Поиск

Маркиз де Карабас

Примечания — Маркиз де Карабас — Рафаэль Сабатини

1
…греха, приведшего к падению некоторых ангелов… – По Библии, грех части ангелов состоял в том, что они не сохранили своего достоинства и оставили свое жилище – небо (Бытие, гл. VI, 2-LXX).

2
Малый дом – большой покой (лат.).

3
Тремамондо (итал.) – «Ужасающий мир».

4
Фортуна – в римской мифологии, богиня счастья, удачи.

5
Одним прыжком, мгновенно (лат.).

6
«Морнинг Кроникл» (англ.) – «Утренняя хроника», журнал партии вигов, издававшийся с 1769 по 1862 гг. Среди авторов журнала были такие крупные английские писатели, как Р. Шеридан, Чарльз Лэм, Томас Мур, Чарльз Диккенс и в. Теккерей.

7
Гинея – английская золотая монета, чеканилась с 1663 по 1817 гг; с 1717 равнялась 21 шиллингу.

8
Предохранительное устройство, надеваемое на острие рапиры (фр.).

9
…дело происходило в 1791 году, до начала массового исхода из Франции… – Эмиграция французского дворянства приняла массовый характер лишь в 1792 г., после отмены монархии, и особенно в 1793 г., после казни Людовика XVI и Марии-Антуаннеты.

10
Начинайте господа! (Фр.).

11
Учитель фехтования (фр.).

12
Черт возьми! (Фр.).

13
Дорогой мэтр (фр.).

14
(Зд.) полковой забияка (фр.).

15
Надо же! (Фр.).

16
Какая подлость! (Фр.).

17
Благодаря августейшему покровительству… – т. е. покровительству членов королевской семьи.

18
Фехтовальный зал (фр.).

19
Георг III (1738-1820) – английский король с 1760 г. Георг III участвовал в организации антифранцузской коалиции.

20
Грабеж Индии… – в XVII-XVIII вв. Индия стала объектом колониальных интересов нескольких европейских стран (Португалии, Голландии, Франции и Англии). После ряда войн со своими соперниками, Англия в конце XVIII в. все прочнее устанавливает свое господство в Индии.

21
… отсутствие щепетильности в матримониальных вопросах… – Согласно дворянским сословным обычаям, браки допускались лишь между членами одного и того же сословия; для дворян считалось предосудительным сочетаться браком с представителями так называемого «третьего сословия» – буржуазии.

22
Жанлис, графиня де (1746-1830) – воспитательница детей графа Орлеанского, двоюродного брата короля Людовика XVI; автор весьма популярных книг по воспитанию детей.

23
… эти французские лилии – в королевский герб Франции входили лилии; здесь – иронический намек на высокое дворянское происхождение.

24
…кавалер ордена Людовика Святого… – Людовик Святой – король Франции с 1226 по 1270 гг. Его слава личной честности и добродетели принесла ему всеевропейскую известность; в 1295 г. был канонизирован.

25
Сити – историческое ядро, центральная часть Лондона, место сосредоточения финансовой и торговой деятельности страны.

26
…функции капитула ордена… – В католической духовно-рыцарских орденах капитул – коллегия руководящих лиц.

27
Месса Святого Духа – Месса – католическая служба. Мессу Св. Духа служили в присутствии высших чиновников и членов рыцарских орденов.

28
Учитель фехтования (фр.).

29
Ваш покорный слуга (фр.).

30
де Пюизе, Жозеф-Женевьев, граф (1755-1827) – один из организаторов движения шуанов.

31
Питт, Уильям младший (1759-1806), премьер-министр Великобритании в 1783-1801 и 1804-1806 гг. Один из главных организаторов коалиций европейских государств против революционной, а затем наполеоновской Франции.

32
Конституционалист – приверженец Конституции, основного закона французского государства, который был принят Национальной ассамблеей в 1791 г.

33
Черт возьми! (Фр.).

34
Прямое попадание черт возьми! (Фр.).

35
Бретань – провинция на западе Франции; в годы Французской революции была одним из центров движения шуанов – повстанцев-роялистов, боровшихся с революционными войсками.

36
Пластрон – специально простеганный нагрудник, защищавший фехтовальщика.

37
Фокс – Ч. Дж. Фокс (1749-1806) – лидер радикального крыла вигов в Великобритании, министр иностранных дел.

38
Левеллер – член радикальной политической партии в период Английской буржуазной революции XVII в. (до 1647 г. левое крыло индепендентов), объединявшей главным образом мелкобуржуазные городские слои.

39
Якобинцы – члены Якобинского клуба, выражавшие интересы революционно-демократической буржуазии.

40
Древо Свободы – дерево, символизировавшее, по представлениям революционеров, свободу.

41
Уайтхолл – улица в центральной части Лондона, проложенная в XVIII в. на месте сгоревшего Уайтхолльского дворца – основной королевской резиденции до 1697 г. , из которого в 1649 г. повели на эшафот короля Карла I и перед которым он был обезглавлен.

42
Мирабо – граф Оноре-Габриэль-Рикети де (1749 – 1791), деятель французской революции. Был избран депутатом в Генеральные штаты в 1789 г. от третьего сословия. Приобрел популярность обличениями абсолютизма. По мере развития революции Мирабо, сторонник конституционной монархии, стал лидером крупной буржуазии. С 1790 г. – тайный агент королевского двора.

43
лорд Э. Фитсджералд (1763-1798) – ирландский патриот, который пытался организовать восстание в Ирландии против английского владычества.

44
Линкольнз Инн – одна из четырех корпораций судейских чиновников в Лондоне.

45
Маркизат – владения маркиза. Маркиз – один из высших дворянских титулов Франции и Англии.

46
… до … казни короля в 93 году… – Король Людовик XVI был казнен 21 января 1793 г.

47
Сангвинократы – букв, «кровавые властители»; саркастическое обозначение якобинцев.

48
Секвестр – правовое ограничение, налагавшееся на частную собственность дворян в интересах государства.

49
Ливр – одна из французских монет, с 1667 г. являлся основной денежной единицей во Франции вплоть до перехода к метрической денежной системе.

50
Конвент – высший законодательный и исполнительный орган Первой французской республики. Действовал с 21 сентября 1792 по 26 октября 1795 гг.

51
… выехал за границу до 1789 года… – т. е. до начала революции.

52
в корзине Сансона… – Сансоны – Шарль-Анри (1740-1793) и его сын Анри (1767-1840) были королевскими палачами Франции. Шарль-Анри казнил короля Людовика XVI; Анри казнил королеву Марию-Антуанетту.

53
Принц крови – т. е. член королевской семьи.

54
Смеха ради (фр.).

55
Маркиз де Карабас – персонаж сказки Ш. Перро «Кот в сапогах», обогатившийся за счет ловкости своего кота. С маркизом де Карабасом сравнивают владельцев многочисленных имений столь же сомнительных, сколь и его титул.

56
…«Идущие на смерть приветствуют тебя» – приветствие римских гладиаторов при появлении императора в ложе Колизея. По свидетельству Светония, такими словами должны были приветствовать императора Клавдия гладиаторы, отправлявшиеся на морское сражение, устроенное по случаю окончания работ по сооружению канала для спуска воды из Фуцинского озера в реку Лирис.

57
…на сторону принцев… – Имеются в виду графы Прованский, позднее король Людовик XVIII (1755-1824) коронован в 1814 г. , и Д’Артуа, позднее король Карл X (1824-1830), которые возглавляли дворянскую эмиграцию и содействовали иностранной интервенции во Францию.

58
…для крестьян Бретани, Нормандии… – Нормандия – провинция на севере Франции, в которой так же, как и в Бретани, было широко распространено во время Французской революции движение шуанов.

59
Санкюлоты – крайние революционеры, наиболее активные элементы городской бедноты.

60
Коалиция – союз европейских государств, заключенный против Французской революции и позднее – против Наполеона I. Их было семь, в первую коалицию входили Пруссия, Австрия; после казни Людовика XVI к ним присоединились Англия, Испания, Сардиния и Королевство обеих Сицилии.

61
…девятого термидора… – день внезапного падения Робеспьера. 27 июля 1794 г. Робеспьер несмотря на поддержку Парижской Коммуны был свергнут Конвентом при подстрекательстве Тальена, Бийо-Варрена и Лежандра. Робеспьер и его единомышленники, Кутон и Сен-Жюст, были казнены на следующий день.

62
…сообщения о прекращении террора – террор – революционный режим, просуществовавший во Франции после падения жирондистов (31 мая 1793 г.) до дня свержения Робеспьера (9 Термидора, или 27 июля 1794 г.). Он характеризовался всевластием Комитета общественного спасения, членами которого были монтаньяры во главе с Робеспьером; Комитет общественного спасения издал так называемый «Закон о подозрительных» и способствовал разгулу многочисленных казней. Монтаньяры отправили на эшафот жирондистов, сторонников, Дантона, эбертистов и т. д.

63
Барра(с), Тальен, Карно – Поль Баррас (1755-1829), Жан-Ломбер Тальен (1767-1820) и Лазар Никола Карно (1753-1823), – члены Конвента и Комитета общественного спасения, яростные противники монтеньяров, организаторы свержения Робеспьера. Баррас и Карно затем были членами Директории – правительства, установленного после свержения Конвента.

64
Саутгемптон – портовый порт на юге Великобритании.

65
Пакетбот – небольшое судно, преимущественно речное, предназначенное для перевозки пассажиров.

66
Джерси – остров в проливе Ла-Манш, территория Великобритании; расположен вблизи побережья Франции.

67
Сен-Мало – порт на северо-западе Франции, в Бретани.

68
Свобода, Равенство, Братство – три основных принципа Великой Французской революции.

69
…прекрасным променадом над Сартом… – Сарт – река во Франции.

70
…с видом петиметра… – Петиметр – пренебрежительное название модника, щеголя, пустого человека.

71
Версаль – дворец в окрестностях Парижа, который с 1682 по 1789 г. являлся резиденцией королей Франции.

72
Партия Горы (или монтаньяры) – самые радикально настроенные из членов Конвента; на заседаниях они занимали самые верхние скамьи, откуда и произошло их название.

73
«бывшие» – так презрительно революционеры называли сторонников королевской власти, связанных с ней положением, титулами и симпатиями.

74
…экипаж с форейтором – Форейтор – верховой, сидевший на одной из передних лошадей, заряженных цугом.

75
…времен Людовика XIII – т. е. начала XVII в. – периода зарождения классицизма.

76
…взять с собой полк «синих» – «Синие» – солдаты Республики, форма которых была синего цвета.

77
…чудом избежало конфискации… – Конфискация – отторжение имущества в государственную казну. В ходе революции были конфискованы земли феодалов.

78
Трехцветная кокарда – значок на головном уборе, состоявший из трех цветов – синего, белого и красного – цветов национального флага Франции.

79
Белая кокарда – значок белого цвета. Белый цвет – цвет королевского флага во Франции.

80
Вандея – департамент, образованный из нижнего Пуату. Гражданская война, охватившая Францию после Революции, разразилась в Вандее.

81
Стоффле и Шаретт – главнокомандующие монархических сил в Вандее.

