Фламандские легенды
Сметсе Смее - Глава 19
- Просмотров: 545
Фламандские легенды Сметсе Смее де Костер Шарль Глава 19
О праведном суде господа Иисуса.
Вскоре приказала долго жить и жена Сметсе: уж очень она напугалась, увидев призрак своего мужа.
Душа ее прямиком полетела в рай, и там, у стены, заметила она бедного Сметсе, который сидел в грустном раздумье. При виде жены он радостно вскочил со своего места.
— Жена, я пойду с тобой!
— Как же ты осмелишься?
— Я спрячусь под твоей юбкой, она такая широкая, что меня не заметят.
Так Сметсе и сделал; жена постучала в райские ворота, и святой Петр ей отворил.
— Входи, добрая женщина! — сказал он.
Но, заметив ноги Сметсе, которые выглядывали из-под юбки жены, святой Петр закричал:
— Окаянный кузнец! Долго ты еще будешь измываться надо мной? Уходи отсюда, продавшийся дьяволу!
— Ах, сударь, — взмолилась женщина, — сжальтесь над ним, или позвольте мне остаться вместе с ним!
— Нет, — сказал святой Петр, — твое место здесь, а его — там. Входи же, а он пусть отправляется прочь, да поживее!
И она вошла в рай, а Сметсе остался за стеной. Но ровно в полдень, когда ангелы-повара принесли жене Сметсе ее порцию чудесного пирога с рисом, она подошла к стене и, перегнувшись вниз, крикнула:
— Ты здесь, муженек?
— Да, я здесь, — отвечал он.
— И ты голоден?
— Конечно.
— Ну так вот, — сказала она, — разверни свой кожаный передник, и я брошу тебе пирог с рисом, который мне сейчас дали, только спрячь его хорошенько, муженек, и съешь поскорее!
— Ну, а как же ты, — спросил он, — что же ты будешь есть?
— Пока ничего, — отвечала она, — но я слышала, что скоро будет ужин.
И Сметсе, поев пирога с рисом, почувствовал сразу, как у него прибавилось силы, ибо этот пирог был сочнее и аппетитнее самого лучшего мяса. Тем временем жена его, прогулявшись по раю, снова подошла к стене и стала рассказывать Сметсе, что она там увидала.
— Ах, муженек, в раю так чудесно! как бы я хотела, чтобы и ты был здесь! Вокруг господа Иисуса сидят мудрецы и рассуждают с ним о добре, о любви, о справедливости, о знании и красоте, а также о том, как лучше управлять людьми и как сделать, чтобы все были счастливы. Слова их звучат, точно музыка. И каждое мгновение они бросают в мир семена прекрасных, добрых, справедливых, правдивых мыслей. Но люди так злы и глупы, что топчут ногами эти семена или дают им засохнуть. А немного поодаль в разных местах сидят гончары и золотых дел мастера, каменщики и маляры, кожевники и сукновалы, плотники и кораблестроители, и надобно видеть, что за прекрасные вещи они создают, каждый — в своем ремесле. И когда они что-нибудь уж очень хорошо сработают, тогда они тоже бросают добрые семена в мир, но и эти семена частенько погибают.
— Жена, а кузнецов ты там не видала?
— И кузнецов видала!
— Ах, как бы я хотел вместе с ними работать! — сказал Сметсе. — Ведь мне так стыдно, что я должен здесь жить, будто дармоед какой, ничего не делая и кормясь подаянием. Но послушай, жена! Уж если святой Петр не хочет пустить меня в рай, попроси за меня господа Иисуса, он добр и, быть может, смилостивится надо мной.
— Иду, муженек, иду, — отвечала она. Когда Иисус, окруженный своими мудрыми советниками, увидел женщину, приблизившуюся к нему, он сказал ей:
— Я узнаю тебя, добрая женщина, при жизни ты была замужем за кузнецом Сметсе, который так хорошо принял меня, когда я в образе младенчика спустился на землю со святым Иосифом и святой Марией. А разве твой муж не в раю?
— Ах, нет, господи Иисусе, — отвечала она, — мой муж остался за воротами, он очень опечален и огорчен, святой Петр его сюда не пускает.
