дамы и господа, дорогие сограждане. Я представляю того, кто незримо был вместе с этими детьми в страшные часы ужаса, — голос Рябиновского зазвенел. — Этот человек мысленно, каждый миг был с запуганными детьми. С ними голодал, их глазами он смотрел в лицо смерти. И он пришёл на помощь. А сегодня он способен остановить волну террора. Предотвратить повторение трагедии.

Пауза взвилась, как прозрачное знамя над головами, медленно занялись, разогреваясь перед атакой, багровые решётки прожекторов, вот-вот полыхнёт…

— Дамы и господа… Президент Российской Федерации!

Волнующий, серебрящийся голос труб возрос и вознёсся над площадью. Ах, эти трубы! Сколько лет они творят чудеса, превращая толпы в полки; они способны будить уснувшую совесть героических предков, препоясывая сердца отвагой и честью.

Человек в чёрном костюме неспешно поднялся, подошёл к микрофону.

— Дорогие сограждане. До конца года остаётся несколько часов…

Знакомым телевизионным голосом он говорил о том, что уходящий год был страшен, он унёс слишком много родных жизней и что нужно оставить страх в прошлом: будет сделано всё, чтобы в наступающий год Россия вошла без террора. Трёхэтажное лицо на экране — его видно, наверное, и с Арбата.

Ваня наблюдал президента со спины, очень близко. Сзади, на цыпочках набежала целая куча актёров и персонала: поглядеть в щёлочку на главу государства. Кремлёвский охранник, дежуривший за кулисами, напряжённо сопел — нервничал, но не прогонял.

— В последний день года мы по традиции проводим «горячую линию», я отвечаю на ваши вопросы… В этом году ситуация особая. Возникла необходимость живого, непосредственного контакта.

Сзади, было видно, как блестит президентская лысина, обычно незаметная телезрителям. Президент говорил:

— Я знаю: страна шокирована волной терактов. У людей назрели прямые и острые вопросы. Я к ним готов. Готов слушать вас и принимать решения. Если понадобится — хоть до утра. Давайте начнём.

Первый вопрос, самый неприятный, прозвучал из уст ведущего. Лео Рябиновский, склонив голову, пряча бледное лицо в роскошных кудрях, спросил:

— Господин президент, многих россиян интересует… почему Вы не приехали в захваченную школу, чтобы лично провести переговоры с террористами?

Бледнеет свет юпитеров. Президент, выдержав паузу, отвечает уверенно, даже с горячностью:

— Не общаться надо с этими нелюдями, а — уничтожать. Разговаривать с ними не буду. Таганка показала: если штурмовать умело, можно раздавить целую банду, не потеряв ни одного заложника. Я не поехал с ними разговаривать, вместо этого я лично готовил штурм. А чтобы выиграть время, мы послали им нашего переговорщика — тут вы, Леонард, блестяще справились с задачей. Так мы выиграли время для подготовки штурма. А вы, кроме того, смогли посеять смуту в рядах террористов. Это облегчило задачу ребятам из спецподразделений.

Площадь оживлённо загудела — и вновь голос Лео:

— Господин президент, если позволите, давайте пригласим их сюда. Этих парней, лица которых мы не видим, но видим их глаза — в них честь и отвага. Дамы и господа… я представляю вам… штурмовики группы «Альфа»!

Свет. Багровый и жёлтый, как золото в небе. Площадь замерла. Из Спасских ворот красиво выступили могучие люди в камуфляже, рыцарски сдержанные в движениях. Они шли, грохоча высокими ботинками по брусчатке, супермены в зелёных шерстяных масках, закрывающих лица, — дюжина за дюжиной, добрая сотня лучших бойцов режима.

— Бойцы элитных подразделений — «Альфа», «Вымпел», «Витязь»… Впервые в истории мы пригласили их на праздник. Сегодня они вместе с теми, кого защищают. Вместе с детьми Таганки и Беслана. Вместе с президентом страны они будут говорить о войне и мире, о том, как покончить с террором в нашей стране.

Иван, потирая виски, отошёл вглубь сцены, к декорациям. Он никак не мог справиться с поганой дрожью в коленках: что-то будет? Какая-то необъяснимая тревога накатилась на его облегчённое исповедью сердце. Скоро, совсем скоро начнётся грандиозное шоу, в котором ему, Ивану Царицыну, суждено сыграть роль русского дурака… Время тянулось томительно долго, вопросы казались одинаковыми, и неизменно мягким был голос президента. Вдруг Ваня услышал в огромных динамиках слабенький голосок девочки из Беслана. По сценарию это последний вопрос! Значит… через несколько минут начнётся шоу.

— Я хотела спросить… — пищит девочка, — почему они нас взрывают? Что мы им плохого сделали?!

— Как тебя зовут? — спрашивает президент и вздыхает горько и невольно, а получается — на всю страну.

Её имя Алина.

— Я давно заметил одну вещь… — президент грустно улыбается, но взгляд его твёрд. — Обычно самые сложные вопросы задают дети. Знаешь, Алина, на твой вопрос попытались ответить звёзды мировой эстрады и рок-музыки, которые совместно подготовили спектакль под руководством знаменитого режиссёра Изяслава Ханукаина. Это их подарок детям, пострадавшим от терроризма. Спектакль так и называется: «Дети против террора». Давайте вместе посмотрим его, прямо сейчас.

Ударили, как гром, невидимые барабаны. Посреди тёмной сцены возникла худенькая женская фигурка. И площадь взревела: они узнали её лицо на огромном экране.

— Здравствуйте, мальчики и девочки всех возрастов, волшебники и те, кто пока ещё учится волшебству! — прозвучал над Красной площадью голос великой писательницы Джоконды Кроулинг.

Казалось, весь мир завизжал при звуках её голоса. Ещё бы! Пятикнижие Кроулинг, посвященное маленьким волшебникам, свело с ума миллионы детей во всём мире! И теперь эта неземная женщина была здесь, в России: она почтила холодный северный край своим посещением… Кроулинг схватила микрофон обеими руками, на гигантском экране было видно, как драматично сдвинулись её брови.

— Дорогие мои. Терроризм начался не сегодня и не вчера. Террор — это очень древнее явление. Даже в сказках есть свои «террористы». Вот и наша сказка начинается с обычного сказочного «теракта». Однажды утром жители далёкой северной земли, очень похожей на вашу родину, проснулись среди ночи от тревожного звона колоколов. Кощей украл Снегурочку. И дело не в том, что Снегурочку заслуженно считали самой красивой девушкой на свете. Главное, что она была внучкой Деда Мороза! И вот что произошло: Дед Мороз, узнав о пропаже единственной внучки, так запечалился, что… отказался прийти в дома маленьких детей, отказался дарить им подарки. И тогда все жители этой северной лесной страны поняли: если не вернуть Снегурочку, Новый год в эту страну никогда не придёт.

Сцена медленно погрузилась в синеватый мрак. Затрепетали молнии, напряжённо рокотал гром. Иван вздрогнул: это был его выход на сцену. В ту же секунду чья-то рука сильно толкнула его в спину, промеж лопаток — русский дурак вылетел на сцену, как и положено, щучкой…

Со всем сторон ударили лучи, и Царицыну показалось, что воздух вокруг него закипел.

— Кто здесь? — выдохнул Иван, ощутив движение в темноте, совсем рядом.

— Кто здесь?! — грохотнуло над Москвой. Чуткий микрофон на груди Царицына без труда улавливал самый тихий шорох.

— Это я, — донеслось из мрака. — Твой зубастый друг. Известный актёр Васнецович, подтянутый, худощавый и правда похожий на умного волка, смотрелся на репетициях весьма эффектно. Вот сейчас он выйдет в круг света и скажет, как положено по сценарию: «Ты спрашиваешь, кто я? Я — скромный серый пастырь русских лесов, кормлюсь заблудшими овечками… Не убивай меня, Иван. Я тебе пригожусь». Но что это значит? Васнецович был в тёмно-серой мантии, весьма напоминавшей одеяние инока, и в головном уборе, похожем на клобук православного монаха. На груди посверкивал крест. При этом, как ни странно, волчья маска со светящимися глазами!

