Опубликовано: 18 августа 2018

Просмотров: 816

Южаночка
Глава XXIV. Еще мука...

-- Ты с ума сошла кричать как безумная! Сейчас молчать! Завтра будет операция Лине... Ей нужно отдохнуть и набраться сил к утру... А ты своим ором того и гляди напугаешь ее!..

-- Операция?

Южаночка, как вкопанная, вскочила с кровати и продолжая трястись всем телом, как в лихорадке, стояла теперь лицом к лицу с Бранд, вся белая как стена ее комнаты.

-- Операция Лине? Зачем? Что? Ей будут резать глаз? -- схватывая словно в забытье руки Эмилии Федоровны и щелкая зубами, шептала она.

-- Не всели равно тебе?.. -- с убийственной холодностью произнесла ее воспитательница, -- резать ли, зашивать ли будут веко Лине, или же вовсе вынут ей...

-- Кого вынут? -- боясь понять прошептала или вернее простонала Южаночка.

-- Кого! Конечно глаз!

-- Глаз!

Губы девочки дрогнули и раскрылись... Голос не слушался... Глаза расширились и горели теперь, как факелы на белом-белом, еще более осунувшемся лице.

-- Боже, мой! Боже! Что вы говорите! О пощадите, фрейлейн, пощадите меня! -- прошептала бедная девочка и в ужасе закрыла лицо руками.

-- А ты щадила бедную Лину? -- в тот же миг послышался свистящий шепот над ее головой, -- ты ее пощадила? Нет! Ты предательски набросилась на нее из-за угла! Ты искалечила бедную девочку... Из-за тебя, может быть, ей всю жизнь придется остаться уродом... Вот что ты наделала! Да! И ни я, ни княгиня никогда не забудем твоего злодейского поступка. Княгиня ужаснулась, когда узнала все... Княгиня не хочет тебя видеть больше... Ты ей стала гадка... Гадка своим мерзким поступком, понимаешь?

И еще долго звучал в белой лазаретной комнате прерывистый свистящий шепот классной дамы... Южаночка слышала и не слышала его... Одна только мысль, ужасная роковая сверлила ее мозг жгла ее маленькую истерзанную душу, потрясая все ее измученное существо.

-- Операция Лин?! Завтра утром! И может быть, ей будут вынимать, вырезать глаз! О ужас! Ужас!

Южаночка оцепенела... Не горя ни обиды теперь уже не ощущалось в ее душе... Она забыла все: и то, как оклеветали ее, и то что ей не верят... Одному только потрясающему ужасу оставалось место в ее усиленным боем бьющемся сердечко.

-- Операция Лине! Ей вынут глаз!

Она не слышала даже, как прекратился зловещий шепот, как ушла от нее фрейлейн Бранд, не видела как вошла лазаретная сиделка и зажгла на ночь в ее палате ночник...

В ближайшей комнате пробило двенадцать часов ночи, когда она очнулась... Очнулась, устало опустилась на табурет и вперила глаза бесцельно в одну точку.

"Завтра операция, а сегодня... Сегодня надо во что бы то ни стало увидеть Фальк... и ей, только ей одной сказать, поклясться самой страшной клятвой, что она Ина не виновата. Нет! Нет! Она не хотела сделать этого, не нарочно она! Пусть не проклинает ее Лина... Пусть не считает ее преступницей..." -- кружился в голове Южаночки рой тревожных мыслей и она бросилась было к двери исполнить свое намерение, как неожиданно вспомнила слова госпожи Бранд:

Завтра операция. Лине нужно набраться сил за ночь.

И с отчаянием в душе она вернулась к своей постели, быстро сбросила с себя платье и белье и забилась в бесслезных рыданиях, тяжелых как камень...

Но недолго оставалась она так...

Легкий стон, заглушенный толстой стеной, достиг ее слуха.

-- Это она! Это Фальк стонет!.. Непременно она! -- мучительным сознанием проникло в душу Ины и она снова вскочила с кровати и, не соображая, не думая не о чем бросилась к дверям, как была босая в одной рубашонке... Слава Богу, дверь оказалась не запертой... Одно движение руки... легкий скрип и Ина очутилась в лазаретной прихожей, чуть освещенной мерцающим светом ночника. Она смутно сознавала куда надо идти, что сделать...

Желание если не увидеть Фальк, не испросить у нее прощения, в невольно причиненном зле, то хотя бы быть близко, где-нибудь около бедной страдалицы и вместе с ней переживать ее боли и пуки.

Еще стон, жалобный протяжный...

Он вырывался из соседней комнаты, куда вела закрытая теперь дверь...

Не помня себя, стремительно, в одной рубашонке, быстро перебирая босыми ножками Южаночка бросилась к этой двери... Схватилась за ручку ее... Нажала ее... Увы! Дверь не поддалась... Дверь была заперта изнутри на задвижку... Но Фальк находилась там, за ней... Теперь Ина, была в этом убеждена. Стоны неслись оттуда, слабые, болезненные, заставлявшие Южаночку вздрагивать с головы до ног. Теперь она уже не отходила от двери... Она опустилась на холодный каменный пол прихожей, и не замечая его ледяного прикосновения к своему полуобнаженному телу, так и замерла прислонившись к дверям курчавой головкой...