— А почему? — спросил Иисус.
— Уж и сама не знаю почему, — отвечала она.
Но тут ангел, заносивший на медную доску список людских прегрешений, вдруг вмешался:
— Сметсе не может войти в рай, ибо, избавившись от дьявола, он сохранил у себя его деньги.
— О, это большое преступление, — сказал Иисус, — но разве он не раскаялся?
— И еще как! Да и всю свою жизнь он был добрым, сострадательным, милосердным.
— Пошлите за ним! — повелел Иисус, — я хочу сам его допросить.
Несколько ангелов с алебардами повиновались и привели Сметсе к сыну божьему, который сказал ему так:
— Сметсе, это правда, что ты сохранил у себя деньги дьявола?
— Да, господи! — отвечал кузнец, и коленки у него застучали друг о дружку от страха.
— Сметсе, это нехорошо! Уж лучше человеку страдать от всяких мук, печалей и забот, чем хранить деньги дьявола, который так зол, уродлив, несправедлив и лжив. Но, может быть, ты расскажешь мне о каком-нибудь похвальном поступке, которым ты хоть чуточку загладил свою великую вину?
— Господи, — сказал Сметсе, — я долго сражался вместе с зеландцами за свободу совести и вместе с ними терпел голод и жажду!
— Это хорошо, Сметсе, но продолжал ты и дальше так похвально вести себя?
— Увы, господи, нет! — признался кузнец, — говоря без утайки, храбрости моей хватило ненадолго: я вернулся в Гент и вместе с другими продолжал сносить испанское иго [31].
— Это дурно, Сметсе, — отвечал Иисус.
— Господи! — заплакала жена кузнеца, — никто не был щедрее его к беднякам, ласковее со всеми, добрее с врагами, даже с гадким Слимбруком!
— Это хорошо, Сметсе, — сказал Иисус, — но нет ли у тебя еще какой-нибудь важное заслуги?
— Господи, я всегда с радостью работал, ненавидел лень и уныние, искал веселья и забавы, любил петь песни и с охотой попивал брёйнбиир, посланный мне богом.
— Это хорошо, Сметсе, но еще недостаточно!
— Господи! — продолжал кузнец, — я что было силы избил мерзкие призраки Якоба Гессельса, герцога Альбы и Филиппа Второго, короля Испании.
— Вот это отлично, Сметсе, — сказал Иисус, — разрешаю тебе войти в мой рай!
[1] Лис — приток Шельды, впадающий в нее близ Гента.
[2] Артевелде, Якоб (ок. 1290–1345) — вождь гентских сукноделов, восставших в 1338 г. против фландрского графа.
[3] Bruinbier (флам.) — сорт темного пива.
[4] ... недолюбливали реформатов — В Нидерландах, состоявших в XVI в. из 17 провинций, куда входила и Фландрия (иногда имя Фландрии распространялось на всю страну), наиболее широкое распространение из всех реформационных учений имел кальвинизм.
[5] Гёз (от фр. gueux — нищий) — в период Нидерландской буржуазной революции XVI в. — прозвище народных повстанцев, которые на суше («лесные гёзы») и на море (морские гёзы) вели борьбу с испанским господством. Особенно важную роль играли «морские гёзы».
[6]… сражался на море с испанцами на стороне жителей Зеландии — Зеландия была одной из первых нидерландских провинций, восставших против владычества Испании.
[7] Валхерен — один из островов, на которых расположена большая часть Зеландии; находится близ устья Шельды.
[8] Musico (флам.) — кабачок, в котором играет музыка.
[9] Альберт и Изабелла — Эрцгерцог австрийский Альберт, муж инфанты Изабеллы (1566–1633), дочери испанского короля Филиппа II, правил совместно с ней Южными Нидерландами с 1598 г. После его смерти в 1621 г. Изабелла правила самостоятельно.
[10] Моя вина (лат.)
[11]… рыбы, что проглотила некогда иудея Иону — речь идет о пророке Ионе, который согласно библейскому преданию провел несколько дней в чреве кита.
[12] даром (лат.)
[13] Baes (флам.) — мастер, хозяин дома.
[14] Baesine (флам.) — жена мастера, хозяина дома.