— Ты спрашиваешь, кто я? — смеясь, произнёс Серый Волк. — Я серое духовенство наших лесов. Исповедую овечек, ха-ха. Да и барашки мне тоже по вкусу. Окормляю всё, что движется. Точнее, окормляюсь.

Иван, растерявшись, пропустил реплику. Между тем Васнецович продолжал вдохновенно гнать полнейшую отсебятину, поперёк сценария:

— Вообще-то меня прислали из Греции. Там я всех овечек сожрал ещё полторы тыщи лет назад. Теперь сюда пришёл, чтобы пробудить в тебе духовную силу. Вставай, Иван. Ты пойдёшь на бой против Кощея, отвоёвывать красу ненаглядную, девицу Снегурочку.

Иван, заслышав, наконец, знакомую фразу, обрадовано воскликнул, как учили на репетиции:

— Снегурочка… как много в этом звуке… Отомстим неразумным хазарам!

— Мстить надо с умом, — подхватил Васнецович и снова понёс ахинею: — Знаешь волшебную формулу русской силы? Православие, самодержавие плюс народность. Итак, православие у нас есть, ты его перед собой видишь. Самодержавие тоже имеется, благо ты у нас какой-никакой, а всё же Царевич. Осталось теперь нам с тобой на народ опереться.

Волк в монашеской мантии задумчиво лязгнул клыками.

— Так… где у нас народ? Ага, знаю. Тут в Муроме живёт, на печи валяется настоящий представитель русского народа. Идём к нему!

Грянула музыка, на сцену горохом посыпались танцоры — это был хореографический номер под названием «Русская дорога». Иван, задыхаясь от ужаса, выбежал за кулисы и столкнулся нос к носу с Василисой.

— Ваня, что с тобой? На тебе лица нет.

— Я ничего не понимаю, — Ваня мотал головой. — Откуда этот костюм, что за слова такие? Православие, самодержавие и народность?!

— Погоди, Ваня! — прекрасная Снегурочка удивлённо смотрела на Ивана. — Разве ты не получил вчера вечером новый вариант сценария? Ханукаин всем раздал! Там весь текст переиначили! А ты не знаешь?

— А костюмы? — выдохнул Царицын. — Откуда появились эти костюмы?

Василиса только руками развела. Ваня бросился к помощнику режиссёра.

— Скорее! Свяжите меня по рации с Ханукаиным!

Режиссёр был на удивление спокоен.

— Что ты волну гонишь? У тебя-то роль ничуть не изменилась. Все фразы остались прежними.

— Но послушайте же… — жарко зашептал Ваня в рацию, — костюмы изменились, декорации тоже! А что, если я запутаюсь?

— Ну, хорошо, хорошо! — успокоил режиссёр. — Сейчас тебе принесут радиосуфлёр. Я сам буду тебе подсказывать. И давай, Иван, без паники, понял?!

— Царицын! — на Ивана напрыгнул кто-то из менеджеров. — Через десять секунд твой выход! Сцена пробуждения Муромца…

Кто-то сунул ему меч в ножнах. С другой стороны высунулась рука и, больно схватив за шею, нацепила нечто, похожее на искусственное ухо.

— Царицын, ты меня слышишь, — едва слышно прошелестела мембрана голосом Ханукаина. — Всё под контролем, мой дивный. Всё идёт шик-карно!

Ваня понял: это и есть радиосуфлёр. Его снова пихнули на середину сцены — он зажмурился от яркого света, а когда пригляделся, увидел бутафорскую деревню Карачарово и огромную печь посередине.

— Вот здесь живёт наш инвалид, — прогремел в небесах голос Васнецовича.

Ваня вздрогнул, обернулся — Серый Волк в своём монашеском облачении стоял рядом, указывая на печь.

— Вот здесь он живёт, богатырь святорусский. Только его ещё разбудить надобно!

Иван набрал побольше воздуха в лёгкие и возгласил строго по сценарию:

— Вставай, страна огромная! Встань за веру, Русская земля!

Сверху, с печи, донеслось, многократно усиленное:

— Не могу. Нет силушки. Голос какой-то чудной.

Совсем даже не баритон хоккеиста Солнцева. Ваня снова запаниковал.

— А вот святая водица. Глотни маленько, — сказал Серый Волк.

«Ну, хоть что-то осталось от прежнего сценария», — с облегчением подумал Иван. Впрочем, он рано радовался. Вместо обычного былинного ведра с ключевой водой Серый Волк держал… огромную бутыль с чем-то мутным.

С печи мигом протянулась жилистая ручища — и цапнула бутылку.

— Ух! — послышался довольный, захмелевший голос исцелившегося богатыря. — Чувствую, силушка по жилушкам расходится! Эх! Раззудись, нога, развернись, плечо! Ну, теперь я готов на подвиги.

И человек, прятавшийся на печи, спрыгнул вниз, в круг жёлтого света. Иван невольно присел: это был никакой не хоккеист Солнцев, а… горбатый, страшный актёр по фамилии Горловских. Тот самый, что должен был играть Пса-рыцаря! Он был в тельняшке и тренировочных штанах с оттянутыми коленками. Улыбка — собачий оскал.

— Где моя силушка богатырская? Вот она, — хрюкнул страшный богатырь, поглаживая бутыль с самогоном. — Святой источник. Как глотну — мигом растекается силушка по жилушкам. Пора корить земельки заморские. Я в седьмом поколении чёрным рабом родился, теперь хочу, чтобы мне весь мир поклонился. Веди меня, Иван Царевич, в бой на злобных ворогов.

«Взвейтесь, соколы, орлами! — затрещал, подсказывая, ханукаинский голосок в левом ухе. — Умрём все до единого! Как наши братья умирали!» Моргая от ужаса, собственных слов не слыша, Иван повторил покорно — только громко и пафосно — от первого слова до последнего. И снова зашёлся оркестр, грянули электронные литавры — на сцену посыпался кордебалет с танцевальным номером «Дорожка прямоезжая». Чумазые девицы в обкромсанных мини-юбках изображали соловьиц-разбойниц. Царицын побитым щенком отполз за кулисы.

— Ну, видишь, а ты боялся, — шуршал в ухе голос режиссёра. — Твоя роль осталась без изменений. Шик-карно всё идёт, дивно!

Царицын, как зомбированный, отыграл ещё пару мизансцен. Настал черёд его любимой сцены — сражение с Псом-рыцарем на льду. Ваня обрадовался, что ему выдали двуручный меч. Хорошо, что хоть здесь обошлось без переделки сценария. Сжимая холодную рукоять, он замер в темноте, у края сцены, ожидая выхода. Чинно, медно звучали нерусские колокольцы. Нарастал барабанный скрежет: оркестр играл тему вражьего нашествия «Натиск на восток». Ванька бешено припоминал:

сейчас эта глыба металла вывалит на гребень холма и закричит: «Подчиняйся, русски швайн! Мы вас всех поголовно в рапство закабаляйт!» Мягкий мерцающий свет озарил гребень холма. И выступил из лучей заката прекрасный белокурый рыцарь, высокий и статный, с открытым лицом. В левой руке он держал алую розу. На правом плече его чистил перышки жемчужный соловей.

— Мир вам, братья во Христе! — возгласил благородный рыцарь, и Ваня Царицын узнал добродушный, простой голос хоккеиста Солнцева. Теперь он узнал его в лицо: макияж был удачен, он скрашивал некоторую грубость черт, превращая мужественную физиономию Солнцева в подобие ангельских ликов, изображаемых мастерами раннего Возрождения.

— Я принёс вам эту розу от Римского папы, — продолжал златовласый рыцарь. — Это знак любви. Западное рыцарство протягивает Святой Руси руку помощи. Мы предлагаем вам военный союз против диких монголов. Мы поможем вам сохранить вашу вечевую демократию в Новгороде…

Западный витязь обернулся и принял из рук подскочившего оруженосца великолепный, окованный золотом ковчег продолговатой формы.