-- Фальк, милая, бедная! -- шептала в исступлении отчаяния несчастная девочка -- простишь ли ты мне! О, я не нарочно, клянусь тебе не нарочно Лина! Голубушка! Милая, прости! Разве я знала! Этот осколок... Это ужасно, я и не думала и не подозревала о нем... А как ты страдаешь, какая мука! Какое горе! Лина! Линочка, бедняжечка! О если бы ты снова могла быть здоровой как прежде! Бедная моя! Но я не нарочно, клянусь тебе не нарочно! Верь мне хоть ты Лина, верь, верь, верь!

Беспорядочно, взволнованно срывались фразы с запекшихся от волнения губ Южаночки... Ее глаза расширенные донельзя, впивались в дверь, как бы видя перед собой ту, которая страдала и мучилась там за ней. Ее слух, напряженный до последнего предела, ловил каждый стон, каждый вздох, слышавшийся за стеной...

Она не чувствовала холода, от которого застыло ее онемелое тело... Напротив какие-то острая жгучая теплота все больше и больше разливалась по всем ее членам... Зубы не стучали больше... Мысли беспорядочно путаясь, теряли всю свою ясность... Голова работала все сбивчивее, все туманней и наконец напряженные детские нервы не вынесли, Южаночка уронила голову на каменный пол прихожей и в тот же миг лихорадочное забытье, сковало все ее существо.

***

Ее нашла ранним утром дежурная фельдшерица, когда делала второй "ночной" обход, лежащей без движения на каменном полу прихожей у порога палаты Лины Фальк...

Она вся горела, как в огне... И в бреду повторяла:

-- Я не виновата! Клянусь не виновата! Лина Фальк! Я не хотела калечить тебя, верь мне! этот осколок попался случайно! Я не виновата! Верьте мне! Верьте же!

Ее тотчас подняли, отнесли в палату, положили в постель, дали знать начальнице, доктору. Когда княгиня спешно вошла, в ее комнату, Южаночка лежала с пылающим лицом, и глядя на всех лихорадочно блестящими глазами, ни кого не узнавая твердила одно:

-- Я не виновата! О клянусь, вам я не виновата! Я не хотела зла Фальк! Не хотела никогда, никогда...

Опубликовано: 18 августа 2018

Просмотров: 859

Южаночка
Глава XXII. Она - преступница

-- Палтова, вас просят в прием!

Услышала через месяц по своем возвращении в институт, Южаночка, в одно из Воскресений обычно произносимую в таких случаях фразу дежурной "шестушки".

Ина была изумлена. Она знала, что дедушка не мог к ней придти сегодня. Последнее время дедушка реже заглядывал к ней. У него был какой-то озабоченный и не то радостный, не то торжественный вид, очевидно, что-то необычайное происходило с ним в последнее время, но на все вопросы внучки, что с ним случилось, генерал Мансуров отвечал уклончиво и односложно: "Подожди, запасись терпением, Южаночка, скоро ты все, все узнаешь! А пока скажу тебе только одно: твой дедушка уже приступил к решению задачи."

И, не будучи слишком любопытной от природы, девочка ограничивалась этим объяснением и покорно ждала. В прошлый четверг генерал Мансуров зашел всего на минуту к внучке и предупредил Ину, что увидит ее только через неделю, так как ему придется ехать по делу к одному высокопоставленному лицу и он принужден будет пропустить воскресное свидание с внучкой. Поэтому-то, так и изумилась девочка, когда дежурившая в приеме "шестушка" позвала ее туда.

-- И кто только мог ко мне придти кроме дедушки сегодня? -- задавала себе мысленные вопросы Ина, стремительно бросаясь из класса по дороге в приемный зал..

-- Сидоренко! Миленький! Ты -- Сидоренко!

И еще издали увидя в углу залы нерешительно топтавшуюся фигуру старого солдата, очевидно, очень неловко чувствовавшего себя среди блестящей толпы важных посетителей-бар. Южаночка одним духом пронеслась через отделяющее их пространство и повисла на шее денщика, к немалому смятению классной дамы и воспитанниц, как дежуривших на приеме, так и принимавших своих родных. И сам Сидоренко, казалось, не ожидал такой чересчур уж радушной встречи. Его старчески-морщинистое лицо багрово покраснело, маленькие глазки растерянно заморгали, тараканьи усы зашевелились.

-- Ваше высокоблагородие... Барышня... Иночка... -- растерянно залепетал обрадованный и смущенный донельзя этой встречей старик.

-- Сидоренко! Сидореночко! Вот радость-то! Вот не ожидала! Ко мне в гости пришел, таракашка ты мой!

И Ина прыгала и скакала на одном месте, хлопая в ладоши, изъявляя всем своим существом самый живой восторг.

-- Mesdames! Смотрите! -- услышала она неожиданно голос за своей спиной, -- на шею солдату виснет, грязному солдату точно отцу родному... и целует его... Фи! Рыжие усы целует... А изо рта у него махоркой пахнет и...

-- Что? От кого махоркой пахнет? Кто это сказал?

Южаночка обернулась живо и вперила в говорившую гневные глаза...

Среди дежуривших шестых находилась одна седьмушка. Это была Лина Фальк, за отличие в примерном поведении назначенная самой госпожой Бранд дежурить на приеме. Ее золотушные маленькие глазки впивались в Южаночку насмешливым, ехидным взглядом, белобрысое лицо скривилось в презрительную гримасу. Вся кровь бросилась в лицо Ины при виде этих глаз, этой гримасы... Неожиданным бешенством зажглась ее маленькая, обычно добродушная и незлобная душа.