[15] Патар — мелкая медная монета, имевшая хождение по Фландрии.
[16] повезло (лат.).
[17] Здесь игра слов: жена кузнеца хотела сказать «нищий есть нищий». По-французски слово «гёз» (gueux) звучит так же, как «нищий» (gueux).
[18] Гессельс, Якоб (ум. в 1578) — нидерландский дворянин, член Совета по делам о беспорядках, называемого в народе «Кровавым советом», который герцог Альба (см. пр. 2 к гл. 13) учредил в Нидерландах в 1567 году для расправы с еретиками и мятежниками. По свидетельству американского историка Мотли (1814–1877) Альба очень ценил Гессельса за жестокость (Д.-Л. Мотли, История нидерландской революции и основание республики соединенных провинций, т, 2. СПб., 1866).
[19] Мессир Р 'ихове лишил вас не только жизни, но и бороды — Р'ихове, Франсуа ван дер Кетулле (ок.1531–1585) — политический и военный деятель периода Нидерландской буржуазной революции. В 1577—79 гг. был одним из вождей демократического движения в Генте. Когда демократические силы одержали победу и во главе Гентской коммуны стал Р'ихове со своими соратниками, Гессельс в 1578 году был повешен. По рассказу Мотли, Р'ихове вырвал у него перед этим бороду.
[20]. . просыпались лишь затем, чтобы выкрикнуть: «на виселицу!» — Факт, засвидетельствованный Мотли (там же).
[21] графы Эгмонт и Горн — граф Эгмонт, Ламораль (1522–1568) и граф Горн, Филипп де Монморанси (1524–1568) — нидерландские аристократы, представлявшие национальную оппозицию Испании в государственном совете Нидерландов, были казнены испанским королем Филиппом II (см. пр. 1 к гл. 15) по обвинению в государственной измене.
[22] Золотое руно — высший рыцарский орден нидерландской знати, учрежденный в 1430 г. бургундским герцогом Филиппом Добрым. Орден состоял из золотой цепи с фигуркой агнца.
[23] Альба, Альварес де Толедо Фернандо (1507—582) — один из виднейших испанских полководцев XVI века, наместник Филиппа II в Нидерландах (1567–1573). Отличался неслыханной жестокостью в борьбе с участниками религиозного и политически-революционного движения в Нидерландах. «Бесконечно лучше, — писал однажды герцог, — путем войны сохранить для бога и для короля государство, обедневшее и даже разоренное, чем без войны иметь его в цветущем состоянии для сатаны и его пособников Беретиков» (А. Пирени. Нидерландская революция. М., 1937, стр. 127).
[24] Vlaenderland tot eeuwigheid! (флам.).
[25] Филипп II (1527–1598) — сын императора Карла V (см. гл. 15, пр. 6), с 1556 г. король Испании. Под его властью, кроме Испании, находились Нидерланды, Португалия, часть Италии, Франш-Конте, а также колонии в Америке.
[26]… кто за деньги убьет принца Вильгельма — Вильгельм Оранский (1533–1584) — первоначально возглавлявший оппозицию нидерландской знати против испанского режима, а затем перешедший в лагерь революции, был убит наемным убийцей, подосланным испанцами.
[27]… изобрел гарроту, чтобы задушить Монтиньи. — Гаррота — обруч, стягиваемый винтом, — орудие смертной казни, применявшееся в Испании. Монтиньи, Флоран де Монморанси, барон (1527–1570) — сторонник оппозиционных нидерландских дворян. Приехав в Испанию в 1567 г. для переговоров с Филиппом II, был арестован и в 1570 г. по приказу короля тайно задушен в тюрьме.
[28]… за твою жену, которую ты вогнал в гроб — Филипп II был женат несколько раз. Его первая жена, Мария Португальская, мать дона Карлоса, умерла через несколько дней после родов из-за небрежного ухода за ней.
[29] Это тебе за твоего бедного сына Карлоса — Филипп II находился в смертельной вражде со своим сыном доном Карлосом. Боясь его побега за границу, Филипп II в 1568 году заточил его в одной из комнат королевского дворца, где тот вскоре и умер.