— В этом футляре хранится меч Эскалибур. Мы передаём его вам, чтобы вы могли обратить его против варваров, наступающих из бесконечных глубин Азии.

Рыцарь с лёгким поклоном протянул Ване меч.

— Ни шагу назад, — послышалось из радиосуфлёра. Царицын вздрогнул.

Да, это была его реплика из старого сценария, давно и тщательно заученная наизусть. Но сейчас, здесь, она звучала, прямо скажем, совсем не к месту.

— Иван, не молчать! — взвизгнул радиосуфлёр. — Повторяй за мной: ни шагу назад!

— Ни шагу назад! — крикнул Иван, оглядываясь на Илью Муромца и Серого Волка. Те почему-то оскалились и обнажили клинки.

«Пощады никто не желает, — шёпот Ханукаина настойчиво щекотал барабанную перепонку. — Не потерпит наш народ…»

— Не потерпит наш народ, — выкрикивал Ваня, судорожно озираясь на Муромца и Волка, которые напирали на безоружного рыцаря, рыча от возбуждения, — чтобы русский хлеб душистый назывался словом «брод»!

— На тебе! Получай, фриц! — вдруг хрюкнул Муромец и с размаху двинул белокурого паладина дубиной по лицу.

— Умри, немецкая гадина! — скрипнул зубами Волк, всаживая кинжал в арийское сердце прекрасного Пса-рыцаря. Западный воитель побледнел, возвёл глаза к небу и, медленно сложив на груди могучие руки, повалился навзничь.

«Кто с мечом к нам придёт…» — зазвучало в левом ухе.

Царицын ошарашено мотнул головой. Он не мог избавиться от этого звона в голове, от назойливого суфлёра. Покраснев от собственного бессилия, он покорно повторил вслед за режиссёром:

— От меча и погибнет!

Как в лихорадке, как заведённый, он отыграл ещё сцену, потом ещё… Вот пришли на Русь коты-баюны в пышных одеждах польских шляхтичей. Опять всё пошло как-то криво, не по сценарию: вместо того чтобы хамить и пьянствовать, шляхтичи церемонно кланялись и предлагали помощь в прекращении внутренней русской смуты. И опять этих милых людей, пытавшихся приобщить Русь к ценностям западной цивилизации, страшно избили, связали верёвками… Иван кричал, как подсказывал Ханукаин в левое ухо:

— Великая, могучая, никем непобедимая! За Веру, Царя и Отечество!

А когда победили шляхтичей, на сцену вывалило добрых полсотни танцоров, это начался грандиозный, очень длинный и сложный с точки зрения хореографии номер. Назывался он «Русская смута» — вот на сцене извивались и грызли друг друга танцоры бродвейского мюзикла «Кошки».

В динамиках рокотал качественный русский хард-рок:

Барыня, рабыня! Сударыня-дурыня! А я по миру пошла! Да клиента не нашла!
Непонятно откуда взялась огромная голая баба из папье-маше. В красном кокошнике, в сапогах выше колен — спускается откуда-то с неба, раскорячена в поганой позе с растопыренными розовыми ногами. Кокошник сплошь в золотых крестах, в пёстрых башенках, как на Василии Блаженном. И тут Иван Царицын заплакал. Отвернулся, чтобы не видеть ничего, что творилось на сцене. Он плакал сегодня уже второй раз. Первый — на исповеди — легко и спасительно. Второй — сейчас — безысходно и жалко. Он понял, конечно же, как зло его обманули, как обвели вокруг пальца, использовали и надсмеялись. Да разве только над ним? А над Петей Тихогромовым, Лобановым Пашей, Надинькой Еропкиной, Асей — разве нет? Над всеми, кто любит Россию, болеет за неё — разве нет?

Подбежала Василиса. Да и встала как вкопанная.

— Ты что, Ваня? — распахнула вопросительно глаза.

— За что они нас не любят? — спросил он горько у девочки.

— Кто, Ванечка, кто? Тебя все любят, ты талантливый, ты умный, я тебя… люблю.

— Не надо! — почти прикрикнул он на Василису, но устыдился и добавил горько: — Тебе только так кажется.

Девочка смотрела на него с недоумением. Она капризно выдвинула нижнюю губу. Красавица Снегурочка в хрустально розовом кокошнике, в белоснежной шубке, будто изморозью, покрытой серебряными блёстками. Она ждала от Вани объяснений.

— Василиса, — Ваня решительно посмотрел девочке в глаза, — тогда тот звонок, помнишь? Я сказал тебе, что мы слишком разные. Это правда, Василиса. Тогда я сказал правду. А потом — врал. Прости меня.

— Дурак, — зло сощурившись, бросила Снегурочка Ивану Царевичу.

* * *
Мосты через реку перекрыты, но на другом берегу, на старой Софийской набережной никаких кордонов. В половине десятого блестящая инкассаторская машина подъехала к полуразваленному зданию с заколоченными окнами первого этажа. С Красной площади доносилась ритмичная музыка. Двигаясь как бы под музыку, три ловких человека, одетые в дешёвые китайские пуховики, прошли по первому этажу и подвалу бомжатника. Бездомный мужчина лет сорока, дремавший в подвале на трубах с горячей водой, был застрелен двумя выстрелами в упор из пистолета с глушителем. Пьяная старуха в картонном закутке под лестницей успела проснуться и промычать несколько слов. Их труппы аккуратно завернули в кусок рубероида, забросили в инкассаторский броневик. Броневик уехал, а люди с пистолетами, спрятанными под пуховиками, остались в здании.

Прошло четверть часа, и они оживились. По набережной проехал автобус с бойцами ОМОНа. Автобус свернул во двор мёртвого дома, люди в омоновской форме, прижимая к бронированным животам укороченные автоматы «Кедр», посыпались из автобуса и молча вошли в здание. Понадобилось несколько минут, чтобы найти потайную дверь. Люди в омоновской форме один за другим, пригибаясь, молчаливой вереницей двинулись в темноту. Последний, оглянувшись на восток, вздохнул:

— Аллах акбар.

И, звонко щёлкнув предохранителем автомата, шагнул за остальными.

Над Красной площадью меж тем звенела «Марсельеза». Известный актёр Шереметев, с брюшком и лёгкой залысиной, играл роль очередного захватчика.

— Я принёс вам освобождение от рабства, — говорил он, придерживая двумя пальцами треуголку. — Мои солдаты принесли вам не смерть и разрушение, а свет европейской культуры. Мы принесли вам свободу, свежее дыхание вольности святой…

Илья Муромец, рыча, надвигался на него с дубиной. Серый Волк, беснуясь, порывался поджечь Москву.

* * *
Под стылой зимней рекой четырнадцать человек в омоновской форме быстро и молча шли по тёмному коридору.

Великое шоу Ханукаина продолжалось. Иван Царевич шёл крестным ходом на бой с Кощеем, попутно покоряя разную встречную нечисть. Уже плелись следом за Ильей Муромцем закованные в цепи пленники: курносый Леший в цветочном венке, миловидная Русалка, добродушный Тугарин в расписной тюбетейке и прочие персонажи в пёстрых народных костюмах.

— Вперёд, поганые басурмане, агаряне да тьмутаракане! — ревел Муромец, погоняя пленников дубиной.

«Бойцы ОМОН» уже входят на объект «М». Оглядываются, поскрипывая ремнями, опускаются на корточки вдоль холодных стен, кто-то бубнит молитву.

— Долго ли коротко ли шли богатыри святорусские, три пары железных сапог износили, по три железных хлеба изгрызли, целую тучу поганых земелек покорили, а всё-таки дошли, наконец, до Кощеева царства.

Динамики на площади ревут так, что даже в мерзлой глубине, на объекте «М» слышно. Взрывотехник уже укрепил на потолке небольшой заряд, отошёл немного, рассчитывая направление силы.