82
Лазар Гош (1768-1797) – французский генерал, сражавшийся в войсках на стороне Революции. Один из таланливейших военачальников, он остался одной из величайших и самых чистых личностей Революции.

83
Аколит – ярый сторонник, приверженец чего-либо.

84
Сирены – в греческой мифологии полуптицы-полуженщины, завлекавшие моряков своим пением и губившие их. В переносном смысле – соблазнительная красавица, чарующая своим голосом.

85
Корматэн, Пьер Дезоте, барон де – один из главнокомандующих армии шуанов.

86
Кадудаль, Жорж (1771-1804) – один из вандейских конспираторов. Он был одним из организаторов, вместе с Пишегрю и Моро, так называемого заговора «адской машины» против Первого Консула (Наполеона).

87
Дувр – портовый город в Англии, графство Кент, в 28 км от французского порта Кале.

88
Д’Эрвийи, Шарль Луи граф де (1755-1795) – французский эмигрант, маршал. Потерпел поражение от Гоша под Киброном (1795) и умер от ран в Лондоне.

89
…видит меня главой Реставрации… – Реставрация – восстановление на троне свергнутой династии; реставрация Бурбонов, приведшая к власти графа Прованского под именем короля Людовика XVIII, произошла в 1814 г.

90
Сен-Режан, по прозвищу шевалье Пьеро – конспиратор-роялист, который в 1799 г. сделал попытку вновь поднять Вандею, а в 1800 г. получил от Кадудаля задание организовать заговор против Первого Консула на улице Сен-Никез. Был арестован и казнен в Париже в 1801 г.

91
Страшный суд – суд, в ходе которого Господь, согласно христианскому вероучению, должен во время конца света решить судьбу всех людей. Христос в Славе должен поместить добрых справа от себя, злых – по левую руку. Страшному суду предшествуют воскрешение мертвых и мировые катастрофы.

92
Грум (англ.) – лакей, конюх.

93
Бди, покупатель! (Лат.).

94
Буше, Франсуа (1703-1770) – великий французский художник и гравер, автор множества портретов, жанровых и пасторальных сцен.

95
Здравствуй и будь здоров (лат.).

96
Консьержери – знаменитая парижская тюрьма, куда в годы Террора заключали осужденных на казнь перед их отправкой на эшафот.

97
Святой Фома – святой, прославившийся тем, что не поверил в воскрешение своего учителя Иисуса Христа, и Христос, явившись ему вторично, показал Св. Фоме свои раны и заставил его вложить в них пальцы. В переносном смысле – человек, верящий чему-то только тогда, когда он может «потрогать это руками».

98
…новый вариант «Марсельезы»… – Марсельеза – патриотическая песнь, ставшая национальным гимном Франции. Марсельезу сочинил в 1792 г. Руже де Лиль, офицер инженерных войск.

99
Генрих IV – (1553-1610) – первый король из династии Бурбонов, король Наварры, в 1589 году провозглашенный королем Франции. Гугенот по вероисповеданию, он чудом избежал убийства в Варфоломеевскую ночь, которая произошла на следующий день после его торжественного бракосочетания с Маргаритой Валуа, дочерью короля Генриха II, в августе 1572 г. Храбрый воин, искусный и тонкий политик, Генрих IV способствовал принятию Нантского эдикта (1598 г.), который придал законный статус протестантской религии, а также укрепил единую королевскую власть во Франции, что, в конечном итоге, привело к прекращению гражданских войн. Любимец народа, Генрих IV погиб в 1610 г. от кинжала фанатика Равайяка.

100
Ромодон – фанфорон, прикидывающийся храбрецом; от имени храброго, но хвастливого и наглого персонажа из поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд».

101
…короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле… – Людовик XVII – второй сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, родился в Версале в 1785 г. Будучи заключен в Тампле, он, после казни отца, был провозглашен королем Франции принцами, находившимися в эмиграции. Умер в тюрьме в Париже в 1795 г.

102
Инсургент (лат.) – участник восстания, повстанец.

103
…священник в белом стихаре и епитрахили… – Стихарь – часть облачения священников и архиереев. Епитрахиль – часть облачения священника, расшитый узорами передник, надеваемый на шею и носимый под рясой.

104
Друиды – жрецы у древних кельтов; ведали жертвоприношениями, выполняли также судебные функции, были врачами, учителями, прорицателями.

105
Если красота – в глазах смотрящего… – английская пословица.

106
Бастард – незаконнорожденный.

107
…нетерпеливое рвение неофита – Неофит – новый приверженец религии, новый сторонник какого-либо учения; новичок.

108
Палата общин – нижняя палата английского парламента.

109
Мистер Шеридан – имеется в виду Ричард Бринсли Шеридан (1751-1816) – английский драматург, автор пьесы «Школа злословия», член парламента, известный оратор.

 

Книга 3 Глава 12 Маркиз де Карабас — Рафаэль Сабатини

МАРКИЗА ДЕ КАРАБАС

В теплый, пасмурный день на исходе сентября вниз по Брутон-стрит прогромыхала почтовая карета, в которой господин Кантэн де Морле возвращался домой из своих странствий.

После своеобразной кульминации, которой его рискованное предприятие достигло тем вечером в Кэтлегоне, оно быстро и без особых событий стало близиться к завершению. Благодарить за это следовало опять-таки графа де Пюизе. Путники снова воспользовались прежними каналами связи, необходимость в которых еще более возросла, поскольку после Киброна республиканцы возобновили свою деятельность на Западе. Через несколько суток пути, – передвигались они ночью, а на день останавливались у надежных людей, – Пюизе привел Кантэна в Сен-Брие, откуда тот благополучно перебрался на борт судна контрабандистов, отплывавшего на остров Джерси.

Сам Пюизе остался во Франции.

– Я теперь не в настроении терпеливо выслушивать упреки, – сказал он, – а ничто другое в Англии меня пока не ожидает.

Его догадка была более чем справедливой, хотя раздавались эти упреки отнюдь не из уст англичан. Над очернением репутации Пюизе усердно работали его завистливые соотечественники, те самые люди, которые не могли бы сильнее подвести его даже в том случае, если бы они специально вознамерились изменить делу монархии.

В своем сообщении о кибронской катастрофе в Палате общин[108]мистер Питт сумел уверить аудиторию, по крайней мере в том, что за время кампании не было пролито ни капли английской крови, на что мистер Шеридан[109], выступавший от оппозиции, резко возразил: «Да. Но честь вытекает изо всех пор». Оскорбительная ложь, высказанная недальновидным политиком, вложила оружие в руки тех французских господ, которые шумели о том, будто Англия предала их, и Пюизе был орудием предательства.

Если бы Пюизе мог это предвидеть, возможно, он и отправился бы в Англию вместе с Кантэном, чтобы ответить на гнусную клевету. Но, не ведая о том, он счел своим долгом остаться во Франции.

– Кто знает, может быть представится еще одна возможность поднять страну. Я остаюсь здесь, чтобы воспользоваться ею. Я переправлюсь через Луару и вступлю в армию Шаретта. Если мне суждено остаться в живых, мы еще увидимся, Кантэн.

– Вы знаете, где меня искать, – ответил Кантэн. – Если вам понадобятся мои услуги, непременно зайдите ко мне.

– Ваши услуги! Как могу я брать, если не сумел ничего дать?

– Никто на свете не дал мне больше, чем вы. От вас я узнал, кто я такой, и вы дважды спасли жизнь, подаренную мне вами.

– Если вы рады этому подарку, то пусть так будет и впредь.

Они обнялись, стоя у ожидавшей Кантэна шлюпки, матросы налегли на весла, и рослая фигура с поднятой рукой, тающая в ночи, навсегда осталась в его памяти. Больше он никогда не видел этого неукротимого человека.

В очах души Кантэна образ Пюизе время от времени сменяло грациозное видение Жермены, какой она была во время их последней встречи в Кэтлегоне, перед тем как он выступил в нелепый поход в Редон, оно пробуждало в нем томление, смешанное с грустью и сознанием невосполнимой утраты.

Пюизе так много дал ему и жаждал дать еще больше, но слишком беспечный в том, что касалось вопрос чести, своим признанием он навсегда лишил его Жермены. Воспоминания о Жермене причиняли Кантэну боль, но он ни за что не расстался бы с ними, ибо тогда ему пришлось бы расстаться с воспоминаниями о ее нежности, а эти воспоминания, сказал он себе, осветят все его будущее, как реальность освещала прошедшие месяцы. Она дал себе обет, что все это был сон – сон учителя фехтования, который теперь проснулся и вновь стал учителем фехтования.

Близился вечер, когда Кантэн, никого не предупредив о своем возвращении, вошел в длинную, обитую деревянными панелями комнату, которой так гордился и к которой относился, как к своему королевству, пока не узнал об ожидающем его призрачном наследстве.

Его приветствовал вон стали, когда-то звучавший для него лучше всякой музыки. У О’Келли задержался последний ученик.

Старый Рамель, сидя на скамье у стены, надевал pointe d’arret на острие рапиры.

Увидев стоящего на пороге стройного худощавого Кантэна в длинном сюртуке бутылочного цвета, О’Келли опустил рапиру, сорвал с головы маску и, мгновенно забыв про ученика, тупо уставился на прибывшего, совсем как год назад.

– Ах! Это, действительно, вы, Кантэн?

– Собственной персоной и очень довольный, что наконец вернулся домой.

О’Келли и Рамель подскочили к Кантэну и принялись трясти ему руки, оба издавали нечленораздельные радостные восклицания, а Барлоу, тем временем явившийся невесть откуда, стоял рядом и на его лице, похожем на лицо священника, сияла широкая улыбка.

– Клянусь честью! Вот это возвращение домой! – сердце Кантэна радостно билось от оказанного ему приема.

– И вы больше не уедете? – спросил его О’Келли.

– Не уеду. Мои странствия заканчиваются там, где начались.

– Слава Всевышнему! Не только нас обрадует ваше возвращение.

Все же один из присутствующих был, пожалуй, не слишком обрадован. Ученик, беспардонно брошенный посреди зала, смотрел на них с высокомерным неудовольствием. Встретив его осуждающий взгляд, О’Келли рассмеялся.

– Ах, милорд, ну и повезло же вам! Здесь теперь сам хозяин, великий Кантэн де Морле. А если есть на свете человек, способный сделать из вас фехтовальщика, так это он.

Не скрывая легкого раздражения, его светлость удалился, и все трое уселись за стол в нише окна. Барлоу будто в добрые старые времена принес графины с вином, и О’Келли поведал Кантэну, как идут дела в академии. Она по-прежнему процветала, посетителей было много, главным образом англичан, которые, в отличие от безденежных французов, не забывали вовремя вносить плату за уроки. Клиентов-французов почти не осталось. Все эмигранты, способные держать шпагу, в начале лета отправились во Францию. Кантэну было известно, что немногие вернутся обратно. По причине их исхода академия перестала служить модным местом встреч эмигрантского общества.

– Но одна дама, известная вам по былым временам, на прошлой неделе два раза наведывалась сюда, узнать нет ли от вас каких-нибудь вестей. Мадемуазель де Шеньер, – на лице О’Келли появилось лукавое выражение. – Вы, может быть, помните ее.

Итак, история повторялась.