[30] Это тебе за императора, отца твоего, который…положил начало бедствиям нашей страны. — Карл V, император так называемой «Священной Римской империи германской нации» (1519–1556) и испанский король под именем Карлоса I (1516–1556), стремясь пресечь ересь, распространявшуюся во Фландрии, издал ряд постановлений, которые разоряли «еретиков» и подвергали их пыткам инквизиции.
[31]… я вернулся в Гент и вместе с другими продолжал сносить испанское иго. В результате революции против испанского господства северные провинции Нидерландов приобрели в конце XVI века независимость (будущая Голландия), в то время как южные провинции (Фландрия и другие) еще долго оставались под властью испанцев.
Сметсе Смее - Глава 18
- Просмотров: 654
Фламандские легенды Сметсе Смее де Костер Шарль Глава 18
Из которой мы узнаем, за что выпороли Сметсе.
Наступил канун праздника всех святых; было очень холодно, и жена Сметсе готовила себе на кухне вкусную смесь из сахара, яичных желтков и брёйнбиира, чтобы излечиться от жестокого кашля, который беспокоил ее с того самого дня, как умер ее муж.
Сметсе постучал в кухонное окошко, и жена его очень испугалась.
— Муженек, — жалобно закричала она, — ты пришел меня мучить, чтобы я молилась за тебя? Я молюсь за тебя, сколько в моих силах, но могу еще больше молиться, коли так надо. Тебе нужны мессы? Ты получишь и мессы, и молитвы, индульгенции тоже получишь. Я куплю тебе индульгенции, поверь мне, муженек, только скорей возвращайся, откуда пришел!
Но Сметсе продолжал стучать.
— Мне не мессы нужны, не молитвы, а крыша над головой, и поесть, и попить; на дворе лютая стужа, сильный ветер, можно замерзнуть. Жена, отвори дверь!
Услышав эти слова, она закричала еще громче, потом начала молиться, креститься, бить себя в грудь, но дверь отворить не собиралась.
— Уходи, уходи, муженек, — только твердила она, — и мессы будут у тебя, и молитвы!
Кузнец тут приметил, что окно на чердаке было открыто: он влез через него в дом, спустился по лестнице и предстал перед женой; но, не желая напугать ее еще больше, так как она с громким криком, призывая на помощь соседок, пятилась все время назад, он не подошел к ней, а присел поодаль, на табурете.
— Разве ты не видишь, женушка, — сказал он, — что я на самом деле Сметсе и вовсе не думаю обидеть тебя?
Но она слушать ничего не хотела, спряталась в угол, и, лязгая зубами, выпучив на него глаза, делала ему знаки рукой, чтобы он удалился, — со страху она вовсе лишилась речи.
— Жена, — дружелюбно обратился к ней кузнец, — так-то привечаешь ты своего бедного мужа, так-то справляешь праздник по случаю его возвращения после долгой разлуки? Ох, ты уже позабыла, сколько лет мы дружно жили с тобой, душа в душу!
Услышав такой ласковый веселый голос, она тихо и робко ответила:
— Нет, господин покойник, не позабыла!
— Так отчего же ты так испугалась? Неужто не узнаешь жирное лицо своего мужа, его круглое брюшко, его голос, каким он когда-то с такою охотой здесь распевал?
— Узнаю, — прошептала она.
— А коли узнаешь, почему ты не смеешь подойти и дотронуться до меня?
— Ах, сударь, вот уж никак не смею, — сказала она, — говорят, что у того, кто дотронется до покойника, омертвеют руки и ноги.
— Подойди, жена, — молвил кузнец, — не верь этим вракам!
— Сметсе, ты и вправду мне не сделаешь ничего худого?
— Ровно ничего, — отвечал он и взял ее за руку.
— Ах, — спохватилась она, — бедный мой муж, ты, наверное, продрог и тебе хочется поесть и попить?
— Ну конечно!
— Так пей же, ешь и согрейся!
И пока Сметсе ел и пил, он рассказал жене, что все никак не может попасть в рай, но теперь решил захватить из своего погреба бочонок брёйнбиира и несколько бутылок вина, чтобы продавать их тем, кто входит в святой град, а на вырученные деньги покупать себе наивкуснейшую еду.