— Понимаете, здесь не более тридцати сантиметров, — охотно поясняет гостям ведьма Эмма Феликсовна, — Эти умельцы бетон заливали вслепую. Они думали, что старые галереи полностью завалило после взрывных работ. Они взрывали мёрзлую землю второпях, когда строили деревянный мавзолей. Потом, уже при Хрущёве, закачивали бетон в пустоту, не понимая, что там карстовые пещеры.

Занавес в глубине сцены всколыхнулся, и из мерцающей темноты выступили две фигуры. Высокий, прекрасный юноша — бледный брюнет с огненным любящим взором, с кудрями, разметавшимися по плечам. И рядом — девушка, слепяще красивая, вся в серебристом кружеве, в розовых жемчугах… Кощей и Снегурочка. Снова сильные руки помрежа выталкивают Царицына на сцену: давай, русский дурак. Отрабатывай деньги!

Иван вновь оказался под ярким перекрёстным огнём прожекторов.

— Вот он, главный террорист! — пролаял из-за спины Серый Волк, потрясая кривым посохом. — Вот он, Кощей богомерзкий! Ну всё, Кощейка, смерть твоя пришла! Избавим мы тебя, Снегурочка, от рабства Кощеева!

И тут девочка в сияющем одеянии, взмахнув ресницами, отшатнулась от своих избавителей.

— Нет! Я никуда не уйду…

Иван даже улыбнулся. Так вот что ты задумал, поганый режиссёр… Ясно. Так и есть. Снегурочка, всплеснув руками, бросилась милому Кощею на шею.

— Я тебя люблю, Кощеюшка! Спаси меня от этих, с крестами и дубинами!

Молчит русский Иван. Стоит, пошатываясь, посреди сцены.

— Снегура, ты что, с ума сошла? — пьяно ревёт Муромец. — Это же Кощей! Это ж террорист!

— Нет!

Снегурочка смело смотрит в глаза нетрезвому русскому богатырю.

— Террорист — вот он, Иван-дурак. Он всех своих соседей закабалил-замучил! Никому не даёт свободы! Чем тебе Пёс-рыцарь не угодил? Чем тебя Тугарин прогневал?

Она стреляет злыми глазками в сторону Ивана.

— Не пойду за тебя замуж! И в Россию не вернусь. Если не освободишь пленников, не повинишься перед ними за грубость, так и знай: не видать твоей стране Нового года! Так и останетесь навсегда в старом, отжившем!

Гром и молния, яростный рёв барабанов подвели черту под словами прекрасной Снегурочки. Сцена провалилась во тьму, и в свете прожектора вновь появилась знаменитая писательница в ладном полушубке из серой норки.

— Вот такая история у нас получилась… мудрая и правдивая история, — поплыл над площадью её мягкий, неспешный голос. — И пусть каждый, кто борется с террором, начнёт с самого себя. Может быть, мы сами виноваты в том, что нас взрывают? И я хочу попросить всех: давайте дружить! Давайте забудем злые былины, где святорусские богатыри только и делают, что порабощают соседей. Наступает Новый год, время новых сказок. Мы против террора, мы за дружбу! И пусть, в знак этой дружбы, русский Иван прямо сейчас встанет на колени перед теми, кого он унизил и оскорбил: перед народами Прибалтики и Кавказа — за годы оккупации. Перед мусульманами Поволжья и евреями советского рассеяния — за столетия кровавых погромов; перед европейскими соседями — за склонность к азиатской деспотии и нежелание быть свободным, культурным и дружественным народом.

Один-единственный луч ударил в середину тёмной сцены, без труда пригвоздив к ней Ивана.

— И теперь, дети и взрослые, волшебники и те, кто только учится творить чудеса, давайте все вместе, хором попросим русского Ивана встать на колени. Одумайся, Иван, и отрекись от своего рабского, варварского прошлого. Настало время великого покаяния русской земли!

Непразднично затихла площадь. Как-то напряжённо ссутулился на своей трибуне президент. Закрыл ладонью глаза кто-то из бойцов «Альфы».

— Какая странная сказка, — произносят в толпе. Кремлёвские куранты пробили девять. Вернее, двадцать один час…

Сидящие рядом на трибуне суворовцы до боли сжали друг другу руки.

— Неужели встанет? — тихо спросил Паша Лобанов у Ярослава Телепайло и получил сильный тычок в бок.

— Забыл? Девять!..

Кадеты дружно перекрестились. Через несколько рядов от них сидели Ася и Надинька. Рядом было свободное место. Петя Тихогромов предупредил, что может опоздать, но его всё ещё не было. Ася волновалась: куда делся? Но когда она услышала: «Давайте хором попросим русского Ивана встать на колени», она закрыла лицо руками. Ей захотелось крикнуть на всю Красную площадь:

— Не смей! Не смей, Ваня! Мы с тобой!

Но она только до боли закусила губу и прошептала: «Вразуми, Господи…»

И вдруг над Красной площадью, громко, как и хотела Ася, пронеслось:

— На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси.[2]

Кричали двое. Мальчик и девочка. Потом мальчик вскочил на скамейку и принялся махать во все стороны не то шарфом, не то флагом. Ваня увидел. «Ставрик, — догадался он, — вот ведь какие дела. Ставрик, а рядом Касси…» — «Держись твёрдо» — вспомнил он наказ Геронды…

— Ваня! Держись твёрдо, мы с тобой!..

Это что есть мочи заорали друзья-кадеты. И, глубоко впустив в себя морозный воздух, грянули «Фуражку»:

— Фуражка, милая, не рвися…

А дома возле телевизора сидел багровый от злости генерал Еропкин. Сжимая кулаки, начальник Суворовского училища смотрел на позорное новогоднее действо и ругал себя, на чём свет стоит.

— Звала же Надежда! Пойдём, пойдём, так нет, старый пень дома остался. Я — по телевизору… Ядрёна-матрёна… Ванька, держись! Держись, брат-кадет, Христа ради прошу!

— Я буду держаться твёрдо. Я буду… — Иван вспомнил родной взгляд Геронды с далёкого летающего острова. Вспомнил такой же родной взгляд старца Ильи из Оптиной пустыни. — Я буду держаться твёрдо…

И встаёт на колени.

— Отставить, — кричит генерал. Но поздно. Иван стоит на коленях в свете зло пронзающего темноту луча. Молчит…

— Ну что там, а? — нетерпеливо спрашивает один из «омоновцев», ожидающих своего часа в подземном капище. Он уже надел маску с прорезями для глаз, уже проверил подствольный гранатомёт.

— Сейчас, уже скоро, — ответил взрывотехник.

— Иван, повторяй за мной, — требует режиссёр в радиосуфлёре. — Я прошу прощения за всех моих предков. Рабство всегда было у нас в крови. Поэтому мы завидовали другим, свободным народам… Мы, вековые рабы, хотели стать господами всего мира.

Ваня молчит.

— Не молчать, — ревёт режиссёрский шёпот в левом ухе. — Повторять! Я требую! Мы, русские, всегда были рабами…

— Мы, русские, всегда были рабами… — произносит Иван и поднимает свои синие, страдающие глаза к совсем близким куполам Казанского собора. — Мы всегда были рабами… Божьими. И только перед Богом русские встают на колени.

Площадь ахнула — и загудела.

— Что ты несёшь, кретин! — трещало в левом ухе. — Прекрати отсебятину! Подчиняйся, свинья… У тебя контракт!

— И я прошу прощения не за своих предков, — громко говорил Ваня. — Меня простите, отец и мама, друзья-кадеты, Петя, Митяй, и вы, товарищ генерал…

* * *
А в это самое время, успев матерно выругаться, забилась в бесовской лихорадке верная слуга Принципала Сарра Цельс.

Её корчило безжалостно и долго.

* * *
— Вот такая хохлома… — растерянно пробормотал генерал у телевизора. — Эх, Ванька, несладко тебе сейчас, сынок…

— А ещё прости, Господи, что мы допустили такую пакость в самом сердце страны…

И стало Ване легко. Так легко, что прямо взял бы сейчас и взмыл в ночное московское небо сизым голубем. Обернувшись в сторону режиссёрской будки, торчавшей над Красной площадью, подобно сторожевой вышке в концлагере, он громко крикнул:

— А ваше лживое шоу никого не обманет, господин Ханукаин. Люди не дураки! — он весело сверкнул озорными очами. — Это я вам говорю, Иван-дурак!