– Может быть и помню, – ответил Кантэн, чувствуя, что сердце у него забилось сильнее.

– Я так и думал, – сказал ирландец, и тема была исчерпана.

На следующее утро Кантэн принялся за работу, словно никогда и не прерывал ее. В ней он видел единственное средство унять боль, терзавшую его сердце.

В первую же неделю весть о возвращении господина де Морле облетела все клубы и кофейни Лондона, и в академии стали появляться его старые друзья, которые захаживали к нему пофехтовать в прежние времена, и новые ученики.

Но подобные свидетельства неуменьшающейся популярности, эти предвестники богатства, не приносили Кантэну радости, не излечивали от апатии, охватывавшей его по окончании дневных трудов.

О’Келли наблюдал за ним с тревогой и нежностью, но не решался нарушить его мрачную замкнутость.

Однажды ранним утром, когда О’Келли в фехтовальном зале ожидал первого ученика, а Барлоу приводил в порядок приемную, дверь открылась и на пороге появилась изящная дама в серой бархатной накидке. Сердце ирландца радостно забилось, и он бросился навстречу гостье.

– Ах! Входите, входите, мадемуазель. У меня есть для вас радостная новость. Он вернулся.

Жермена пошатнулась, и ее лицо побледнело.

– Вы хотите сказать, что он здесь? – голос девушки дрожал.

– Разве именно это я не говорю вам? Слава Всевышнему! Никак вы плачете?

Она смахнула слезы.

– От облегчения, О’Келли. Из благодарности. Я так боялась, что он не вернется. Когда… когда он приехал?

– Завтра будет две недели.

– Две недели! – удивление, замешательство, досада отразились на лице мадемуазель де Шеньер. – Две недели!

– Ровнехонько. Почему бы вам не подняться наверх и не застать его врасплох?

Из приемной в фехтовальный зал вошел привлеченный звуком голосов Барлоу.

– Пусть Барлоу передаст ему, что я здесь.

– Ах, так не годится. Он сидит в полном одиночестве за завтраком и хандрит. Своим появлением, мадемуазель, вы прогоните его хандру.

О’Келли провел Жермену через приемную и открыл дверь, ведущую на лестницу.

– А теперь, поднимайтесь. Белая дверь направо.

Возможно, она повиновалась только потому, что услышала про хандру Кантэна. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь и остановилась на пороге уютной, обитой белыми панелями комнаты, залитой утренним октябрьским солнцем.

Кантэн сидел за столом спиной к двери и, думая, что пришел Барлоу, не пошевелился.

На нем был темно-синий парчовый халат. Темно-каштановые с бронзовым отливом волосы, как и раньше, были аккуратно заплетены в косичку, голова задумчиво склонилась. Убранство стола – белоснежная скатерть, сверкавшие в лучах солнца хрусталь и серебро, ваза с поздними розами – все говорило об утонченном вкусе Кантэна.

Жермена задумчиво смотрела на молодого человека, и на глазах у нее выступили слезы. Наконец Кантэн пошевелился.

– Какого черта вы не закрываете дверь? – он оглянулся, увидел Жермену и вскочил на ноги.

Несколько мгновений он не сводил с нее глаз, на его побледневшем лице застыл испуг. Затем, словно придя в себя, он поклонился.

– Вы оказываете мне честь… маркиза.

Настала ее очередь испугаться. Шурша платьем, она подошла к молодому человеку.

– Но, Кантэн! Что это значит?

– Вам не следовало приходить сюда, – мягко ответил он.

– Не следовало? Лучше позвольте спросить, почему вы сами не пришли ко мне? Мне сказали, что вот уже две недели как вы вернулись.

– Я… я не знал, где вас найти.

– А вы искали меня?

– Я полагал, что это ни к чему.

Жермена нахмурилась.

– Из-за госпожи де Шеньер? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Вам известно, какой нынче месяц и год? Я совершеннолетняя, Кантэн, и могу распоряжаться собой.

– Примите мои поздравления, маркиза, – церемонно проговорил Кантэн.

– Маркиза?

– Маркиза де Шавере.

Она улыбнулась, стараясь скрыть боль и замешательство.

– Вы опережаете события, Кантэн. Вы еще не сделали меня маркизой.

– И никогда не сделаю, поскольку это не в моей власти. Вы уже маркиза де Шавере и титул принадлежит вам по праву.

– Я… я не понимаю, – ее взгляд просил его объясниться, что он и сделал.

– Произошла – как бы это сказать? – ошибка. Я не являюсь и никогда не являлся наследником Шавере. Я не Морле де Шеньер и хотя по-прежнему называю себя Морле, не имею права даже на это имя.

Жермена была слишком сообразительна, чтобы отчужденность Кантэна продолжала оставаться для нее загадкой. В ее глазах зажглись сочувствие и нежность.

– У кого хватило жестокости рассказать вам об этом? – спросила она, положив руки на плечи Кантэна.

– О том, что я самозванец.

Она покачала головой.

– Тот, кто в мыслях не имел обманывать других, не может быть самозванцем. А я давно убедилась, что вы никого не хотели обмануть.

У Кантэна было такое чувство, будто ему дали пощечину.

– Значит, вы все знали?

– Когда-то давным-давно я слышала об отвратительной скандальной истории.

– И ничего не сказали мне?

– К чему? О чем я могла сказать вам? Об оскорбительных сплетнях, основанных на предположениях, которые невозможно подтвердить, как бы справедливы они ни были? Разве могла я нанести вам такую рану? Самым важным для меня было то, что ваша совесть чиста и вы даже не подозреваете, что ваши притязания не столь справедливы, сколь неопровержимы в глазах закона.

Кантэн молча смотрел на Жермену, и в его взгляде удивление смешивалось с преклонением перед ней.

– Вы так и не сказали мне, каким образом вам стало все известно, – заметила она.

Кантэн осторожно снял руки девушки со своих плеч.

– Я заставляю вас стоять, – и он подвинул Жермене стул.

– Вы намерены и дальше держаться со мной так же официально?

Тем не менее она села, и Кантэн рассказал ей о последних событиях, которые произошли в Кэтлегоне.

– Теперь вы понимаете, – заключил он, – что хозяйка Шавере – вы.

– Вы смеетесь надо мной? Его последним владельцем по праву приобретения были вы. Теперь оно снова станет национальной собственностью, каковой и останется, попав в руки покупателя-республиканца. Не будем больше пререкаться из-за этого призрачного наследства. Если бы оно продолжало оставаться реальностью, вы со своей упрямой гордостью могли бы сделать его непреодолимой преградой между нами. Значит, слава Богу, что по воле провидения оно для нас не существует, – она встала и заглянула ему в глаза. – В Кэтлегоне вы дали мне торжественное обещание, клятву. Помните?

– Но то была клятва, данная тем, кто считал себя маркизом де Шавере, а не человеком, все владения которого, как заметил некогда ваш кузен Констан, всего-навсего владения маркиза де Карабаса.

Жермена сочла излишним продолжать спор. В ее распоряжении был более тонкий способ подчинить его своей воле, и она им воспользовалась. С обворожительной улыбкой на устах и всепобеждающей нежностью во взгляде она подошла к Кантэну и обвила руками его шею.

– И еще раз слава Богу, – сказала она, – что по воле провидения мне на роду было написано стать маркизой де Карабас.

 

Книга 3 Глава 10 Маркиз де Карабас — Рафаэль Сабатини

МСТИТЕЛЬ

Вновь прибывший, крепкий малый в мешковатых бретонских штанах, засаленной рубахе, зеленой вельветовой куртке и красном ночном колпаке, плотно сидевшем на русой голове, с изумлением уставился на Кантэна, и тот узнал в нем розовощекого Жоржа Кадудаля, который, как он думал, находится за много миль от Кэтлегона.

Несколько мгновений шуан и эмигранты в немом изумлении смотрели друг на друга. Затем Констан выпрямился во весь рост и свирепо спросил его.

– Что вам здесь надо? Зачем вы вернулись?

– Клянусь Богоматерью Орэ! Хорош прием брата по оружию! Зачем я вернулся? Чтобы привести к вам гостя. – Обернувшись, он сказал: – Войдите, господин граф.

Быстрые шаги, звон шпор по мраморным плитам и в дверях, заслонив проход, выросла высокая фигура в длинном черном рединготе.

Казалось, господа из полка «Верные трону» увидели перед собой призрак. Они и впрямь могли так подумать. Перед ними стоял не кто иной, как граф де Пюизе – человек, который согласно полученным ими достоверным сведениям бежал в Англию. За Пюизе шел Сен-Режан.

Граф широким жестом снял с головы круглую черную шляпу и с эффектной небрежностью бросил ее на стул. Теперь поля шляпы не скрывали его лица, и все увидели, что оно осунулось и посерело, хотя высокомерия в нем не убавилось ни на йоту. Пюизе театрально поклонился.

– Ваш покорный слуга, господа! – в его металлическом голосе звучала насмешка.

Граф медленно вошел в комнату; его глубоко посаженные глаза с любопытством рассматривали растянувшуюся на полу под окном группу.

– Чему я помешал? – он огляделся, словно ища ответа, но не получил его: те, кого он застал в библиотеке, продолжали смотреть на него с чувством близким к благоговейному ужасу.

Кадудаль протиснулся к окну.

– Господин маркиз! Так это вы звали на помощь?

– Разве я не похож на того, кому она нужна? – при приближении Кадудаля трое офицеров, державших Кантэна, отпустили его, и он сел. – Добрый вечер, господин де Пюизе. Вы спрашиваете, чему вы помешали? Как ни трудно в это поверить, но вы помешали военному трибуналу. – Поскольку Кантэна уже никто не удерживал, он встал и отряхнулся. – Вот эти господа вменяют мне в вину несоблюдение субординации. Кто-кто, а уж они-то прекрасно понимают, что это за преступление.

Пюизе обвел взглядом всех присутствующих.

– Военный трибунал. Очень кстати. Поскольку вы собрались здесь, то, возможно, займетесь и моим делом. Как сообщил мне мой друг Жорж Кадудаль, меня обвиняют в трусости и предательстве.

Никто из офицеров не осмелился ответить графу, испытывая неловкость под его презрительным взглядом.

– Итак, господа? – с наигранным смирением Пюизе развел руками. – Я здесь, перед вами. Кто из вас предъявит мне обвинения, на которые, как я догадываюсь, вы не скупились в мое отсутствие?

Наконец, Констан обрел голос и утраченную было наглость.

– Вам лучше знать, зачем вы находитесь в Кэтлегоне. Но если вы и впрямь намерены держаться столь же высокомерно, мы откроем вам глаза на вашу ошибку.

– Зачем я здесь? Во-первых, чтобы своим присутствием доказать, что я не бежал в Англию, как утверждают болтливые лгуны.

Тут Герниссак, усмотревший в словах Пюизе вызов, брошенный лично ему, смело выступил вперед.

– По крайней мере, вы не станете отрицать, что трусливо бежали с поля боя на английский флагманский корабль. Я видел это собственными глазами.

Вопреки ожиданиям, Пюизе не выразил возмущения.