Ее Сидоренко, спаситель дедушки -- грязный солдат! От ее Сидоренко пахнет махоркой! Он, друг дедушки, его старая гвардия! Его гордость! Сердце Ины вспыхнуло, закипело, загорелось от обиды в груди.

-- Как ты смеешь говорить так? -- в одну секунду очутившись перед ненавистной ей белобрысой Линой, закричала она почти во весь голос.

-- Палтова! Не смейте шуметь! Ведите же себя прилично на приеме! -- резко остановила ее дежурная "чужая" дама шестых.

Но Ина уже не слышала ничего. Она "зашлась", как говорится, от гнева. Ее Сидоренко! Ее милого, дорогого Сидоренко обидели, оскорбили... И кто же! Кто! Какая-то ничтожная девчонка, недостойная и смотреть-то на такого героя!

И Ина задыхалась от гнева, негодования и душившей ее злобы и безотчетной тоски... Она стояла перед Фальк, вся дрожа с головы до ног и твердила, сверкая глазами и крепко стискивая свои маленькие кулаки:

-- А ну, повтори! Повтори, что ты сказала про нашего Сидоренко! -- охрипшим от бешенства голосом твердила она, все ближе и ближе подступая к Лине... Та окинула ее вызывающим взглядом, презрительно пожала плечами, надменно вздернула головой и произнесла с недоброй усмешкой на тонких губах:

-- Отстань пожалуйста! Чего ты лезешь! Я ненавижу тебя... и твоего Сидоренко... Он -- твой Сидоренко -- дурак!

-- Дурак! А! -- не то проговорила, не то простонала Ина, вся побелев, как платок, метнулась к своей противнице и крепко, изо всей силы вцепилась ей в плечи.

-- Ай, ай, ай! Она дерется! Она дерется! Да возьмите же ее, возьмите! -- вырвалось испуганно из уст последней.

В тот же миг чьи-то острые пальцы впились в свою очередь в плечи Южаночки...

-- Дрянная, гадкая девчонка! Ты, Бог знает, что позволяешь себе! Сейчась же отпусти Лину и становись посреди залы, я наказываю тебя за грубость и пускай все посетители приема видят это! -- гневный и негодующий прозвучал над головой Южаночки, Бог знает когда и откуда поспевшей на выручку к племяннице, голос госпожи Бранд.

В следующую же минуту сильная рука схватила ее за руку и вывела на середину залы.

Стыд, ужас, отчаяние, все это разом нахлынуло в душу Ины... Румянцем смущения залило ей лицо... Мало того, что все головы посетителей повернулись к ней, что все глаза с любопытством и сочувствием устремились на провинившуюся девочку, разглядывая ее как невиданного зверька... что переживала девочка! Ей, Ине -- не позволят теперь двух слов сказать Сидоренко, милому Сидоренко, не разрешат перемолвиться с ним по "душе", порасспросить о дедушке, о его хлопотах, о нем самом, наконец, ее славном, добром "таракашке" -- Сидоренко, о Марье Ивановне, обо всех, обо всех. О злые! Гадкие люди! О злая, гадкая Фальк!

Из гордости Ина не плакала. Не проронила ни одной слезинки. Только лицо разгоралось все ярче и ярче, да глаза блестели и горели, как никогда...

А Сидоренко стоял по-прежнему на том же месте, не зная что делать, что предпринять. Наконец, несмело, угловато, то и дело вытягиваясь во фронт перед офицерами, наполнявшими приемный зал института, он бочком пробрался к Южаночке и произнес тихо, наклоняясь к ее уху.

-- Ваше высокоблагородие, Иночка... Барышня, не огорчайтесь! Ну пущай вас в роде как бы "под ружье" поставили, либо на часы сверх очереди... Ничего... Все образуется, все пройдет... Не кручиньтесь больно много. Дитё малое без наказания не вырастить... А вы бы, ваше высокоблагородие, чин-чином у начальницы-то, начальница она али заведующая вам что ли? Пошли бы да смиренненько прощения бы и попросили, уж куды как хорошо было бы! Пойди, дитятко, не гордись, попроси Иночка, ваше высокоблагородие прощения у синей-то барышни, а?

Заскорузлая рука старого солдата гладила чернокудрую головку девочки, а глаза любовно и ласково заглядывали в ее лицо.

И под этим мягким ласковым взором снова растоплялось закованное было в путы злобы и ненависти сердечко Ины, и снова всепрощением, теп лом и спокойствием нахлынуло в ее смятенную душу... Она улыбнулась доверчиво старому солдату, кивнула ему головкой и через минуту стояла уже перед госпожой Бранд.

-- Простите меня, фрейлейн, простите меня! -- смущенно пролепетал ее тихий голос.

Наставница строго взглянула на нее.

-- Я прощу тебя только тогда, когда тебя простит Лина! Проси же прощения у нее! -- твердо и резко отвечала она.

Что или ослышалась Южаночка? Или слух обманул ее? Просить прощения у Фальк, ненавистной противной Фальк, только что оскорбившей ее милого славного Сидоренко! О, никогда, никогда в жизни!

-- Никогда в жизни! -- пылко вырвалось легким криком из груди Ины, -- никогда! никогда! Никогда!

-- В таком случае становись на прежнее место и стой там, пока не окончится прием -- резкими звуками прозвучал над ней голос классной дамы и она с досадой отвернулась от девочки.

Не произнося больше ни одного слова, Южаночка вернулась на середину залы, подошла к своему другу и, крепко сжимая руку старого денщика, тихо, чуть слышно прошептала:

-- Я просила, но... Но она требует слишком большой жертвы, милый мой Сидоренко!.. Слишком большой и... Я не могу исполнить ее... Не могу... Не могу...