Сказал — и поднялся с колен. И пока не опомнился гроссмайстер Фост, ещё несколько мгновений было у Ивана-дурака, чтобы всё-таки закончить сказку по-русски. Он повернулся лицом к Снегурочке.

— Бросай ты этого колдуна, милая. Нас дома ждут, на Руси.

 Оглавление

Опубликовано: 27 октября 2023

Просмотров: 6

 Оглавление

Часть вторая Глава 4 Греческий огонь. Никос Зервас

Духи из мавзолея

Голуби и вороны. Ангелы и черти.

За нечётным следует чётное число.

Только жизнь не пробуйте отделить от смерти -

Жизнь и смерть не делятся на добро и зло!

В. Матвиенко

Едва успел сказать — началось. Из-под земли напористо грохнуло, и брусчатка словно вздыбилась под ногами людей. Ужас повис над Красной площадью, накрыл и расплющил толпу, началась давка. Расстреляв в упор двоих перепуганных солдатиков у входных дверей, интернациональная группа «Джохар» в полном боевом вооружении вышла на Красную площадь в полусотне метров от трибуны, где находился глава государства.

Поздно заметались офицеры ФСО в модных костюмчиках. Двери мавзолея распахнулись, и первыми выбежали люди, увешанные взрывчаткой. Уже потом, матерясь и целясь в членов правительства, остальные бойцы.

— Всем руки на голову! Охрана — лицом на землю!

Плечистый пулемётчик забрался в режиссёрскую будочку, невежливо выпихнув уважаемого господина Ханукаина. Двое или трое запрыгнули на сцену, раскидали актёров лицом вниз и замерли над ними с автоматами наперевес. А в партере, возле самой сцены, — полторы сотни тренированных бойцов с терроризмом! Лучшие бойцы «Альфы», «Вымпела» — и все как один безоружны. На площади — добрая сотня вооружённых сотрудников ФСО, и никто из них не понимает, что надо делать. Вокруг, на крышах домов, — полдюжины снайперов, но нет команды от начальника спецслужбы собственной безопасности президента. Начальник этой спецслужбы и сам сидит неподалёку, под прицелом чернявого боевика с наушниками в оттопыренных ушах.

Бледный президент поднялся с места, поднял руку.

— Кто вы такие? Не надо жертв. Говорите, что вам здесь нужно.

— Мы те, кто сражается с русским террором! Среди нас есть чеченцы, татары, украинцы, белорусы, дагестанцы, ингуши, кабардинцы. Представители униженных народов России.

— Я — Тарас Гарабеня, — кричит из режиссёрской башенки плечистый пулемётчик. — Батьки воспиталы нас в униатской вере. Москальска империя завджи угнетала мой народ, и я пришёл на переговоры…

— Я — Тенгиз Калибердин, — мычит в микрофон низкорослый стрелок, застывший с автоматом в руках над поверженной навзничь Снегурочкой. — Не хочу, чтобы русские нас угнетали. Зачем крест на паспорте? Зачем церкви строить? Мечети хочу! Уважения хочу.

Доходит очередь и до главаря.

— Я — Шарли Мовлудиев, бывший министр информации Чеченской республики. Господин президент, как видите, в моей группе не только чеченцы. От русского террора страдает много разных народов! Россия — это концлагерь наций. Мы не будем никого убивать. Мы не террористы. Мы борцы за свободу против русского имперского террора. От Москвы нужно одно: признать свою вину за многовековой имперский терроризм и заявить о готовности начать переговоры о конфедерации равноправных народов. Начнём с символических шагов. Нас унижает русский крест на паспорте. Почему крест? Зачем крест? Уберёте, значит, нам будет, о чём говорить дальше. Что вы скажете на это, господин президент?

Президент ответил мгновенно, и голос его не дрогнул:

— Вы избрали плохой способ вести переговоры. Если вы говорите о дружбе, дружба всегда равноправна. Сложите оружие. Я, как президент, отвечаю своей честью, что вас не тронут. Вас выпустят отсюда независимо от того, как закончится наш разговор, — он заговорил громче: — Мои слова слышат миллионы россиян и люди в других странах. Я обещаю вам жизнь. Сложите оружие, и будем вести переговоры, как вы хотели.

— С русскими можно говорить только языком силы, — усмехнулся главарь. — Рабы не понимают других языков. Сегодня хороший день для переговоров. Потому что у нас — сила, а у вас нет никаких шансов. Особенно приятно, что здесь, на лавочках, сидит вся ваша спецназовская элита… Вы меня слышите, гоблины? Сидите смирно. Иначе Красная площадь рванёт так, что слышно будет даже в Ичкерии на площади Минутка.

— Я вновь призываю вас отложить оружие, — президент нахмурился. — И давайте начнём разговор. Вас не тронут.

— Слово чести, господин президент?

— Слово чести.

— Хорошо, мы оставим при себе только взрывчатку, — подумав, сказал командир. — Взрывчатка — вещь справедливая. Она угрожает не только вам, но и нам тоже.

Площадь загудела: все видели, что моджахеды действительно складывают оружие! Могучий хохол-пулемётчик вылез из башенки. Один за другим «духи» побросали автоматы, гранаты и даже кинжалы в кучу посредине сцены. Теперь на эту кучу нацелились камеры, её можно было видеть на большом экране.

— Итак, вы предлагаете дружбу и мир, — сказал президент. — Каковы ваши условия?

— Как представитель чеченского сопротивления, я наделён полномочиями сделать важное заявление, — главарь вытащил из кармана «разгрузки» кусок плотной бумаги, исписанный буквами, и зачитал:

Уважаемый Президент России! Уважаемые депутаты и члены Правительства!

От лица полевых командиров, эмиров и полковников Ичкерии заявляем о том, что мы прекратим священную войну против России, если Россия официально признает свою историческую вину перед Чечнёй, Татарией, Дагестаном, другими народами Федерации за столетия русского террора. Эти извинения должен принести президент от лица всех россиян.

Выдержав паузу, он добавил:

— Ну а в знак согласия с российским президентом все присутствующие здесь зрители должны оторвать у своего паспорта обложку, на которой изображён герб царской России, оскорбляющий неправославные народы России. Толпа загудела, и главный «дух» возвысил голос:

— Вот, смотрите, что я хочу! — он достал из-за пазухи российский паспорт, легко разорвал его пополам, отбросил вглубь сцены. Потом сделал по-восточному широкий приглашающий жест.

— Теперь вы, господин президент. Достаньте ваш паспорт.

Президент поднял ладонь уверенно и властно.

— Давайте поступим правильно. Пусть мой голос будет последним. Он не должен повлиять на других людей.

Моджахед на секунду замер, потом согласно закивал:

— Вы, как всегда, правы, господин президент. Вот истинная мудрость государственного человека! Тут, на площади, собрался самый цвет общества. Я вижу, среди нас и депутаты, и учёные, и писатели… Пусть люди скажут, что они думают. Я уверен, многие меня поддержат…

Бледный кудрявый человек, нервно шмыгая носом, подскочил к микрофону.

— Господин президент! Вы только что убедились, что наша российская власть не в силах защитить своих людей, даже самое ценное, что есть у России, — её детей. А дети — будущее, их мы обязаны спасти любой ценой. Чтобы спасти будущее, надо отречься от прошлого. Герб с крестами и коронами — символ русского шовинизма. Оставим этот герб в прошлом году!

— Крест неполиткорректен, — гремит возмущённый голос пожилой дамы, закутанной в померанцевый шарф. — Все понимают, что крест связан с антисемитским мифом о том, что евреи якобы кого-то распяли. Всякий раз при виде креста люди вспоминают миф о плохих евреях! Я отрываю обложку, смотрите…

То здесь, то там испуганные люди торопливо в знак согласия отрывали у своих паспортов красную обложечку. Видный творческий деятель, постоянно мелькающий на разных каналах ТВ, высоко поднял гордую голову.