– Вы не ошиблись. Я действительно отправился на флагманский корабль сэра Джона. Но не для того, о чем вы говорите. – (Стоявший за спиной графа Кадудаль презрительно рассмеялся). – Я выполнял свой долг, долг полководца, которому все изменили. Я отправился туда убедить сэра Джона ввести в действие английские корабли в последней надежде на то, что огонь их орудий предотвратит или по крайней мере уменьшит катастрофу, постигшую нас. И он вполне мог бы это сделать. Фрегат открыл огонь по республиканцам и уже почти остановил наступление их батальонов, когда господа, почитающие себя цветом французской нации, в очередной раз предали меня. Вопреки моему приказу стоять до последнего, они вступили в переговоры о капитуляции и прислали на борт фрегата требование прекратить огонь.

– Такова ваша версия? – усмехнулся Констан.

– Такова моя версия. На свою беду, как доказали последствия, эти господа на Киброне отказались выполнять мои приказы в тот самый час, когда я еще мог их спаси и, более того, привести к верной и легкой победе.

Ответом на объяснение Пюизе послужил презрительный смех.

– Вполне естественно, – спокойно продолжал он, – что вас забавляют последствия, которые возымели для дела короля и монархии бездарность, злая воля, пустое тщеславие и прямое предательство, – то есть единственные качества, которые вы, господа, проявили.

– И у вас хватает бесстыдства говорить о предательстве? – спросил Констан.

Пюизе посмотрел на него, и взгляд его холодных, пронзительных глаз сделался беспощадным.

– Я только подошел к вопросу о предательстве. Сейчас я покажу вам его плоды. То, что оно уничтожило меня, не так уж важно, – его тон стал разящим, как острие кинжала, – но то, что оно уничтожило планы, так долго вынашиваемые, планы, которые я годами совершенствовал, то, что оно обратило в ничто бесценную помощь, которой никто, кроме меня не мог добиться, от английского правительства, – трагедия, а расплата за нее – потеря монархии.

– Это вы и пришли сказать нам? – язвительно спросил Герниссак.

– Если так, – добавил Констан, – вы даром тратите время. Ваша речь не произведет на нас особого впечатления.

– Когда я скажу все, что намерен, то, возможно, произведет. Одна из причин, по которой я нахожусь здесь – желание доказать, что я не бежал в Англию, а остался в Бретани. Я мог бы бежать. Будучи на борту корабля сэра Джона Уоррена, мог бы вернуться вместе с ним. Но во Франции у меня были обязанности, которые надлежало выполнить. Оставалось выяснить подробности событий, чтобы дать в них отчет английскому правительству, если я когда-нибудь снова окажусь в Англии.

– Вот этому мы вполне верим, – Констан усмехнулся, и его смех поддержали еще два или три офицера.

Пюизе словно ничего не заметил.

– Я пять дней провел в Ванне – в самом логове льва, как вы могли бы сказать. Я был там, когда Сомбрей заплатил жизнью за свою наивную доверчивость при подписании капитуляции. С ними были и те, кто убедил его не подчиниться моим приказам, относясь к нашему предприятию, как к авантюре, заведомо обреченной на неудачу, в том числе и ваш брат, господин де Шеньер. Я видел, как их всех расстреляли. Общее число расстрелянных в Ванне, господа, около семисот человек.

Из уст собравшихся вырвался крик.

– Я вижу, описание этой бойни все-таки произвело на вас впечатление. Надеюсь, оно заставит вас – вас, собравшихся здесь проводить суд по обвинению в нарушении субординации, – задуматься над страшной виной тех, кто по глупости или злому умыслу позволил себе нарушить субординацию по отношению ко мне, главнокомандующему экспедицией, и допустил пролитие рек французской крови.

– Кто же в этом повинен больше вас? – крикнул Констан.

– Я здесь именно для того, чтобы сказать вам об этом.

– Пролитая кровь вопиет к небесам об отмщении, – пылко воскликнул Герниссак.

– К небесам? Да, без сомнения. Но и ко мне. Послушайте меня еще немного, господа. Здесь, среди вас, находится несколько офицеров из корпуса, который покинул Киброн под командованием шевалье де Тэнтеньяка, чтобы на рассвете шестнадцатого июля быть в тылу у Гоша, – Пюизе переполняло негодование, и его дрожащий от гнева голос заполнил все помещение, – то была последняя попытка исправить зло, причиненное несоблюдением субординации бездарным глупцом, и если бы ваш корпус выполнил полученный приказ, попытка эта могла бы увенчаться успехом. Вместо этого – трагедия Киброна, разгром Королевской католической армии и бойня в Ванне. Чего, я спрашиваю, заслуживают те, кто в этом повинны?

Пюизе окончательно подчинил всех своей воле. Даже язвительный Герниссак сжался под огненным взглядом, который заставлял каждого из них чувствовать себя не только обвиняемым, но и виновным.

– Пока там, на Киброне, мы с глупой доверчивостью рассчитывали на вас, вы веселились здесь, в этом самом доме, куда теперь вернулись, как собаки к своей блевотине.

В ответ на подобное оскорбление послышался возмущенный ропот.

– Не лаять на меня! – громовым голосом крикнул Пюизе, заставив всех смолкнуть. – Пока мы готовились к бою, не сомневаясь в том, что вы, верные данному слову, находитесь на пути к отведенным вам позициям, вы здесь пировали, танцевали и ухаживали за женщинами, собранными вам на усладу изменницей-шлюхой, чтобы ввести вас в обман.

Здесь Констан нарушил оцепенение, в которое поверг его сторонников праведный гнев Пюизе и проснувшееся в них чувство – стыда.

– Думаю, мы уже достаточно наслушались. Коли вам так много известно, может быть, вы знаете и о том, что Тэнтеньяк мертв. Очернять его память, какая гнусность!

– Я говорю не о Тэнтеньяке. Это была верная, преданная душа. Столь же преданная, сколь и отважная. Если бы он остался в живых, приказ был бы выполнен.

– Тогда вы имеете в виду Белланже. Он тоже убит.

– Вашей собственной рукой. Мне все известно. Итак, он не может ответить за свое предательство. Но вы, господин де Шеньер, вы ответите.

– Я? – темные глаза Констана расширились. Он побледнел.

– Неужели я удивил вас? Не ваше ли возмутительное нарушение субординации по отношению к Тэнтеньяку, когда вы увели с собой три тысячи человек, ослабило его корпус перед нападением республиканцев, во время которого он был убит? Разве не эти события сделали невозможным своевременное прибытие ваших отрядов в Плоэрмель?

От язвительности Констана не осталось и следа. Его захлестнуло ощущение близкой беды и внезапный страх перед величественным человеком, который воплощенным возмездием стоял перед ним. Он попробовал оправдаться, но глаза его бегали по сторонам, а голос срывался.

– Я был введен в заблуждение лживым известием, будто солдаты Груши окружили в Редоне вандейцев господина де Шаретта.

– Как можно ввести в заблуждение солдата, который знает свой долг и у которого есть точный приказ?

– Вы меня не запугаете, – Констан весь напрягся, то, что я сделал тогда, я сделал бы снова в подобных обстоятельствах.

– Вы смеете говорить так, зная, что последствием вашего бунта явились гибель армии и бойня в Ванне?

– Вы сваливаете на меня ответственность за это? – дерзко спросил Констан. К нему вернулся прежний пыл и, правда в меньшей степени, присутствие духа. – Хотите сделать меня козлом отпущения за ваше предательство и бездарность? Не удастся, господин де Пюизе. Я действовал так, как мне подсказывала честь.

– Честь! – презрительно повторил Пюизе. – И вы еще говорите о чести. Честь! Ха! А чем вы здесь занимаетесь? Использовав всевозможные способы, – а вы прибегали к самым разным, – чтобы убрать с дороги человека, стоящего между вами и правом наследования титула и имений маркиза де Шавере, вы устраиваете эту комедию с военным трибуналом и предоставляете простакам, обведенным вами вокруг пальца, убить его ради вас.

В ответ на эти слова не раздалось ни одного звука. Офицеры, которые могли бы воспринять их, как очередное оскорбление, молчали. Обвинение графа поразило их: многие вспомнили свои собственные подозрения, что дело, вынесенное на суд, носит сугубо личный характер, подозрения, о которых они забыли в пылу политических страстей, разбуженных Герниссаком. Все обратили взгляды на Констана, чтобы увидеть, как он примет тяжкое обвинение, предъявленное ему господином де Пюизе.

Констан, бледный, вытянувшийся в струну, нервно сжимал и разжимал опущенные по бокам руки.

– Вы лжете, сударь. И я докажу это, – сказал он. – После смерти моего брата Армана никто не стоит между мною и наследством. И уж, конечно, не бастард, который выдает себя на сына Бертрана де Шавере.

Губы Пюизе сложились в улыбку.

– Он делает это столь успешно, что вы считаете необходимым его убить. Но вы заставляете меня вернуться к разговору о чести. Прежде всего меня интересует воинский долг и то, то ваше пренебрежение им привело к невосполнимым потерям. За это вы должны заплатить, господин де Шеньер. Я здесь для того, чтобы получить с вас сполна.

– Заплатить! – в мгновение ока лицо Констана утратило всякое выражение. Однако он попытался скрыть страх под маской бахвальства и рассмеялся. – Господа, вы слышите этого краснобая, этого подлого изменника, состоящего на службе у Питта.

Но то был холостой выстрел: Пюизе вынул пулю из его пистолета. Констан не получил поддержки, на которую рассчитывал.

– Оставьте мои грехи в покое, – повелительно сказал граф, – я отвечу за них в надлежащее время и в надлежащем месте. Теперь же вы ответите предо мной.

– Я не намерен отвечать перед вами. Я не на суде.

– Возможно в нем нет необходимости. Вы уже осуждены и вам вынесен приговор. Вспомните, что сказал вам Тэнтеньяк перед тем, как вы увели за собой взбунтовавшихся шуанов. Напомните ему слова шевалье, Жорж.

Кадудаль с готовностью выполнил просьбу Пюизе:

– «Если вы вернетесь живым, я отдам вас под трибунал и расстреляю».

Страх проник в самую глубину души Констана, и кровь отлила от его смуглого лица. Но в последнее мгновение он вспомнил, что численный перевес на его стороне и почерпнул мужество в уверенности, что «Верные трону», вне зависимости от того, прав он или виноват, будут сражаться за него. К нему быстро вернулось все его высокомерие.

– Вы на редкость бесстрашны, если пришли сюда, чтобы грозить мне, – заявил он, – столь же бесстрашны, сколь я терпелив. Что бы я ни совершил, я, как и вы, отвечу за это в надлежащее время и в надлежащем месте.

– Именно это я и имею в виду, – ответил Пюизе и добавил: – Это время – сейчас, а место – здесь.

– Вам, видимо, угодно шутить. Я отвечу перед теми, кого считаю ровней себе. Я не признаю вашу власть.

– Вы очень точно определили суть своего проступка. Проступка, из-за которого погибло несколько тысяч человек.

– Послушайте, господин де Пюизе! Хватит! Я вынужден просить вас немедленно удалиться и покинуть Кэтлегон. И почитайте за счастье, что я позволяю вам это.

Стоявший за спиной Пюизе Кадудаль громко рассмеялся.

– Ну и петух! Да как кукарекает! Силы небесные!