И она печально поникла своей черной головкой.

***

-- Ну, и охота тебе киснуть из-за такого пустяка! Вот невидаль подумаешь, постоять у всех на виду в прием... Брось думать об этом. Давай лучше поиграем в снежки, а пока, дай душка я поцелую тебя, -- и Гаврик, обняв за плечи подругу, тянулась к лицу Южаночки своими пухлыми, малиновыми губами.

-- И я тоже, и я тоже хочу поцеловать тебя Ина! -- в свою очередь говорила Даня-Щука и тоже потянулась к ней с другой стороны.

Они все трое стояли на небольшой площадке, покрытой снегом. С двух сторон к ней примыкали снежные сугробы, с третьей стена веранды, с четвертой находилась хорошо утоптанная дорожка, убегающая в глубь сада.

Час приема кончился, девочек повели на прогулку... Теплый ласковый февральский денек веял своим предвесенним дыханием... Всюду начинал уже стаивать снег... Сугробы взбухали и чернели. Чуть уловимым ароматом весны тянуло откуда-то издалека... Там и тут отколовшиеся от водосточных труб валялись льдинки, сверкая большими алмазами в лучах февральского солнца.

-- Ах, хорошо! Ей Богу, хорошо! -- всей грудью впитывая в себя чистый свежий воздух, -- восхищалась Гаврик.

-- Дивно хорошо! -- одобрила Даня, -- правда Южаночка, чудесный денек!

Ина только что раскрыла губы, приготовляясь ответить, как зафыркала, заплевала и замотала головой от большого снежного комка, ловко пущенного в нее Гавриком и попавшего ей прямо в губы...

-- Ха, ха, ха! -- залились смехом все трое и в один миг закипела снежная война.

Гаврик, Верховская и Южаночка словно с цепи сорвались. Вмиг было забыто недавнее горе и Ина уже с громким серебристым смехом то отбивалась от снежных снарядов, то сама с веселыми криками посылала их...

-- Разве вы не знаете, mesdames, что нам запрещается играть в такие мальчишеские игры, -- неожиданно услышали все трое знакомый, антипатичный голос и фигура Лины Фальк, укутанной в тяжелую клоку, с увязанной самым тщательным образом шарфом головой, словно из-под земли выросла перед играющими.

-- Проваливай! Проваливай! Доносчица! -- крикнула ей Гаврик, делая сердитое лицо и забрав огромный слиток снега обеими руками, покомкала его и неожиданно пустила в лицо Фальк, позеленевшее от злобы.

-- Как вы смеете Гаврик, я тете скажу! -- завизжала неистовым голосом белобрысая Лина.

-- Пожалуйста, сколько влезет и тетеньке, и бабушке и всем родственникам, чадам и домочадцам, -- захохотала шалунья, приготовляясь повторить свой маневр.

-- Эй, берегись, Фальк, -- крикнула в свою очередь Верховская, пуская комок в сторону зазевавшейся Ины.

-- Бац!

Новый взрыв смеха, неподдельного искреннего и чистого, как серебро.

И едва успевает Южаночка отряхнуться, как мокрый котенок от неожиданности нападения подруг, как второй заряд, сильнее первого шлепнул ее в лицо и залепил глаза.

-- Ага, вот вы как! Двое на одну, постойте! -- и ничего не видя от снега, запушившего ей веки, она быстро наклонилась, не глядя загребла полную пригоршню из сугроба... Что-то твердое на минуту попалось ей под руку, но Ина не имела времени размышлять что это было...

-- Раз! Два! Три! -- и широко размахнувшись она послала свой снаряд по тому направлению, где по ее мнению должны были находиться ее противники.

Отчаянный крик... И не крик даже, а вопль, пронзительный вопль боли в ту же минуту огласил сад.

-- Что это? О, Боже! Что случилось?

Лицо Южаночки с текущими по нему мокрыми ручьями, стаявшего снега обращалось в ту сторону, откуда вырвался крик... Слипшиеся ресницы раскрылись, глаза расширенные от неожиданности и испуга впились не мигая в одну точку.

На снегу, посреди площадки лежала Фальк, с рукой зажавшей правый глаз и отчаянный вопль рвался из ее груди, не умолкая ни на одну минуту.

-- Фальк! Фальк! Что случилось? Что с тобой?

Даня и Гаврик бросились к девочке с растерянными, испуганными лицами и всеми силами старались ее поднять.

-- О-о! Глаз! Мой глаз! О-о-о! Больно-больно-больно! -- вопила отчаянным страшным, диким голосом Фальк.

А с дальней аллеи уже спешила госпожа Бранд, еще издали заметившая что-то неладное, прямо сюда, на площадку. Со всех сторон, изо всех углов стремительно бежали девочки своих и чужих классов, тоже привлеченные и испуганные дикими воплями Фальк.

-- Что? Что случилось? Дитя мое? Дитя, Лина! О, скажи хоть слово! -- одно только слово скажи, дитя! -- лепетала Эмилия Федоровна опускаясь перед племянницей на колени в снег. -- Хоть одно слово, Лина, одно слово! -- дрожащим голосом, с испуганным бледным лицом молила она.

-- Глаз! Глаз! Мне выбили глаз! Я слепая! О, больно, больно, больно! -- простонала Фальк и разразилась новыми воплями.