— Я поддерживаю требования борцов за свободу! Я восхищён мужеством этих людей, сумевших с оружием пробиться сюда, это было нелегко. Но ещё сложнее было сложить оружие во имя мира. И теперь мы друзья, у нас доверительный разговор. Это первый день новой России, господа! В старой России Кремль говорил с другими народами языком насилия. Впервые мы вышли на нормальный, равноправный разговор. Это счастье, я всегда мечтал о таком дне! Как символично, что именно в новогоднюю ночь, когда сбываются мечты, происходит такое чудо. Я с радостью отрываю обложку с надоевшим устаревшим гербом, бросаю её себе под ноги.

— Теперь вы, — Шарпи Мовлудиев обернулся к детям. — Особенно хочется посмотреть, как распрощается со старым гербом наш символический русский Ваня.

— У меня нет с собой паспорта, — тихо сказал Царицын. Он снова увидел своё лицо на огромном экране.

Иван понял: вот оно что, шоу продолжается…

— Зато, у тебя, наверное, есть крест на шее, — зловеще рассмеялся главный «дух». — У русских модно носить на шее кресты. Если нет паспорта с крестом, сорви крест с шеи. Это будет приравнено…

Ваня смело посмотрел в глаза «духу».

— Вы же хорошо знаете, мы, русские, без креста не живём.

— Теперь вы видите, кто здесь террорист! — заорал «дух». — Не я, а вот этот мальчишка готов вас всех взорвать. Это не у меня пульт от взрывчатки! Это у него пульт, поймите вы это! Обещаю вам, если пацан снимет крест — я всё отключаю сразу. Не снимет — поймите, это он всех взрывает, не я. А если он не снимет крест, тогда вы умрёте и я тоже умру. Из-за него.

Последние слова потонули в крике.

— Мальчик, сними! Ну что тебе стоит?!

Силы покидали кадета Царицына. Казалось, он рухнет сейчас на спину лицом в морозное новогоднее небо. Надолго. Но он уже поднялся с колен. Он уже стоял во весь рост. На него смотрели. На него надеялись. И старый Геронда тоже. Иван взмолился: «Господи, дай мне силы не опозориться, выстоять». Он понимал: сейчас, в эту самую минуту, вершится главное дело всей его, Ваниной, жизни.

— Здесь дети! Здесь президент страны! Рябиновский подступил сбоку, заглянул в глаза, сказал тихо, чтобы не уловили микрофоны:

— Отрекись от креста. Ты же видишь, у тебя нет другого выхода.

Несчастный колдун! Стёклышки очков блестят, вокруг шеи несколько раз замотан тёплый шарф. Бережёт себя, скотина. Для своего великого колдовского будущего бережёт. Как хочется врезать. Прямо сейчас. Скорее всего, перед смертью.

Но Ваня сдержался. Не вмазал по холёной роже. Он крикнул громко, даже будто весело в кремлёвские микрофоны:

— Сначала ты отрекись от вашего рогатого Принципала! И от всей его дьявольской гордыни и службы! Ну давай, я жду… Не хочется тебе? Ну так и я не отрекусь от креста. Не волнуйся, у меня нервы крепкие. Выдержу…

— Ну что ж, прощайся с жизнью, кадетская образина, — зашипел Лео Рябиновский, сторонясь микрофонов. — Давно я ждал этой минуты. У меня в кармане лежит кинжал, дорогой, инкрустированный. Мне подарил его сам президент. Наши люди с удовольствием вгонят его тебе в глотку. Чтобы ты заткнулся навсегда и не путал нам наши карты. Он подленько захихикал: «Скажи прикольно? Подарок президента России будет торчать в глотке юного патриота России».

Опять завизжали в микрофон, кто-то из партера грозил Ивану кулаком. А снизу, из-под самой сцены, раздался спокойный голос:

— Не снимай креста, парень. Отречением от Бога не купишь ни мира, ни счастья.

Это был один из альфовцев. И добавил, с презрением поглядывая на моджахедов:

— Если снимешь крестик, будет совсем худо. Люди совсем потеряют надежду. Не снимай. Поверь моему слову, я этих зверей хорошо знаю: никогда он себя не взорвёт. Слишком шкура дорога. У них только мальчишки себя подрывают, да молодые вдовы. А этому красавцу ещё жить хочется. Бабы, бараны, джипы, вилла в Турции. Не взорвёт…

Толпа возмущённо гудела. Слышался женский плач.

— Спецназу сидеть на местах! — зарычал Шарпи Мовлудиев. — Молча сидеть, без базара! Гоблинов вообще никто не спрашивал. А насчёт того, что я бомбу взорвать не могу, я докажу…

Ни живы, ни мертвы сидели на трибуне Ася Рыкова и Надя Еропкина.

Свободное место рядом… «Слава Богу, Петя не пришёл, слава Богу…» — думала Ася. А Надинька, та, наоборот, сожалела: «Сидел бы рядом Петруша, не так бы страшно было. Тогда, в школе, он её всё время подбадривал, даже шутил. С ним не так было страшно. Правда, где-то недалеко сидят Ванины друзья, кадеты. Чуть дальше — Касси и Ставрик. Но всё равно — очень страшно».

Предводитель террористов внезапно вскинул руку и заговорил решительно, громко, перекрывая возбуждённый гомон толпы:

— Все видели, что этот парень отказался выполнить моё единственное условие! А почему? Да потому что это — кадет! Я сам знаю, что это за люди… Но почему молчит президент? Пусть он как глава государства прикажет этому гадёнышу.

Президент поднялся.

— Я не могу приказать мальчику. Он должен решить сам, как ему поступить. Но я прошу ещё раз учесть: здесь много детей. Они ни в чём не виноваты. Ради детей призываю вас к благоразумию.

Главный террорист выслушал молча. Потом повернулся к президентской трибуне.

— Господин президент! Мы представляем свободный народ, поэтому я предлагаю вам свободный выбор. Этот православный фашист не снял креста, и поэтому я должен взорвать бомбу.

— Нет, нет, — вскричала толпа, — почему мы должны умирать из-за какого-то кадета!

— Это его собственный выбор! — визжал холёный господин в больших лекторских очках. — Если мальчишка хочет выбрать смерть — пожалуйста. Только пусть не решает за нас. Этот Иван — настоящий преступник! Ему наплевать на всех, понимаете… Ради какой-то железки, которая висит у него шее, он готов пожертвовать нашими жизнями! Он сумасшедший…

— Вы сами предлагаете решение, — строго сказал главарь моджахедов. — Мальчишка должен снять крест, либо он умрёт.

— Как можно, как можно, — суетился Ханукаин, судорожно дёргая себя за узел белого галстука, где был спрятан маленький микрофон. — По нашему сценарию мы были должны заставить его стать на колени. Мы же так договорились! Зачем же казнить, гроссмайстер? Мы же не в средневековой Москве…

— Именно казнить, милейший Изяслав, — тихо, но отчётливо расхохотался на том конце радиоволны господин Фост. — Да если хотите знать, ради этой публичной, народом одобренной жертвы всё и было задумано. Мы не хотели вас шокировать, но ведь… знаете, Принципал давно ждал эту жертву. Русский подросток на Красной площади, да под аплодисменты самих русских… взрыв защитного купола изнутри! Принципал будет доволен.

— Нет, я не понимаю, как это возможно. Мы не в пятнадцатом веке, гроссмайстер…

— Не волнуйся, Изя. Ты же видишь, публика сама желает смерти строптивого мальчишки. Русский дурак давно всем надоел.

И тут из темноты в золотой луч прожектора стремительно влетела… Снегурочка. Она стала рядом с Ваней, в блёстках и жемчугах, перепуганная, бледная и решительная.

— Бред какой-то! Вы что все с ума посходили? Как можно его казнить?! Вы что, серьёзно? Папа! — она крикнула изо всех сил в темноту, к трибунам. — Папа, спаси его!!!