Пюизе на шаг приблизился к Констану.

– Господин де Шеньер, я прибыл в Кэтлегон, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный вам шевалье де Тэнтеньяком.

Шок, вызванный последними словами графа, вывел офицеров из оцепенения. Все повскакали со своих мест, в библиотеке поднялся шум. Ла Марш, Дюмануар и Герниссак окружили Констана, словно желая защитить его, тогда как Ла Уссэ дрожащим от возмущения голосом высказал то, что было на уме у его коллег.

– Господин де Пюизе, существует предел, до которого мы можем сносить вашу дерзость. Какой бы властью вы ранее не обладали в Королевской католической армии, ей давно пришел конец, – он встал со стула. – Я требую, чтобы вы удалились. Предупреждаю: если вы хоть немного задержитесь, вам несдобровать.

Гневный ропот, поднявшийся после слов Ла Уссэ, возвещал приближение бури. Пюизе повернулся к Кадудалю.

– Мне несдобровать. Каково, Жорж? – воскликнул он и пожал плечами. – Разговаривать больше не о чем.

– Хорошо, что вы, наконец, это поняли, – крикнул Герниссак, вновь обретя язвительность, которой тут же было суждено угаснуть.

Кадудаль подошел к двери, распахнул обе створки, и господа эмигранты к своему ужасу и негодованию увидели, что вестибюль до отказа забит вооруженными шуанами. По знаку Кадудаля примерно с полдюжины из них вошло в библиотеку.

– Вот ваш человек, – сказал им Кадудаль, указывая на Шеньера.

К потолку взлетели яростные восклицания: «Измена!», «Предательство!». Засверкали шпаги, и эмигранты, окружив Констана, заняли оборонительную позицию.

Но теперь Кадудаль принял командование на себя.

– Если вам дорога жизнь, – сказал он, – никакого сопротивления или мы вырвем его от вас штыками.

Стоявший позади группы эмигрантов господин де Соссюр, молодой офицер, попытался открыть окно и бежать. Он крикнул своим товарищам, чтобы те задержали бандитов, пока он не приведет на выручку полк.

– Вы вызовете напрасное кровопролитие, – флегматично предупредил его Кадудаль. – Я привел с собой три сотни морбианцев. Прибавьте к ним людей Сен-Режана и выйдет, что на каждого из вас приходится двое наших.

Однако непродолжительное сопротивление все же имело место, и чтобы подавить его, в библиотеку ворвалось еще несколько шуанов. Если бы не вмешательство Пюизе, они дали бы волю ярости, которую в них давно разжигало тщеславное высокомерие союзников. Но по приказу графа они пустили в ход не штыки, а приклады мушкетов. Тонкие шпаги были выбиты из рук эмигрантов и сломаны. Нападающим удалось вырвать Констана из рук его защитников, среди которых имелась не одна разбитая голова, в то время как лишь один шуан вышел из схватки слегка поцарапанным.

Они протащили своего обмякшего и дрожащего пленника мимо Пюизе. Высокий и стройный, в черном сюртуке в обтяжку, он спокойно наблюдал за схваткой. Кантэн стоял рядом с ним.

Холодный, неумолимый, исполненный брезгливого презрения Пюизе дал знак увести несчастного.

– Вы знаете, что делать, Жорж.

– Боже мой! Боже мой! – кричал охваченный ужасом Констан. – Неужели меня убьют? – его глаза вылезли из орбит, оливковая кожа приняла зеленоватый оттенок, на низком лбу блестел пот.

– Мы привезли с собой священника, – неумолимо проговорил Пюизе, – он даст вам то единственное утешение, которое справедливость позволяет вам предоставить.

– Справедливость! – неистовствовал обреченный. – Чудовище! Убийца! Ты выбрал удобный предлог, чтобы скрыть свой позор. Ты убиваешь меня, чтобы самозванец, бастард, который всегда был твоим орудием, спокойно получил не принадлежащее ему наследство, – затем он диким голосом громко воззвал к Кадудалю: – Кадудаль! Ты, по крайней мере, честен. Неужели ты станешь соучастником этого злодейства? Если да, то ты заплатишь за него, как заплатит и этот негодяй. За него тебя станет преследовать каждый француз, считающий себя благородным человеком. Не думай, что тебе удастся избежать их мщения.

– Кончайте! – вот все, что ответил Констану шуан и, махнув рукой, приказал своим людям увести пленника.

Но Констан продолжал отбиваться.

– По крайней мере, хоть выслушай меня, прежде чем вы отягчите свою душу убийством. Этот злодей хочет убить меня из-за Морле самозванца, который присвоил себе имя маркиза де Шавере, бастарда, который хочет отнять у меня мое наследство. Это правда, Кадудаль. Я клянусь в этом пред лицом смерти. Пред лицом смерти, слышишь? Я смогу убедить тебя, если только ты меня выслушаешь.

Констана дотащили до двери, а он все еще буйствовал и вырывался. Его недавние сподвижники стояли за шеренгой шуанов и смотрели на них с с бессильным гневом.

Кантэн крепко сжал руку Пюизе.

Буйство Констана, его клятва «пред лицом смерти» подействовали на Кантэна самым неожиданным образом, – он вдруг ощутил нечто близкое к благоговейному страху. Словно внезапно прозрев, он ясно увидел глубины, о существовании которых до сих пор не подозревал. Подумал о загадочных обстоятельствах своего детства и воспитания в Англии, о матери, вырастившей его на чужбине в неведении его положения и титула, о странной просьбе Жермены не предъявлять права на Шавере, о том, как она при этом глядела, вспомнил портрет Бертрана де Шеньера и испытал подлинное потрясение при мысли о возрасте, в котором предполагаемый отец зачал его.

– Подождите, сударь, – попросил Кантэн, – ради Бога, подождите. Позвольте мне услышать, что он хочет сказать. Пусть он объяснится.

– Он объяснится перед взводом стрелков, – Пюизе не шелохнулся.

– Но если правда, что…

– Успокойтесь. Какое мне до этого дело? – негодование, звучавшее в голосе графа, поразило Кантэна. – Я привожу в исполнение приговор, вынесенный Тэнтеньяком. Наказываю единственного оставшегося в живых виновника трагедии Киброна.

Так и оставив Кантэна без ответа, Пюизе подошел к шеренге шуанов и через их головы обратился к сбившемся в кучу эмигрантам.

– Господа, вам больше нечего здесь делать. Полк «Верные трону» прекратил свое существование. Клич: «Спасайся, кто может» уже прозвучал. В Кэтлегон с минуты на минуту могут нагрянуть санкюлоты, а к вечеру здесь не будет ни одного шуана, чтобы защитить вас. Вам остается разбиться на небольшие группы и постараться как можно скорее покинуть Францию. Правда, вы можете перебраться через Луару и присоединиться к армии господина де Шаретта, которая еще не сложила оружие, – он дал шуанам знак расступиться. – У меня нет ни малейшего желания задерживать вас, господа. Вы совершенно свободны.

Судя по тону графа, то был приказ. Однако Ла Уссэ с видом оскорбленного достоинства выступил вперед.

– Господин де Пюизе, если вы будете упорствовать в своем намерении, вам придется ответить за то, как вы поступили с господином де Шеньером. Я призову вас к…

– Сударь, вы даром тратите свое и мое время. Будьте довольны и благодарны, что с теми, кто состоял в штабе господина де Шеньера, не поступили так же. Будьте благодарны, что я не призвал всех вас к ответу за то, что вы здесь делали, когда я прибыл. Ступайте, господа.

Ла Уссе сжал губы, поднял брови и в бессильном гневе разведя руками, направился к двери. Остальные последовали за ним, поддерживая троих пострадавших в короткой схватке товарищей.

 

Книга 3 Глава 11 Маркиз де Карабас — Рафаэль Сабатини

СЫН МАРГО

В просторной, заставленной книгами комнате, из которой только что все вышли, Кантэн обратил на Пюизе серьезный, почти испуганный взгляд.

– Господин граф, я желаю знать… Вы послали Констана де Шеньера на расстрел за то, что он изменил долгу, или за то, что здесь происходило, когда вы прибыли?

Прежде чем ответить, Пюизе, заложив руки за спину, подошел к окну и вернулся обратно.

– Какое это имеет значение, если он заслуживает смерти и за то, и за другое, – ответ графа звучал весьма уклончиво.

– Вы слишком легко об этом говорите, – упрекнул собеседника Кантэн.

– Черт возьми! Откуда такая заботливость? Господин де Шеньер не раз покушался на вашу жизнь. Был Буажелен, был Лафон, не сомневаюсь, были и другие, менее заметные. Для Шеньера пришел час расплаты.

– Вас, сударь, никто не просит платить мои долги, – с внезапной горячностью возразил Кантэн, – я не потерплю этого.

Пюизе поднял брови, в его взгляде зажглась ирония.

– Пусть так. Его расстреливают за нарушение субординации.

– Вы так говорите. Но убеждаете меня в обратном.

– Убеждаю?! Я?

– Ваш голос, ваше отношение… Ах, да и все то, что случилось в прошлом.

– Вы, конечно, имеете в виду покушения на вашу жизнь.

– Я имею в виду совсем другое. Прежде всего то, о чем он говорил, поклявшись «пред лицом смерти». Неужели он хотел бы предстать пред Создателем с лживой клятвой на устах? Или вы полагаете, что я соглашусь, чтобы этого человека расстреляли ради моей выгоды?

– Вы предпочитаете, чтобы он жил ради вашей погибели? Очень благородно. Но повторяю вам: его расстреливают за нарушение субординации, – Пюизе подошел ближе к Кантэну и положил руку ему на плечо. – К чему мучить себя, дитя мое?

– Здесь много, так много такого, что касается лично меня, – в голосе Кантэна звучала глухая обида, – чего я не понимаю, о чем, порою, лишь смутно догадываюсь. Я попытаюсь узнать правду, которая кроется за ненавистью ко мне моих кузенов.

– Разве это так трудно понять? Ведь люди есть люди. Шавере одно из самых завидных владений во Франции или, во всяком случае, станет таким, когда вернутся спокойные времена. Людям, которые всегда считали себя его наследниками, не легко потерять его.

– Считали себя наследниками? Разве они не знали о моем существовании?

– Возможно и не знали.

– Ах! Но только в том случае, если моя матушка скрывала его, как скрывала от меня, что я наследник Шавере. Почему? Зачем матери лишать собственного сына принадлежащего ему наследства? Я знаю только один ответ.

– И какой же? – жестко прозвучал вопрос Пюизе.

– Она знала, что он не имеет на него прав. Если это так, то Констан говорил правду. Я самозванец, маркиз смеха ради, маркиз де Карабас, как когда то давно он меня назвал.

– Ба! И вас так легко ввести в заблуждение подобным утверждением? Разве у вас нет доказательств? У вас есть свидетельство о браке вашей матери с Бертраном де Шеньером и свидетельство о вашем рождении, имевшем место в Шавере.

– Если бы это было все. Но есть некоторые факты, которые ставят эти документы под сомнение. Моему отцу… Когда Бертран де Шеньер женился на моей матери, ему было семьдесят четыре года, а ей всего двадцать. Я родился еще через семь лет, когда ему было за восемьдесят.