Дрожь ужаса пробежала у всех от этих слов.

-- О, какое несчастие! -- шептали потрясенные девочки, невольно прижимаясь друг к другу.

Сама же Бранд точно обезумела в эту минуту.

-- Она ослепла! Ей выбили глаз! О, Боже! Боже -- вскрикнула она и вдруг, увидя Ину стремительно кинулась к ней, схватила ее за плечи и тряся изо всей силы, заговорила сверкая исступленными от ужаса глазами:

-- Говори же! Говори, как все это случилось. Говори же! Говори! Ты была здесь! Ты была здесь? Говори скорее?

Но Ина едва ли могла произнести хоть слово, ошеломленная неожиданностью и этими отчаянными воплями, все еще продолжавшими рваться из груди Фальк.

Гаврик выступила вперед и дрожа всем телом сбивчиво заговорила.

-- Мы играли... В снежки... Врое... Палтова, Верховская и я. А она, Фальк, подошла к нам... Нельзя... Говорит, нельзя это... Мы кидались снежками... Вдруг она... То есть Фальк, как закричит... Схватилась за глаз, упала... И больше я ничего не знаю!

-- Больно! Больно! Доктора! Доктора мне скорее! -- вдруг неожиданно сорвался с губ Лины новый стон, еще более потрясающий и ужасный нежели все прежние.

-- Крошка моя! Сейчас! Сию минуту! Помогите мне, дети, поднять ее и отнести в лазарет! Вы, старшие, ради Бога! У меня самой руки и ноги отказываются служить! -- роняли побледневшие губы Эмилии Федоровны и она с мольбой обращала взоры к взрослым воспитанницам, явившимся сюда же на место катастрофы.

-- Сейчас, не беспокойтесь, фрейлейн, мы все, все сделаем! -- послышались ответные голоса и несколько воспитанниц старшего класса приблизились к распростертой и стонавшей на снегу Лине, подняли ее и осторожно взяв на руки, понесли по аллее.

Госпожа Бранд кинулась было следом за ними, но вдруг остановилась, как вкопанная. Ее острые глаза заметили нечто лежащее на снегу и сразу все стало для нее ясным. Она быстро наклонилась... Подняла заинтересовавший ее предмет и поднесла близко-близко к глазам... То был осколок льда, с острым концом, блестевший теперь всеми цветами радуги в лучах солнца...

И не одни только глаза Эмилии Федоровны впивались теперь в ее неожиданную находку. Блестящий темный взгляд Южаночки словно намагнетизированный, в свою очередь впивался в него... И ужас, настоящий безграничный ужас, ползущим к сердцу чудовищем постепенно захватывал теперь все ее разом замершее от нового открытия существо.

Теперь только разъяснилась в душе девочки смутная разгадка... Господь Великий и Милосердный! Из-за нее одной искалечена несчастная Фальк. Ведь этот осколок и был тот твердый предмет, который она по ошибке захватила вместе со снегом, в разгаре снежной битвы! О, какой ужас! Какой ужас!

И не помня себя от охватившего ее душу трепетного волнения Ина стремительно бросилась к госпоже Бранд, схватила ее за руки и, в забывчивости дергая их изо всех сил, исступленно, дико, нервно закричала:

-- О это я виновата! Я виновата... Я одна... Я одна.. Но я не хотела... Не хотела... Честное слово! Я думала снег... И вдруг твердое что-то... Не было времени рассуждать... Я в Гаврик хотела, а она... она... Не нарочно и... Не нарочно... А осколок в глаз попал... в самый! О Господи! Господи! Что делать теперь!

И она схватилась за голову и взглядом полным отчаяния и муки впилась в лицо классной дамы.

Глаза последней разом раскрылись широко... И онатоже поняла все ясно теперь. Взором безграничной ненависти впилась Эмилия Федоровна в белое как мел личико стоявшей перед ней на смерть испуганной и трепещущей, как подстреленная птица Ины... Щеки Бранд побледнели еще заметнее и резче в эту минуту... И вот ее губы дрогнули в конвульсивной гримасе и она заговорила шепотом, так как голос положительно отказывался ей служить.

-- О, дрянная! О, жестокая! О, бессердечная девчонка! Кто поверит тебе, что ты не нарочно сделала это! О ты! Ты так завидовала Лине... Ты ненавидела ее... Ты сегодня уже готова была искалечить ее в прием, не подоспей я во время, и вот ты сейчас исполнила задуманный тобой предательский план! Ты нарочно швырнула куском льда в лицо Лины, желая если не изуродовать ее, то причинить ей неприятность, и боль... О, ты -- маленькая преступница, ты зло класса и тебе нет места больше среди подруг. Ты нравственно портишь только одних и уродуешь, калечишь других! Ступай за мной!

И дрожащим срывающимся голосом, закончив свою речь, госпожа Бранд схватила за руку ошеломленную, словно застывшую закаменевшую от неожиданности изумления и ужаса Ину и стремительно повлекла ее следом за удаляющимися с Линой на руках старшими воспитанницами...

Опубликовано: 18 августа 2018

Просмотров: 853

Южаночка
Глава XXIII. Заключенная

Большая светлая комната с белыми, известковыми стенами... Высокое окно выходившее на дальний уголок двора, куда кроме сторожа и кухонного мужика никто не заглядывает, дверь в лазаретную прихожую, постель у левой стены с прибитой к ней черной доской, ночной столик, два табурета, одно кожаное кресло вот и все, что составляло обстановку теперешнего Южаночкиного помещения.