— Никакой «папа» ему сейчас не поможет. Он может помочь себе только сам. Пусть снимет крест и всё. Нет базара, расходимся…

Президент поднялся вновь. Держится уверенно, голос твёрдый:

— Господин кадет сам должен решить. Президент ему не указ.

 Оглавление

Опубликовано: 27 октября 2023

Просмотров: 3

 Оглавление

Часть вторая Глава 2 Греческий огонь. Никос Зервас

Греческий огонь

Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. Тут же под боком отыщется плут, который тебя переплутует! Мошенник, который за один раз подорвёт строение, над которым работал несколько лет!

Н. В. Гоголь. Игроки

Ваня, уже не стесняясь чужих взглядов, брал Алису за руку, при встрече она позволяла чмокнуть себя в щёчку. Чмокая, Царицын смотрел на крошечный наушник, скрытый под золотистыми волосами, и странная сладость разливалась на сердце: слушайте, завидуйте мне, президентские охранники. Я целую дочку президента, шепчу ей на ухо всяческий бред, и она совершенно от меня без ума.

Это был классический роман на подмостках. В перерывах между репетиций — сорваться с места, опрометью броситься в полумрак закулисья, спрятаться за бутафорскую избушку, залезть между свежих, пахнущих краской декораций — и в полумраке ловить её за руку.

— Вася, Василька… я тебя люблю.

Лгать оказалось несложно, если помнить всегда о великой цели. Первый раз не получилось, но он всё равно встретится с президентом. Расскажет об отце, о том, как беременная мама была в заложницах. О том, как мечтал отомстить за отца, мечтал служить России. Ради этого организовал неформальное движение. Поневоле сделался знаменит, прозвали «московским гаврошем». Потом, разумеется, начались репрессии — выгнали из Кадетки…

— Я тоже тебя люблю, — тихонько смеётся девочка. — Ах, какая же я счастливая.

Режиссёр Ханукаин, поглядывая на влюблённых подростков, хищно облизывается на высоком стульчике.

— Дивно, шик-карно… Ромео и Джульетта! Какая фактура, какие у нас глазоньки, ну совершенно дурные от счастья. Идеальная русская пара!

* * *
До Нового года оставалось чуть больше суток.

Конечно, Ивану Царицыну надо было хорошенько выспаться. Но он не сомкнул глаз. Опять знакомо заныло в груди. Так бывало всегда, когда подбирались к Ване думы об отце. Он не решался ещё раз завести с Василисой разговор на эту тему. Досадно, что не состоялась встреча с президентом, и всё из-за лейтенанта Быкова. Да и генерал не захотел даже слушать Ваню. «Без тебя в Кремле обойдутся…» А отцу плохо. Вернее, как сказала вчера мама по телефону: «Всё так же, сынок, без изменений». Отцу плохо, а он тут крутит любовь с дочкой президента, в актёры заделался, с ребятами разругался, лучшего друга подальше послал. Ставрик и Кас-:и из Греции прилетели, а он для них пяти минут не нашёл. Деловой, занятой, куда там! Какая же ты, Царицын, скотина! Ваня ворочался с боку на бок и успокаивал себя тем, что вот разделается с надоевшим ему хуже горькой редьки шоу и… Всё вернётся на круги своя. И с Петей он помирится, и с Зервасами повидается. Вот только отец, с ним-то что будет?

может всё-таки решиться, переступить через себя, через свою гордость и ещё раз попросить аудиенции у президента. Василиса сейчас в рот ему смотрит, она всё сделает для него. Противненько стало на душе. И хочет забыть, а не может: «Ты поступаешь с девочкой подло…» Тихогромыч! Что ты понимаешь в любовных переживаниях? Ой, противно, будто отравился чем-то, подташнивает. Ваня вспомнил про письмо от Геронды. Вернее, он про него и не забывал. Он этого письма побаивался. Потому что несколько слов, в нём написанных, как прямой взгляд самого Геронды — строгий, взыскующий. «Держись твёрдо. Молись. Бойся гордости и славы». Он, кадет Иван Царицын, перед этим письмом как нашкодивший первоклассник перед учителем. Молись… После возвращения из Мерлина, он, помнится, даже молитвослов в иконной лавке купил, тогда знал: без молитвы никак нельзя, она чудеса творит, сам не раз убеждался. А потом закрутило Ивана, со страшной силой закрутило. Ему и не вспомнить сейчас, куда он этот молитвослов засунул… За отца! Родного отца, вот уже сколько времени лежащего под приборами, ни разу лба не перекрестил. Дурак! Иван-дурак, вот уж правда. Прости, отец! Сердце Вани зашлось от жалости к отцу, от вины перед ним. «Господи!» — стал он повторять мысленно, потом жарким шёпотом: — «Господи! Помоги! Ведь отец молодой, мама молодая, ведь он, отец, Родине служил, Господи! Ведь он любит её, Россию, помоги!» Ваня встал, включил свет, достал письмо Геронды и не отвёл от него трусливого взгляда, а смело, головой в омут, всмотрелся в каждое слово. «Молись».

— Господи! Ты же можешь всё. Сколько раз Ты приходил на помощь мне, Ване Царицыну, когда, казалось, всё — завал. Прошу, помоги. Отцу помоги, не за себя прошу.

Стало светать. И Ваня испугался этого света. Будто занавес стал раскрываться — медленно, неотвратимо. Да, да, занавес, скоро, сегодня (!) он раскроется, и Иван-дурак в красной скоморошечной рубахе предстанет перед тысячью глаз. С расхристанной душой, жалкий, запутавшийся, одинокий. Он опять глянул в письмо. И опять — как по глазам хлестнуло стыдом. «Господи!»

Уже под самое утро он забылся. А открыл глаза — первая мысль жестоко пробила сонный разум: «Сегодня. До шоу осталось несколько часов».

Он уже вышел из метро и направлялся в сторону Красной площади. Зазвонил мобильник. Знакомый набор цифр — мама. Ростов-на-Дону. Ваня отошёл в сторонку, стал почти впритык к красному зданию музея Ленина.

— Я слушаю, мама.

— Сынок! — голос мамы был не такой глухой, как обычно. — Сынок, отцу лучше, он открыл глаза! Врачи говорят: всё не так плохо.

Иван радостно рванулся к ГУМу. Потом зачем-то остановился, побежал назад, к метро, купил мороженое, два раза лизнул: больше не захотелось. Он расстегнулся и с удовольствием подставил лицо лёгкому морозному ветру. Всё не так плохо! Отец открыл глаза. Эх, сейчас бы ворваться в казарму, наволтузиться вдоволь с братьями-кадетами, обрадоваться радости в глазах Пети Тихогромова. Эх, Петруша, прости меня, дурака Ивана…

Звякнули куранты. Шоу. Сегодня. Уже скоро. Пора идти.

У Спасской башни Ваню ждали Ася и Надя Еропкина. Он бросился им навстречу.

— Ваня, мы за тобой! Тебе надо… Тебя старец ждёт, здесь недалеко, в Казанском соборе. Пошли, Ваня, очень тебя прошу! — Асенька тронула Ваню за рукав. Надя молчала и только строго смотрела на Царицына.

— Девочки, моему отцу стало лучше, он глаза открыл. Вы понимаете?

Ася перекрестилась.

— Слава Богу! — и повторила тихо, но настойчиво. — Тебя ждёт старец. Пошли.

И они пошли. Нет, побежали по скользкой от мороза брусчатке, назад, к Казанскому собору. Ваня ни о чём не спрашивал. Счастливое сердце нелюбопытно. Раз Ася говорит — значит, надо.

Справа, у подсвечника перед Казанской иконой стоял старец. Поднял на Ваню глаза: опалил строгостью. Геронда! Ваня заморгал часто-часто. Перед ним стоял Геронда. Тот же наклон головы, та же старенькая ряска. Но главное — те же глаза.

Всё знают эти глаза, про всё ведают. Можно даже не рассказывать.

— Ну, рассказывай, раб Божий Иван, сколько ты дров наломал? Видать много, раз покоя душа не находит.