– Ну и что из того? Вы родились в браке. С точки зрения закона ваши права на наследство неоспоримы.

– С точки зрения закона, да. Но мне говорили, что именно поэтому Шеньеры пытались оспорить их иным способом.

Рука Пюизе упала с плеча Кантэна. Он отступил на шаг и взглянул на молодого человека из-под нахмуренных бровей.

– С каких пор вас занимают такие мысли?

– С тех пор, как я услышал клятву Констана, которую он дал перед тем, как его выволокли отсюда.

– Пустое. Чего стоит клятва этого малого? В чем может он поклясться? В предположении, в подозрении вроде тех, которые занимают и вас? На основании такого предположения эти Шеньеры тем или иным способом убили бы вас. А вы настолько мягкосердечны, что считаете необходимым оправдать их, даже если для этого придется поставить под сомнение доброе имя вашей матушки.

– Вам известна причина, которая могла бы побудить мою матушку бежать из Шавере после смерти Бертрана и скрываться в Англии?

Возможно Пюизе и понял, что вопрос был чисто риторический, но отнюдь не по этой причине он не оставил его без ответа.

– Боже мой! Разве не ясно? Чтобы увезти вас подальше от той самой мстительности, которая преследовала вас, едва вы стали наследником Этьена де Шеньера.

Удивленный Кантэн уставился на Пюизе.

– Вы полагаете?

– Не полагаю, а знаю. Вам следовало бы помнить, что, как я вам говорил, в то время я служил в анжерском гарнизоне и был близко знаком с Ледигьерами. Именно поэтому, Кантэн, я при первой же нашей встрече проявил к вам глубокий интерес. Именно поэтому я так хотел подружиться с вами или, по крайней мере, быть вам другом. А теперь слушайте.

Пюизе отвернулся и, меряя длинными медленными шагами комнату, начал рассказ.

– Старик Ледигьер служил управляющим у маркизов Шавере. Он был честолюбивым негодяем, который пожертвовал дочерью для удовлетворения своих суетных интересов. Семидесятилетнему Бертрану де Шеньеру, страдавшему ревматизмом и подагрой, в последней вспышке сластолюбия, которое он никогда не умел сдерживать, приглянулась ваша матушка. Ее хитрый, бдительный родитель понял, что ему предоставляется возможность сделать ее знатной дамой. Он взялся за дело с такой дьявольской ловкостью, что вскоре к негодованию своего семейства старый Бертран женился на девушке.

Кантэн сидел на стуле и, опершись локтями о колени и поддерживая рукой подбородок, внимательно слушал. От него не укрылась пронзительная горечь в словах и тоне Пюизе, словно собственный рассказ не оставлял графа равнодушным.

– По причине плохого здоровья Этьена Гастон де Шеньер, племянник Бертрана, уже давно считал себя наследником маркиза. Его брат Клод, отец Жермены де Шеньер, в самую последнюю минуту попытался расстроить свадьбу. Но несмотря на старческое слабоумие Бертран был не тем человеком, который позволял себе перечить; кроме того при нем почти всегда находился старый дьявол Ледигьер, направлявший все его действия.

Потом Гастон, отец Армана и Констана, никогда не упускал случая унизить и оскорбить молодую маркизу. Он ясно давал ей понять, что ее ждет, когда он станет маркизом де Шавере и главой семьи. Учитывая возраст и хвори Бертрана, он был уверен, что этот союз не даст отпрыска, который мог бы встать на его пути к наследству. Когда через семь лет ваше появление на свет разрушило его планы, вся округа звенела от обуявшего его гнева. Он в ярости отправился в суд и потребовал, чтобы младенца объявили незаконнорожденным. Судьи признались, что они не в силах вмешаться. Тогда Гастон подал прошение королю. Результат был тот же. Вне себя от такого отпора, он на каждом шагу объявлял, что сам восстановит справедливость, в которой ему было отказано.

До сих я говорил о том, чему сам был свидетелем. Об остальном могу говорить на основании того, о чем узнал позднее. Мой полк был послан на Антильские острова, и я отправился вместе с ним. Не нужно обладать богатым воображением, чтоб представить себе, какие тяжелые времена наступили вскоре для вашей матушки. Все это длилось четыре года. Затем Бертран умер, и она лишилась последней защиты, старик Ледигьер тоже был в могиле. Ужас перед тем, что могут сделать Гастон и его сыновья, Арман и Констан, тогда уже подростки, окончательно сломил ее дух и она решила увезти вас подальше от них и спрятаться.

Пюизе остановился и немного помолчал, прежде чем закончить рассказ.

– Их отношение к вам после смерти Этьена доказывает, что злоба, которая заставила ее бежать, по-прежнему жива в доме Шеньеров.

Наступило молчание. Пюизе вновь машинально заходил по комнате. Его лицо было задумчиво, голова склонилась на грудь, словно он вглядывался в оживленное им прошлое. Наконец Кантэн заговорил.

– Вы удивительно хорошо осведомлены.

– Так уж вышло.

– И все же в вашем рассказе есть пропуски.

– Естественно.

– Хотите послушать, чем их заполняет мое воображение?

Граф повернулся и пристально посмотрел Кантэну в глаза, затем легким движением руки предложил ему продолжать.

– Когда в те первые бездетные годы замужества маркизе, моей матушке, дали понять, что ее ждет, когда она овдовеет, а это должно было случиться в самом недалеком будущем, она могла решить, что единственный способ защититься от их злобы и не дать себя вышвырнуть вон – это завести ребенка. Она вполне могла предположить, что как мать следующего после Этьена наследника, следующего маркиза, даже овдовев, она будет в безопасности.

В утверждении Кантэна звучали вопросительные ноты, он помедлил, словно ожидая ответа, и взглянул на Пюизе. Но ответа не последовало, и он продолжал:

– Не трудно предположить, что у нее был возлюбленный одних с ней лет, возможно, даже тот, с кем ее разлучило проклятое честолюбие ее отца. Вы не согласны?

– Продолжайте, продолжайте, – отрывисто попросил Пюизе.

– Родился ребенок. Сын, которого так страстно желали. Но события, последовавшие сразу за его рождением показали, как жестоко она ошиблась в расчетах. Итак, как в мне говорили, после смерти Бертрана де Шеньера она осталась совершенно беззащитной и была вынуждена все бросить ради спасения ребенка от злобы Шеньеров, обмануть которых оказалось не так просто, как она полагала.

Кантэн замолк и внимательно посмотрел на Пюизе. Пока молодой человек говорил, граф не шелохнулся.

– Не кажется ли вам, сударь, что все могло случиться именно так? – спросил Кантэн.

– Я… я думаю, нечто подобное могло случиться, – впервые за время знакомства с этим самоуверенным человеком Кантэн заметил в нем признаки нерешительности.

Кантэн подался вперед, и его следующий вопрос прозвучал резко, как удар хлыста.

– Вы знаете, что так оно и было?

Смертельная бледность постепенно залила изможденное лицо графа.

– Да. Знаю, – ответил он.

Кантэн поднялся со стула: они долго в молчании смотрели друг на друга, и во взгляде каждого из них светилось чувство, близкое к ужасу. В этот миг Кантэн разгадал тайну неуловимого сходства Пюизе с тем, кого он когда-то видел. Теперь он твердо знал, что видел это лицо в своем собственном зеркале.

– Вы, конечно, хотите сказать, что вы – мой отец, – он сам удивился странной хрипоте своего голоса.

Лицо Пюизе исказилось, будто его ударили. Он шумно вздохнул и сжал руки.

– О, Господи! – но самообладание тут же вернулось к нему. – Отрицать бесполезно, – признался он, опустив голову.

– Ваше признание многое объясняет, – спокойно заметил Кантэн, – только уверенность в том, что я сын Бертрана де Шеньера, не позволила мне заподозрить это раньше.

И тут стекла в окнах библиотеки дрогнули от мощного ружейного залпа.

– Что это было? – вскрикнул Кантэн.

– Конец последнего претендента, стоявшего между вами и наследством Этьена де Шавере. – Пюизе был страшен в своей невозмутимости.

– Боже мой! – в глазах Кантэна застыл ужас. – Именно поэтому вы и приказали его расстрелять? Да или нет?

– Поверьте, я бы не остановился перед этим, – в голосе графа звучало презрение, – но в том не было необходимости. Я исполнил приговор, вынесенный Тэнтеньяком. Запом-ните это. Глупец заплатил жизнью за проступок, в результате которого погибли тысячи людей и загублено великое дето.

– Если бы я мог вам верить! – голос Кантэна срывался от горя и возмущения. – Если бы я мог вам верить! Но теперь уже ничего не изменишь.

– Что вас так беспокоит, черт возьми? Вы здесь ни при чем. Можете спать со спокойной совестью. У меня достаточно широкие плечи, чтобы снести и такую ношу. Будьте довольны, что теперь никто не станет оспаривать у вас титул, господин маркиз.

– И вы смеете так говорить? Смеете шутить надо мной, зная, что я не имею на него никаких прав?

– Вы ошибаетесь. Вы имеете все права. Законное право, которое никто не может оспорить, моральное право, заслуженное страданиями вашей матушки.

Кантэн усмехнулся и махнул рукой, словно желая что-то отбросить от себя.

– Я сын человека, который устранил последнего законного Шеньера, чтобы освободить место для самозванца. Разве я когда-нибудь об этом забуду? – и он со страстью продолжал: – Сударь, вы проявили бы ко мне большую справедливость, рассказав обо всем, когда впервые посетили меня в Лондоне. Вам не следовало полагать, что я пошел в своих родителей. Вам следовало бы помнить, что я, возможно, не лишен такого качества, как честность.

Пюизе вздрогнул от насмешки Кантэна, но на его плотно сжатых губах почти сразу заиграла ироничная улыбка.

– Пожалуй, мне следует вами гордиться. И не столько за честность, которой вы похваляетесь, сколько за проявленную вами суровость. И то и другое прекрасные, достойные мужчины качества. Но неужели все сделанное ради того, чтобы вы стали маркизом де Шавере, необходимо отбросить? В конце концов, разве вы не хозяин Шавере по праву приобретения? Вы забыли? Или этого недостаточно для вашей неподкупной честности?

– До тех пор, пока жив хоть один Шеньер, недостаточно, – тон Кантэна не допускал возражений.

Брови Пюизе нахмурились, в глазах отразилась боль. Его взгляд огненной стрелой проникал в душу Кантэна.

– Ай, ай! С вами не сладишь, – он рассмеялся на сей раз без горечи. – Наверное, я был рожден для разочарований, – пожаловался он, – все, к чему я ни прикоснусь, гибнет. Ни один человек не трудился более упорно, не строил планов более продуманно, не сражался более бесстрашно.