Прошло более суток, как Эмилия Федоровна привела сюда девочку и, кратко пояснив лазаретной даме, о том что воспитанница Палтова пробудет здесь в наказание до тех пор, пока чистосердечно не раскается в своем злом умысле против подруги, ушла... С ее уходом потянулось мучительное время для маленькой заключенной...

В этой чистой белой комнате такой однообразной и скучной приходилось сидеть Ине без всякого дела, без книг и уроков, да еще с мучительной пыткой неведения, что сталось с Фальк. Смутно припоминалось Южаночке, что "раненую", как называла госпожа Бранд теперь свою племянницу, принесли и положили в комнату налево от входа в лазаретную прихожую. Стало быть, по соседству с ней, Иной... И девочка напрягала свой слух, чтобы уловить какие-либо звуки за стеной... Но, увы! Ничего не было слышно... А между тем, Ина знала отлично, что доктор уже побывал там, так как за ним послали в первую же минуту после несчастья и может быть уже был не однажды и определил конечно состояние глаза Фальк... И вдруг Фальк останется слепой на один глаз. Потеряет зрение... может быть окривеет... О, какой ужас, ужас... Отчаяние, острой почти невыносимой по своей мучительной силе, волной захлестывало душу бедного ребенка. Глухая, страстная тоска и жгучая боль раскаяния в своей оплошности, терзали измученную до нельзя, за эти короткие часы, Южаночку... Она не спала всю ночь... Ей все чудился мучительный вопль Фальк, ее болезненные стоны... И к обеду, и к чаю и к ужину, которые приносила ей лазаретная девушка, Ина не прикоснулась во весь день. Личико ее осунулось и похудело за эти сутки, глаза сделались еще огромнее и горели лихорадочным огнем... Она, то как подстреленная птичка металась по комнате, то бросалась ничком на кровать и сжимала в тоске бессилия и горя свою кудрявую голову...

Февральский день клонился к вечеру. Солнце село... На стене противоположного дома заиграл мягкий отблеск зари... Где-то зазвенели голоса в отдалении... Зазвучал заливчатым звоном колокольчик.

"Воспитанницы пришли на перевязку, сюда в лазарет" -- смутно пронеслось в мозгу Ины... -- Ах, Боже, как долго тянется время.

И она снова готова была, полная немого отчаяния зарыться головой в подушки и лежать, так лежать бесконечно, без стонов без слез, захлестнувших ее душу и не находивших исхода из груди.

Вдруг легкий шелест у ея дверей заставил ее насторожиться... Чей-то тихий шепот... Шаги... Чуть слышно щелкает задвижка двери и Гаврик и Верховская просовывают разом свои рожицы в ее комнату.

-- Вы! -- не смея верить глазам вскрикивает Южаночка.

-- Тише, ради Бога тише. Молчи! Молчи! И слушай! -- делая испуганное лицо и бросаясь опрометью к Ине, лепечет Даня, -- ведь мы "удрали" к тебе тихонько.. Узнает Милька -- беда будет... Она и так рвет и мечет... У княгини целых три часа проторчала подряд. А вернулась от "самой" злющая, презлющая и говорит: княгиня, говорит, разделяет мои взгляды... Пока Палтова не признается в том что из злобы и ненависти умышленно, нарочно искалечила Лину, до тех пор она пробудет наказанная в лазарете... Ах, Инка, Инка, что тебе стоит покаяться! -- неожиданно сорвалось с губ Дани и она отчаянно затрясла по привычке своим белокурым вихром. -- Признайся уж, душка! Легче будет!

-- Ей Богу, признайся! -- эхом повторила за ней и Гаврик,

-- Как и ты?.. И вы... И вы обе верите в мою вину перед Фальк! И вы обе, и... вы...

Голос Южаночки дрогнул.. Глаза стали еще больше, исхудалое личико приняло вымученное выражение... Она даже приподнялась на локте с подушки и пристальным взглядом впилась в лица подруг... Увы! Обе девочки потупились... А правдивое честное личико Дани совсем наклонилось вниз.

Болезненно и остро ущипнуло что-то за сердце Южаночку.

"Они не верят! Мне не верят! -- вихрем пронеслось в ее голове... -- они, самые близкие... самые дорогие... Так кто же мне поверит тогда!" -- в приступе нового отчаяния мысленно говорила бедная девочка.

-- Уйдите! -- неожиданно в голос крикнула она и почти злобно взглянула глазами на смерть затравленного зверька, на обеих подруг. -- Уйдите! Мне не надо вас! Уходите же! Да уходите, ради Бога!

И зажав уши и зажмурив глаза она повернулась лицом к стене и зарылась снова в подушку.

Когда глаза ее открылись снова, ни Щуки ни Гаврик уже не было в комнате.

Ушли! Ушли... И даже не поцеловали меня! Значит, поверили, что я могла сделать эту гадость. Значит!.. Но кто же, кто поймет меня наконец, что я не виновата что я не нарочно сделала это! -- почти воплем вырвалось из ее груди.

-- Дедушка! Вот кто! Дедушка! Сидоренко' Они поймут, они поверят что их Южаночка не злое, не испорченное существо! -- внезапно вспыхнула в голове девочки новая мысль и не помня себя, она закричала вся дрожа от горя и муки, вся трепеща в порыве нестерпимого отчаяния на весь лазарет:

-- Дедушка! Сидоренко! Дедушка! Добрый милый! Придите ко мне оба, дедушка, дедушка, Сидоренко! Придите ко мне!