Так и есть. Всё знает. Долго шла исповедь. Ваня почти скулил под епитрахилью, выцеживая из себя всё накопившееся непотребство. Старец слушал молча, не перебивал. Шмыгая носом, раб Божий Иван поднялся с колен. Поцеловал крест и Евангелие. Старец спросил его строго:

— Ты всё понял?

Острый, пахнущий ладаном палец старца ткнулся Ивану в грудь: «Здесь Империя. Здесь восстанавливай. А теперь поспешай, опоздаешь».

— Туда, на сцену? Не хочу, мне стыдно. Не могу.

— А вот теперь, брат, надо, — улыбнулся старец. — Раньше, когда тебе очень хотелось, то и не надо было. А теперь, коли ты совсем не хочешь, как раз и полезно тебе будет пойти.

Продюсер Ханукаин давно мечтал побывать на знаменитом объекте «М». И вот за пару часов до начала новогоднего шоу милая Сарра Цельс повела его поклониться главному алтарю Принципала в России, проводить старый год глотком волшебного вина и посмотреть, как подготовилось к мероприятию подземное крыло Лиги. Жёлтый автомобильчик привёз режиссёра на Софийскую набережную, во двор страшного, подслеповатого дома. Отсюда, из полузатопленного подвала, из лабиринта заброшенного сталинского бомбоубежища, был таинственный ход под Москвой-рекой. Со времён чернокнижника Брюса, верного соратника Петра Первого, никто, кроме московских колдунов, не знал, где проходит этот древний тоннель, построенный ещё при татарской царице Тайдуле для того, чтобы обезопасить обитателей ханского двора на случай внезапного погрома московитов.

Был, правда, один человек, который мог, теоретически, разгласить тайну подземного хода: лет пять назад из капища, буквально из-под ритуального ножа, ухитрился сбежать пожилой бомж. Как это произошло, никто до сих пор не понял (вряд ли колдуны довольствовались тем объяснением, которое имелось у самого беглеца, что, мол, «Богородица спасла»).

Однако колдуны были уверены, что беглый бомж прожил недолго: вслед ему напустили столько проклятий и порчи, что хватило бы на целый океанский лайнер типа «Титаника».

Сарра вела режиссёра привычной дорогой по холодной и чёрной подземной трубе. Здесь уже накопилось немало современного мусора, занесённого чернокнижниками: смятые пивные банки, салфетки, бумажные пакеты и битое стекло. Между тем примечал Ханукаин и любопытные артефакты древних времён: крюки и обрывки цепей, торчавшие из каменной кладки, обломки древнего оружия. Согласно древней клятве, принесённой ещё каббалистом Схарией (мудрейший старик в своё время активно пользовался этим подземельем, для того, чтобы «чудесным» образом проникать в Кремль «сквозе белокаменны стены»), ничего нельзя было забрать с собой из этого подземелья — иначе нарушался вековой договор с даймонами, охранявшими местные клады. В одном месте из-под земли торчало золочёное яблоко старинного меча.

— Не вздумайте прикасаться, — с нервным смехом предупредила Сарра. — Иначе мы не выйдем наружу живыми. Здешние даймоны не шутят, их привязали к этой дыре много веков назад. Представьте, Изя, сколько злобы у них накопилось.

Внезапная смена декораций поразила чуткое восприятие продюсера: как неожиданно после сырого средневекового подземелья за сверхсовременной бронированной дверью запахло восточными курениями, послышался треск соломы в небольшой жаровне перед глиняным саблезубым идолом. Ханукаин вошёл в полумрак подземного капища, с удивлением вдыхая аромат сандала, розового масла, палёной шерсти и жареных кошачьих внутренностей, шипевших на решётке жертвенника. Старая ясновидящая ведьма Эмма Розгинская приветственно распахнула крылья пыльной восточной шали и покатилась в своей каталке навстречу:

— Ах, милая Саррочка! Кого же ты привела? Да неужели же это наш любимый Изенька? Ах, вы мои хорошие! Да я же ж вам чаю налью!

И тут же, позабыв про чай, Эмма Феликсовна начала, захлебываясь от радости, докладывать:

— Мальчишка — наш, с потрохами! Вы знаете что? Совершенное крушение русской защиты! Я держу его на поводоч-ке, можно крутить в любую сторону.

Она показала на дно серебряного блюда, в котором застывали сгустки свинца.

— Видите, куколка превратилась в настоящего зверька, у неё появляются лапки! В сердце мальчика вырастает маленький чёрный дракоша, страшно милый и оч-чень голодный…

Она любовно погладила живописный портрет Царицына в траурной раме, стоявший на столике у жертвенника.

— Мальчик совершенно не может бороться со своей гордостью. Его уже можно… зомбировать.

В этот момент чашка с остывшим кофе, стоявшая на столике возле переносного компьютера, с неприятным хлопком треснула, рассеклась — и чёрная жижа потекла по заляпанной скатерти.

Эмма Феликсовна вздрогнула, бусы на толстой коричневой шее колыхнулись. Ханукаин побледнел. Он увидел, что тёмно-зелёная свечка, горевшая перед портретом Вани Царицына, зашипела и погасла, выпустив змейку вонючего дыма. Ведьма Розгинская метнулась к жертвеннику.

— Он соскочил с крючка! Соскочил! Даймоны оставили мальчишку, даймоны возвращаются в гневе!

— Что значит «соскочил»? — прошипела побледневшая Сарра. И с ужасом спросила:

— Неужели… греческий огонь?

Ханукаин пугливо вытаращил глаза:

— Огонь? Какой огонь?!

Старая колдунья обернула почернелое от злобы лицо.

— Греческий огонь — страшное оружие византийцев. Так и есть, он встретился с попом! Поп его исповедовал! Мальчишка раскаялся во всём — и даже в гордости! Мы потеряли все зацепки, он вырвался, он удрал…

Взбешённая Сарра схватила портрет Ивана Царицына, жахнула об пол и яростно дважды ударила чёрным каблуком, вышибая из рамы осколки.

— Греческий огонь, — повторяла она как безумная.

Всё потеряно. Столько удобных зацепок удалось загнать в душу мальчишки: блудные помыслы, человекоубийствен-ный гнев, алчность, тщеславное превозношение… И всё зря! Все крючья выдернул одним махом! Одной исповедью — выскользнул из рук, и как с гуся вода: стопроцентное восстановление русской защиты! Вот она страшная сила покаяния… Не случайно во всём мире колдуны прозвали таинство исповеди «греческим огнём» — так в древности называлось секретное супероружие Византии, позволявшее нескольким кораблям христианской Империи уничтожить целый варварский флот.

— Я же сказала: не допускать, чтобы он даже приближался к церкви! — кричала Сарра, бегая по капищу, стреляя по сторонам страшными чёрными глазищами. — Вызывайте даймонов! Пусть они найдут мне мальчишку, живого или мёртвого!

Шестеро колдунов, дежуривших по объекту «М», с вытянутыми серыми лицами разбежались по углам подземного капища. Начали читать заклятия, вызывать воздушных покровителей. У ведьмы Розгинской дрожали пальцы — тёмная свеча в руке прыгала, брызгая топлёным салом на одежду.

— Я даю вам полчаса! — бросила Сарра, кидаясь к выходу. — Думайте, спрашивайте у даймонов, напрягайте мозги! Мальчишка должен вернуться к нам.

— Идиоты… — заныл Ханукаин, до которого стал доходить смысл происшедшего. — Вы что, упустили моего мальчика? Но ведь через час начнётся шоу…

Пока жёлтая машинка объехала Кремль по перекрытому Бульварному кольцу, пока пробрались сквозь милицейские кордоны, прошло не меньше двадцати минут.

— Да вот же он! — вдруг захрипела колдунья, дергая режиссёра за плечо. — Я его вижу! Внизу, возле экрана! В красной рубашке.

— Идиот! — прошипел Ханукаин. — Он что, в ГУМ за мороженым бегал?!

Ваня, бледный и напуганный, лепетал что-то несуразное:

— Задержался, так получилось…

— Живо за кулисы, дурак! — рявкнул режиссёр.

 Оглавление