Однако каждому моему начинанию препятствовала случайность, и она приводила меня к краху, – Пюизе снова зашагал по комнате. – Разочарование было моим уделом с того самого дня, когда я стал свидетелем того, как вашу мать, которую я обожал, принудили к отвратительному браку с дряхлым Шавере. Через вас я хотел отомстить за нее, мне казалось прекрасной местью – вернуть вам положение, для которого вы были рождены и которого она лишила вас из страха за вашу жизнь. Я лелеял надежду, что она смотрит на нас с небес, чувствует, что обидчикам воздано по заслугам за ее страдания, и благословляет меня за то, что я был вам настоящим отцом, за то, что я берег и направлял вас на пути к получению наследства, купленного ею такой дорогой ценой. С тех пор как я случайно нашел вас, вы были моей путеводной звездой. Даже сегодня, Кантэн, мой долг по отношению к вам – главная причина того, что я нахожусь здесь. Наказание Констана де Шеньера не более чем совпадение. Меня привело сюда известие о том, что вы здесь, и надежда быть вам полезным, пока я еще обладаю властью. Мой своевременный приезд говорит о моих благих помыслах.

Кантэн опустил голову.

– Да, да… Если бы не вы… мишенью для этого залпа послужил бы я.

– Я утешаюсь этим и виню себя за неудачи во всем остальном. Я слишком много говорил, слишком многое принимал на веру. Мой рассудок застал меня врасплох, мои чувства ослабили мою волю, искушение погубило меня. Противостоять искушению и не признать себя вашим отцом, когда вы потребовали от меня ответа, было выше моих сил. А что сделали бы вы на моем месте, Кантэн? С меня строго спрошено. Я сам с себя строго спрашиваю. Но преподать мне урок твердости выпало на долю моему сыну.

– Видит Бог, вы несправедливы ко мне, сударь, – у Кантэна срывался голос, и то, что он мог сказать, так и не было сказано. Он подошел к Пюизе, протянул ему руку и в следующий миг граф сжимал его в мощных объятиях.

– Сын! Сын! – рыдал глубокий, звучный голос. – Сын Марго!

 

Книга 3 Глава 9 Маркиз де Карабас — Рафаэль Сабатини

ВОЕННЫЙ СУД

В тот же вечер Кантэн разыскал Констана де Шеньера, чтобы сообщить ему новости о госпоже де Шеньер. Им двигал сердечный порыв, желание унять тревогу, которую по его представлениям должен испытывать сын за судьбу матери, и принести добрые вести, чтобы хоть немного утешить скорбь, в которую повергло Констана сообщение о смерти брата.

По возвращении в Кэтлегон Констан проявлял все признаки умственного и физического вырождения. Предаваясь постоянным размышлениям о катастрофе, в которую его собственное безрассудство внесло немалую лепту, не имея ни определенной цели, ни планов на будущее, и даже не желая задуматься над ними, он сильно пил и оттого с каждым днем становился все более властным и заносчивым.

Он бросил на вошедшего Кантэна злой взгляд и сразу же прервал его.

– Значит, вы имели наглость переписываться с моей кузиной?

– Если желаете, мою наглость мы обсудим позднее. А сперва выслушайте новость, с которой я пришел. Она касается вашей матушки.

Они были вдвоем в библиотеке, уже служившей подмостками для нескольких роковых сцен; теперь комнату покрывала пыль, везде царил беспорядок, внесенный за последние недели чуждыми ее стенам обитателями. Обломки мраморных бюстов, несколько дней назад сброшенных с пьедесталов, валялись там, где упали, обюссонский ковер был испещрен грязными следами. Сломанное кресло времен Людовика XV золоченого дерева с парчовой обивкой опрокинулось на бок. Книги, снятые эмигрантами с полок скуки ради, лежали там, куда их забросили небрежные читатели. Вся комната являла собой олицетворение нравственного состояния людей, ее создавших. Ее некогда изящное, уточненное величие не устояло перед развращающей силой ударов судьбы.

Облик самого господина де Шеньера тоже претерпел сходные перемены. Растрепанный, неряшливо одетый, в расстегнутом желтом шелковом жилете, залитом вином, с засаленным, измятым шейным платком, этот крупный, смуглый мужчина являл собой картину полного распада.

Он облокотился о большой письменный стол, и его налитые кровью злобные глаза уставились на стоящего перед ним стройного, подтянутого человека.

– Какое отношение вы имеете к моей матери?

– Никакого. Но вы, полагаю, имеете к ней некоторое отношение, – Кантэн вкратце, Чтобы поскорее уйти, передал ему полученные известия.

Выражение облегчения, мелькнувшее было в глаза Констана, тут же сменилось ухмылкой.

– Значит, мы пали настолько низко, что обязаны жизнью проститутке.

– Безопасность вашей матушки должна быть для вас важнее, чем средства, которыми она достигнута.

– Ах! Вы еще будете учить меня? – густые черные брови зловеще поползли вверх. – Вы даже не понимаете, насколько вы самонадеянны. Ну, да ладно. Я признателен вам, сударь, за новости, хотя многое в них мне не по вкусу.

Кантэн улыбнулся.

– Во мне вам тоже многое не. по вкусу, а посему вы испытаете облегчение, узнав, что вечером я уезжаю из Кэтлегона.

Глаза Констана расширились от удивления, потом зажглись злорадством.

– С чьего разрешения, сударь?

– Разрешения? Разве оно все еще необходимо?

– Вы, кажется, делаете вид, будто забыли, что здесь командую я?

Вопрос не удивил Кантэна. Последние дни Констан часто разражался тирадами по поводу своей власти и тем упорнее настаивал на ней, чем эфемерней она становилась.

– В конце концов, это становится утомительным, – спокойно проговорил Кантэн. – Кем вы командуете? Горсткой беженцев?

– Вы слишком дерзки, но это вам не поможет.

Не видя смысла продолжать разговор, Кантэн пожал плечами, повернулся и пошел к двери. Но Констан, словно преследуя ускользающую добычу, бросился за ним. Он догнал Кантэна, когда тот уже переступил порог и схватил его плечо.

В дальнем конце вестибюля прохаживалось несколько офицеров, трое или четверо выздоравливающих расположились на скамье у входной двери.

– Напоминаю вам, – орал Констан, – что несоблюдение субординации – преступление для солдата.

– В самом деле? – с иронией спросил Кантэн. – Я и не подозревал, что вы об этом догадываетесь. Не пора ли стать благоразумнее? – он скинул руку Констана со своего плеча. – Обломки того, что было некогда армией, разваливаются на глазах. Армии больше не существует. Уже прозвучал клич «Спасайся, кто может!», так что делать вид, будто осталась какая-то там власть, пустое занятие.

– Вы скоро увидите, что это далеко не пустое занятие. Я не потерплю ни дезертирства, ни неповиновения старшему по званию.

– Изволите смеяться.

– Черт возьми! Или я должен приказать арестовать вас, чтобы доказать, что я вполне серьезен?

Несколько мгновений Кантэн молча выдерживал исполненный злобой взгляд Констана.

– Будьте откровенны со мной. Зачем вы ломаете комедию?

– Скоро вы увидите, что это вовсе не комедия. Самозванец! Бастард!

Кантэн, который всегда гордился своим умением сохранять спокойствие при любых провокациях, на долю секунды потерял самообладание. Но за эту долю секунды произошло непоправимое. В слепом порыве он нанес Констану пощечину такой силы, что тот от неожиданности потерял равновесие и растянулся на полу.

Бледный как мел Кантэн стоял над ним и улыбался.

– Жаль, что так поздно, – сказал он. – Я сдерживался с тех пор, как впервые встретился с вами, господин де Шеньер. Но теперь, когда это случилось, нам придется смириться с тем, чего уже нельзя изменить.

Он не обратил внимания на быстро приближающиеся шаги у себя за спиной, – встревоженные офицеры спешили к ним из дальнего конца вестибюля.

– Да, – прорычал Констан, приходя в себя после удара. – Вам действительно придется с этим смириться. – Он поднялся на ноги. На его лице виднелся кровоподтек, глаза горели злостью и торжеством, не оставлявшем Кантэну ни малейшего сомнения в том, что сейчас последует. Констан обратился к офицерам: – Господа, вы прибыли как нельзя более кстати. Господин де Ла Марш, будьте любезны арестовать господина де Морле.

Де Ла Марш не питал к Кантэну особой симпатии и сразу повиновался.

– Вашу шпагу, сударь.

Кантэн отступил на шаг, и его лицо тут же стало непроницаемым.

– Арестовать, меня? – он рассмеялся. – Что за фантазии. Моя ссора с господином де Шеньером сугубо личного характера и к тому же довольно давняя.

– Личного характера? – над глазами горящими торжеством, поднялись густые брови. – Я был бы рад, если бы это было именно так. Но это означало бы конец всякой дисциплине. Вы не можете не знать, какие последствия ждут того, кто ударил старшего по званию офицера. В свидетелях нет недостатка. Поэтому это дело не займет у нас много времени.

Рука Кантэна инстинктивно потянулась к шпаге. В тот же миг Ла Марш и офицер по имени дю Крессоль схватили его. Кантэн почувствовал на себе крепкие руки и не стал тратить силы в бессмысленной борьбе. Пока эти двое не выпускали его, третий расстегнул ему пояс и снял его вместе со шпагой.

– Долго сдерживались, говорите, – вкрадчиво проговорил Констан. – Я тоже, но я знал, что рано или поздно, ваша наглость превзойдет себя.

– И, – добавил Кантэн, – с маской труса, который через подручных добивается удовлетворения собственной ненависти.

Констан пропустил упрек мимо ушей.

– Если вы пойдете со мной, господа, мы быстро с этим покончим.

Он повернулся, снова вошел в библиотеку и медленно направился к письменному столу. Остальные, окружив Кантэна, последовали за ним. Всего их было шестеро, не считая Констана: Ла Уссэ, Ла Марш, Дюмануар, майор де Месонор, Герниссак и Субалтерн, совсем еще юноша.

– Для проведения трибунала нас вполне достаточно, – объявил Констан (Кантэн невольно рассмеялся). – Дело упрощает и то, что все вы были свидетелями нападения, которому я подвергся со стороны арестованного, в чем я его и обвиняю. Господин Ла Уссэ, если вы примете на себя функции председательствующего, процедура закончится весьма быстро.

У Кантэна не оставалось сомнений относительно того, в какую ловушку он угодил, однако на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме откровенного презрения. Он сам дал Констану в руки средство свести с собою старые счеты. Понимал он и то, какой опасностью чревато враждебное отношение к нему офицеров, которые будут заседать в этом шутовском трибунале и исполнят волю человека, чья ненависть к нему не уступала его хитрости. Однако, некогда Кантэн уже выбрался из западни, не менее смертельной, чем та, куда заманил его Констан и не оставлял надежды выбраться и на сей раз.

После слов Констана в библиотеке наступило молчание. Внимательно вглядевшись в лица собравшихся, Кантэн понял, что кроме, пожалуй, Ла Марша и Герниссака эти люди обескуражены тем, чего от них требуют. Как бы враждебно они ни относились к Кантэну, каждый из них руководствовался в жизни правилами, которые побуждали их рассматривать случившееся между господами де Шеньером и де Шавере, как дело сугубо личное, решать которое надлежит без участия посторонних, тем более если принять во внимание неопределенность положения Констана в связи с последними событиями.

– Следует ли мне понимать, господин де Шеньер, что полученный вами удар является предметом разбирательства данного трибунала? – после некоторой паузы спросил Ла Уссэ, выразив в данных словах нечто большее, чем собственное тугоумие.