Опубликовано: 18 августа 2018

Просмотров: 883

Южаночка
Глава XXI. Они прощены!

За чайным столом, уставленным всевозможными яствами, в виде печений, кексов, тортов, бисквитов, варений и прочих изделий лучшей петербургской кондитерской, сидела княгиня Розова.

Княгиня была именинница и праздновала этот день в кругу своих родных и знакомых. Нарядные платья дам и залитые золотым шитьем мундиры военных, ловко и изящно сшитые фраки штатских, веселая праздничная болтовня, и потоки яркого света от огромных люстр и бра, украшавших небольшую, но красиво обставленную квартиру начальницы, все это говорило о празднике, о счастье жизни и о том, что все должны быть довольны и радостны в этот день. Веселы были гости, весела была княгиня. Шумный, ни на минуту неумолкаемый разговор шел за чайным столом. Вдруг кокетливо и нарядная горничная приблизилась к хозяйке и наклонившись к ней тихо произнесла на ухо своей госпоже:

-- Ваше сиятельство... Там седьмой класс пришел и просит разрешение войти и "поколядовать". Ради завтрашнего праздника прикажете впустить?

На минуту лицо княгини нахмурилось и точно потемнело.

-- Но они же наказаны... Я недовольна ими... Какая смелость, -- произнесла она в забывчивости слишком громко, так что сидевшие по близости гости услышали ее. Послышались расспросы...

-- Седьмушки колядовать? За что их наказали? Чем провинились? Будут петь? Они -- крошки?. О, это интересно! Позовите их княгиня! Это так забавно! -- послышались просьбы гостей.

Нечего делать, пришлось уступить княгине. Со строго сжатыми губами, но помимо воли ласково засиявшим взглядом начальница коротко приказала, обращаясь к горничной:

-- Введите сюда детей, Саша.

Легкий шелест в соседней комнате.. Откашливание.. робкий шепот за дверью и вот они вошли... Вошли в парадных батистовых передниках (по случаю дня ангела начальницы и принесенных ей поздравлений по утру в зале девочки были в своей парадной форме в тоненьком расшитом в складочку батистовом верхнем белье). Впереди всех выступала с невозмутимо серьезным личиком и огромными тоже серьезными, черными как угольки, глазами темнокудрая девочка, прелестная собой. Она держала огромную звезду артистически склеенную из серебряной бумаги. В центре звезды была наклеена картина, изображавшая Вифлеемскую пещеру и лежавшего в яслях младенца Христа. За ней мерно по парам, тихие и серьезные, выступали сорок девочек с сложенными "коробочкой" руками.

-- Этакие цыплята милые! -- произнес ласковым голосом какой то седой добродушного вида генерал среди этого торжественного молчания.

-- Очаровательные детишки! -- вторила ему красивая нарядная как фея, молодая дама, -- особенно та со звездой, что за прелестное дитя!

Незаметно следом за детьми проскользнула и Дуся.

-- Становитесь в круг, перед образом! Палтова начинай! -- тихим шепотом скомандовала она.

Девочки повиновались и бесшумно заняли указанные места.

Христос Младенец родился в пещере
О, люди, славьте Величие Бога.

Зазвенел серебряный колокольчик, заполняя хрустальными звуками всю нарядную праздничную квартиру княгини.

Славьте Предвечного Иисуса,
Пришедшего спасти нас всех.

Звенел дальше колокольчик разливаясь волной звонкого серебра... Ручейком лесным, соловьиной трелью... Пением жаворонка в небе, радостными гимнами юной, совсем юной весны...

Пришедшего спасти нас всех.

Подхватывал стройный хор дружным припевом.

-- Какая прелесть! -- пробежал шепот восхищения по рядам гостей. А темнокудрая девочка уже пела дальше.

Слетались ангелы Божии к пещере,
Сходились пастыри славить Величие Его!

Все дальше и дальше развертывался гимн все горячее и настойчивее проникал он в души гостей и самой хозяйки...

Все непринужденнее, красивее и нежнее звучал голос Ины и голоса ее подруг. Девочка вся ушла в пение... Личико ее разгорелось, глаза сверкали, темные кудри упали на лоб, придавая что-то вдохновенное красоте милого ребенка. О гостях, о княжне-начальнице, о нарядной квартире и важных слушателях обо всем этом, казалось, забыла она в эти минуты... Ее впечатлительная душа невольно переживала все то, о чем говорила песнь. Ее духовным взором уже рисовалась торжественно прекрасная картина:

Теплая южная звездная ночь... Темная небольшая пещера... Кроткое пречистое лицо Девы... Благоговейный взгляд старца Иосифа. А Он Маленький и Прекрасный в яслях ягненка, Он Радость и Надежда Мира -- Предвечный Христос!

И охваченная горячим чистым и могучим порывом к Божественному Младенцу, принесшему в пир прощение и радость, Южаночка с глубоким чувством закончила свою песны

Обвей меня кротостью, добротою и правдой
И дай мне остаться честной всю жизнь.
И дай мне остаться честной всю жизнь.

Подхватил хор, которому передалось воодушевление маленькой певицы с новым жаром и все смолкло... Мгновенная тишина воцарилась в комнате. Гости и хозяйка оставались безмолвными, охваченные великим значением трогательно-наивным, детски-чистым и бесхитростным исполнением гимна...

Этой тишиной как нельзя лучше воспользовалась Дуся.

-- На колени все! Просите княгиню простить вас и отпустить на праздник к родным! -- послышался ее прерывистый шепот.

И вот, как по команде сорок девочек опустились на пол и одним общим хором прозвучала робкая фраза, исполненная мольбы.

-- Княгиня! Простите нас. Отпустите нас на праздник домой!

Это была трогательная картина... Сорок коленопреклоненных девочек... Сорок пар покорно сложенных с мольбой ручонок... А в воздухе еще словно носились, словно затихали еще, чудесные звуки пропетого только что детскими голосами гимна.

И строго нахмурившееся, было, лицо начальницы при первых же звуках просьбы, как-то само собой невольно расплылось в улыбку. А тут еще гости окружили со всех сторон хозяйку и хором стали просить ее за наказанных. И сердце доброй княгини дрогнуло... Лед растопился... Глаза блеснули мягким, влажным блеском.

-- Я прощаю вас дети, Бог с вами, но это в последний раз! Слышите, чтобы о подобной дерзкой выходке я уже не слышала никогда больше. Я отпускаю вас на праздник, можете сейчас же дать знать об этом вашим родным.

-- Благодарим вас, княгиня, о благодарим вас! -- послышались восторженные, признательные голоса обезумевших от радости девочек и они низко приседали, не смея согласно правилу институтского этикета более ярко и бурно выразить свою благодарность и любовь...

Но вот из группы подруг отделилась Южаночка. Она легкими быстрыми шагами подбежала к начальнице, и не выпуская звезды из одной руки, другую руку закинула, за шею изумленной, опешившей княгини и привстав на цыпочки звонко чмокнула ее в щеку.

-- Вот вы какая хорошая! -- произнесла девочка, глядя прямо в глаза своей начальнице сияющими от счастья глазами. -- Я знала, что вы хорошая и всегда были такой, даже когда рассердились на нас. Я поеду к дедушке и расскажу ему все про вас и все вас полюбят, и он, и Марья Ивановна, и Сидоренко, будьте спокойны, полюбят все также как и я вас люблю!

И новый поцелуй, стремительный и нежный, запечатлелся на другой щеке княгини Розовой. Сдержанный смех и шепот послышался в толпе гостей.

-- Какая прелесть! Какая непосредственность! -- восхищались дамы и мужчины.

Княгиня, смутившаяся, но отнюдь не рассерженная наивной выходкой девочки, притянула ее к себе и заглянула ей в глаза, такие открытые, прекрасные и правдивые, блестевшие детской чистой радостью, проговорила:

-- Если ты меня так любишь, девочка, то постарайся же сделать как можно больше, больше приятного твоей старушке-начальнице. Отучайся от своих неподходящих для благовоспитанной девочки манер и оставайся в то же время всегда такой же искренней и правдивой. Обещаешь ты мне это?

-- О, да! Обещаю! Ведь я вас так люблю! Люблю первую, после дедушки и Сидоренко! -- пылко вырвалось из груди Ины. -- Сидоренко это -- дедушкин денщик, спасший ему жизнь, -- тут же предупредительно пояснила она гостям княгини. Последняя с улыбкой взяла в обе руки голову девочки и ласково поцеловала ее черные глаза... Потом, обращаясь к остальным детям, сказала:

-- Ну, идите с Богом! Поезжайте домой и помните, что старушка-княгиня не всегда может быть такой снисходительной и доброй.

Что это был за праздник! Господи Боже, что это был за веселый праздник Рождества!

Дедушка приложил, казалось, все старание, чтобы порадовать свою ненаглядную Южаночку! Чего только не придумывал он, чтобы потешить Ину в эти полторы недели рождественских вакаций! Чудесная нарядная елка! Самые разнообразные подарки-сюрпризы, поездка в цирк, катанье на тройке вместе с Сидоренко и Марьей Ивановной... веселое гаданье под Новый год... Еще более веселое переряживание по вечерам, в котором принимали деятельное участие помимо старой дедушкиной гвардии и Прошка, и длинные, бесконечно сладкие беседы в тесном семейном кругу...

Южаночка вся сияла от счастья... Мелькавшие быстрой чередой рождественские праздники казались девочке сладким, золотым сном. Незаметно промчались они... Золотой сон прервался и готовился перейти в серую скучную действительность... Надо было возвращаться в институт. Но и в самый день отъезда, судьба решила, казалось, побаловать Ину. Утром лишь только Южаночка успела проснуться... Марья Ивановна подала ей объемистый серый пакет с адресом, надписанным косыми и кривыми каракульками... Сердце Ины дрогнуло и забилось в то время как дрожащие ручонки девочки вскрывали конверт. Сладкое предчувствие охватило душу девочки. Вся сгорая от нетерпения, она вынула грубый лист почтовой бумаги из конверта и прочла:

"Ваше Высокоблагородие!

"Дорогая наша барышня Иночка, поздравляют вас с праздниками и с Новым годом ваши солдатики, папашиной роты и желают от Господа Бога милой нашей барышне здоровья Ее Высокоблагородию и низкий поклон посылают. Вашей роты солдатики и Тарас-денщик. Покамест милая наша барышня прощайте и желаем счастья!"

Затуманенными от радостных слезинок глазами Ина прочла письмо... Прижала его к губам и крепко-крепко поцеловала дорогие ей строки... Потом, с радостным визгом вскочила с постели и как была босая, в одной рубашонке, не выпуская из рук драгоценного конверта, заплясала, закружилась по комнате в своем любимом, медвежьем танце...