– Я полагал, что все сказал достаточно ясно, – нахмурясь, ответил Констан.

Большое лицо маленького человечка вытянулось. Он все еще колебался.

– Позвольте мне, сударь, осведомиться о природе ссоры, в результате которой он вам его нанес.

– Какое это имеет отношение к делу?

– На мой взгляд, некоторое отношение имеет. Если вас ударили во время ссоры, носившей сугубо личный характер…

Его грубо оборвали:

– Я не ссорюсь с подчиненными, сударь. Но коль вы спрашиваете, я отвечу. Ни о каких личных отношениях не может быть и речи. Господин де Морле нарушил субординацию. Он заявил мне о своем намерении покинуть Кэтлегон. Когда я запретил ему это и предупредил, что если он посмеет уехать без моего разрешения, я привлеку его к ответу за дезертирство, он повел себя самым возмутительным образом и ударил меня. Это видели все вы.

– Ах! – Ла Уссэ склонил голову. – В таком случае, я выполню ваше распоряжение.

Он занял место за письменным столом и дал знак офицерам расположиться вокруг.

Рядом с пленником остался один Дюмануар.

Тогда сохранявший полную невозмутимость Кантэн задал председательствующему вопрос.

– Во время фарса, который вы намерены разыграть, будет ли мне позволено иметь рядом с собой друга? Полагаю, в этом нет ничего необычного.

– Разумеется. Вы можете назвать любого из присутствующих, чтобы он выступил на вашей стороне.

– Я предпочел бы, чтобы мой выбор не ограничивался столь узким кругом. Я вправе просить об этом. Не припоминаю, чтобы эти господа проявляли ко мне дружеские чувства.

– Можете назвать любого по своему усмотрению, – согласился Ла Уссэ.

– Благодарю вас, сударь. Может быть, кто-нибудь из присутствующих здесь господ окажет мне любезность найти Сен-Режана и привести его сюда.

Констан откинул голову, словно его ударили.

– Сен-Режана? Крестьянина? Это недопустимо. Вам придется ограничить выбор своими братьями офицерами из полка. «Верные трону».

– Я не слишком доверяю их братским чувствам, – спокойно ответил Кантэн. – На основании какой статьи устава я должен ограничить ими свой выбор?

Председательствующий поежился под его жестким, холодным взглядом и взглянул на неуклюжую фигуру стоящего рядом Констана.

– Если арестованный настаивает, едва ли мы можем отказать ему. Но я надеюсь, что настаивать он не будет. У него должно хватить такта признать, что Сен-Режан, шуан, крестьянин и… хм… ему вряд ли пристало представлять урожденного дворянина перед членами трибунала – такими же дворянами, как обвиняемый.

– Конечно, нет, – сказал Констан.

– Урожденный дворянин, господин председательствующий, премного признателен за эти слова. Но именно за то, что господин де Шеньер отказал мне в праве носить звание дворянина, я и сшиб его с ног, как поступил бы на моем месте каждый из вас.

– Черт возьми! – в гневном нетерпении воскликнул Констан. – К чему защитник, когда и без того все ясно? Что может оправдать удар, которому вы были свидетелями? Этот фигляр даром тратит наше время. Давайте продолжать!

– Как вы спешите подвести меня под расстрел.

Под повелительным взглядом Констана Ла Уссэ сурово покачал головой.

– Право, сударь, выяснять здесь нечего, если конечно вы не станете отрицать вторую часть обвинения нашего командира, иными словам, то, что вы намеревались покинуть замок и высказали неповиновение, когда вам было это запрещено.

– Если, – сказал Кантэн, – мы не будем соблюдать процедуру, то все, что здесь происходит, превратится из суда в обыкновенную болтовню. Обращаясь к вам не как обвиняемый, а как офицер к офицеру, господин Ла Уссэ, я могу сказать, что поставил господина де Шеньера в известность о моем намерении сегодня вечером покинуть Кэтлегон с отрядом Сен-Режана.

– С отрядом Сен-Режана? – крикнул Констан. – Вы ничего об этом не говорили.

– Правильно. Я решил предоставить Сен-Режану сообщить вам об этом, если он сочтет нужным.

– Вы признаете, что когда господин де Шеньер отказал вам в разрешении на отъезд, вы его ударили? – спросил Л а Уссэ.

– Когда он отказал, да. Но не потому что отказал, а из-за того, в каких оскорбительных выражениях он это сделал.

Было заметно, что собравшиеся в библиотеке неприятно поражены известием о том, что отряд Сен-Режана, в котором эмигранты привыкли видеть свою единственную защиту, собирается их покинуть. Остающиеся двести человек будут абсолютно беспомощны без поддержки в виде сотни шуанов Сен-Режана. Более того, они понимали, что только на особую военную тактику шуанов, на их прекрасное знание страны и на их быстроту могут рассчитывать эмигранты в минуту крайней опасности. Всеобщее негодование, вызванное угрозой подобного дезертирства, высказал Герниссак.

– Никакие выражения, сударь, не могут быть слишком оскорбительными. Вы и Сен-Режан ставленники этого предателя Пюизе и вполне стоите его, – ярость гасконца переливалась через край: – Крысы бегут с обреченного корабля. Как Пюизе на Киброне, так и вы здесь со своей бандой сообщников спешите укрыться в безопасном месте, бросая на произвол судьбы тех, кого вы предали.

Речь гасконца распалила страсти остальных, и глядя вокруг себя, Кантэн не мог скрыть презрения.

– Тех, кого мы предали? Да понимаете ли вы, что говорите? Как и кого мы предали?

Герниссак едва не задыхался от душившей его злобы.

– Вы предали их тем, что заставили следовать за собой. Вы, Кадудаль, Сен-Режан и остальные шакалы Пюизе.

Ла Марш подхватил обвинение гасконца с тем большей готовностью, что увидел в нем оправдание себе и своим единомышленникам.

– Нас удалили с Киброна, чтобы разделить и ослабить силы роялистов. Вот преступление, жертвами которого мы стали – мы те, кто пал на Киброне, кто был расстрелян в Ванне. Сам же Пюизе бежал в Англию, чтобы получить свои тридцать серебренников, цену за пролитую кровь французов.

Страсть Герниссака заразила всех присутствующих. Один за другим они в разных выражениях повторили суть обвинения гасконца. Какое-то время казалось, будто они забыли о цели, ради которой собрались. Один Ла Уссэ не вышел из порученной ему роли и спокойно дожидался, пока страсти улягутся.

Констан сидел, плотно сжав губы, довольный тем, что злоба, обуявшая членов импровизированного суда, поможет ему достичь цели.

Наконец небольшая пауза позволила Кантэну вставить несколько слов.

– Клянусь честью, господа, наблюдая за ходом этой пародии на трибунал, я не перестаю спрашивать себя: кого вы судите – меня или джентльменов, снабдивших вас мундирами, которые вы носите.

Этим замечанием Кантэн вызвал новую волну нападок, главным образом со стороны престарелого Месонфора.

– И вы еще потешаетесь над нами. Уж не потому ли, что вам слишком хорошо известны тайны этого мерзавца Пюизе и цена, которую заплатил ему коварный убийца Питт за наше уничтожение?

– Да он и сам наполовину англичанин, – проговорил кто-то тоном человека, сообщающего последнее доказательство виновности обвиняемого.

– Помилуйте, господа, – возразил Кантэн. – Не все сразу. По крайней мере, соберитесь с мыслями и вспомните, за какое преступление вы меня судите. За то, что я наполовину англичанин, за то, что я сообщник господина де Пюизе или за то, что я ударил грязного труса, который вами командует?

– Вы нам ответите за все сразу, – выкрикнул свирепый Герниссак.

С опозданием вспомнив, что надо навести порядок, Ла Уссэ ударил кулаком по столу.

– Господа! Господа! Мы не можем заниматься теми вопросами, для которых не располагаем достаточными уликами.

Но Герниссака не так то легко было угомонить; ведь речь шла о вопросе, который превратился для него в навязчивую идею.

– Разве мы не располагаем свидетельствами того, что Пюизе продал нас, что он получает деньги от англичан?

– Но, сударь, мы собрались не для того, чтобы судить Пюизе. Какими бы уликами против него мы ни располагали, это не улики против нашего обвиняемого.

– Неужели связь этого человека с Пюизе ничего не значит – его и его сообщника Сен-Режана, который собирается дезертировать из наших рядов?

Ла Уссэ стал проявлять явные признаки раздражения.

– Так мы никогда не закончим. Мы собрались с тем, чтобы рассмотреть обвинение в нарушении субординации и в открытом насилии.

– Так какого дьявола вы этим не занимаетесь? – крикнул Ла Марш. – Что проку даром тратить время? Расстрелять его да и все.

Поскольку политические страсти достигли точки кипения, все дружно согласились с предложением Ла Марша.

– Если вам дорога собственная шкура, господа, – спокойно сказал Кантэн, – вы не совершите столь необдуманный поступок. Мой союзник по предательству Сен-Режан и его шуаны могут представить вам счет за мое убийство.

– Вы на это рассчитываете? – холодно спросил Констан.

– Вы угрожаете нам мятежом, чтобы тянуть время? – поддержал командира Ла Уссэ. – Тем самым, сударь, вы еще более отягчаете свое преступление. Никакими угрозами вы не помешаете нам исполнить наш прямой долг.

Внешне Кантэн сохранял полнейшую невозмутимость, но в душу его закралась тревога. Он начал серьезно опасаться не самого приговора, а его немедленного исполнения до того, как успеют вмешаться шуаны. Он полагал – и, без сомнения, полагал правильно, – что Констан намерен сообщить Сен-Режану о свершившемся факте, уверенный в том, что Сен-Режан не остановится перед кровопролитием ради спасения Кантэна, но не рискнет идти на открытое столкновение с эмигрантами ради того, чтобы за него отомстить.

– Едва ли вы сознаете всю серьезность своего положения, – сурово проговорил Ла Уссе. – В противном случае вы не держали бы себя так легкомысленно. Если вам есть что сказать для смягчения обвинения, которое вы не можете отрицать, я предоставляю вам последнюю возможность.

По-прежнему внешне сохраняя полное спокойствие, Кантэн стоял, опершись руками о спинку легкого стула. Прежде чем ответить, он едва заметно улыбнулся.

– Разве мои слова способны унять слепые страсти и укротить неуемную злобу? Я впустую истрачу силы, которые мне еще могут понадобиться. Например, вот для этого.

С этими словами он поднял стул, раскрутил его над головой и бросил в окно. Стекло вдребезги разбилось. Затем он крикнул во всю силу своих легких.

– Ко мне! Сен-Режан! Ко мне!

В тот же миг его схватили крепкие руки Дюмануара и Ла Марша. Рев голосов заполнил библиотеку. Молодой субалтерн бросился на помощь двум старшим офицерам, которые изо всех сил боролись с Кантэном, и втроем они повалили его на пол.

Падая, Кантэн с надеждой подумал, что шум, поднятый этими глупцами, не может не привлечь внимания шуанов, к чему собственно, он и стремился. Через плечо Ла Марша, который надавил на него коленом, он увидел, что дверь открывается и во внезапно наступившей тишине услышал голос с сильным бретонским акцентом.

– Что здесь происходит, черт побери?