— Все это хорошо, муженек, — заметила она, — но даст ли тебе святой Петр разрешение открыть кабачок у ворот рая?
— Надеюсь, что даст, — отвечал он.
И нагрузившись бочонком брёйнбиира и бутылками вина, Сметсе стал вновь подниматься в рай.
Остановившись у райской стены, он немедля устроил кабачок под открытым небом, ибо воздух в этом небесном месте прекрасен, и в первый же день всяк, входивший в рай, пропускал у него по стаканчику, и все хорошо платили ему — из сочувствия.
Однако многие захмелели и явились в рай в нетрезвом виде. Святой Петр услышал об этом и, дознавшись до причины такого конфуза, предписал Сметсе прекратить торговлю напитками, а его самого велел пребольно выпороть.
Сметсе Смее - Глава 16
- Просмотров: 615
Фламандские легенды Сметсе Смее де Костер Шарль Глава 16
В которой перед Сметсе открывается над рекой Лис удивительное зрелище.
Когда дьявол ушел, Сметсе, не помня себя от радости, бросился к жене, стоявшей за дверью на кухне. Ликуя, кузнец стал подталкивать, похлопывать, обнимать и целовать свою благоверную и то тряс, то прижимал ее к себе. Потом он побежал к подмастерьям, пожал всем руки и закричал:
— Клянусь Артевелде! Я расквитался! Сметсе расквитался!
Казалось, язык его разучился говорить иные слова. Он шептал их жене на ухо, громко твердил подмастерьям, крикнул даже эти слова в мордочку старого лысого кота-кашлюна, который спал в уголке и, проснувшись, дал своему хозяину когтями по физиономии.
— Негодяй! — воскликнул Сметсе. — Он, кажется, недостаточно радуется моему избавлению. Уж не дьявол ли он? Говорят, они принимают любое обличье. Эй-эй, — цыкнул кузнец на кота, зафыркавшего от страха, — слышал ли ты, что я сказал тебе, понял ли ты, чертов кот? Я расквитался, и я свободен, я расквитался, и я волен, как птица; я расквитался, и я весел; я расквитался, и я богат. Отныне я буду жить в свое удовольствие, как подобает расквитавшемуся кузнецу. Жена, я хочу, чтобы сегодня же послали Слимбруку сто филиппталеров, пусть и этот злосчастный завистник порадуется, что Сметсе расквитался!
Но Сметсе не услышал ни слова в ответ. Поглядев по сторонам, он увидел, что жена его спускается с лестницы, держа в руках большую чашу со святой водой, в которой плавала зеленая ветка букса.
Войдя в кузницу, женщина начала кропить этой веткой мужа, потом подмастерьев, а также молоты, наковальни, мехи и все прочие инструменты.
— Жена, что ты делаешь? — спросил Сметсе, пытаясь увернуться от брызг.
— Спасаю тебя, возомнивший о себе кузнец! — отвечала она. — Ты и впрямь думаешь, что освободился от дьяволов? А между тем ты владеешь имуществом, которое принадлежит им! И ты думаешь, что, упустив твою душу, которая была платой за твое богатство, они так-таки и оставят тебе это богатство? Ах, глупый кузнец! Они опять придут сюда, да! и если я не окроплю святой водой тебя, себя и всех подмастерьев, кто знает, какие страшные беды они еще обрушат на нас!
Она продолжала рьяно размахивать своей веткой, как вдруг от подземного грома зашаталась вся набережная, расщепились камни, зазвенели стекла, распахнулись двери, окна, все выходы из кузницы и подул жаркий ветер.
— Вот они! — воскликнула женщина. — Молись, муженек!
И верно: в облаках появился обнаженный человек неописуемой красоты. Он стоял на алмазной колеснице, запряженной четверкой огненных коней. В правой руке он держал стяг, и на этом стяге было начертано: «Прекраснее бога». И от тела человека — от всей его светящейся плоти — исходили дивные лучи, точно солнце озарившие реку Лис, набережную и деревья, которыми она была обсажена. И деревья эти закачались, стволы их и ветви стали сгибаться, а набережная заколебалась, будто корабль в море, и мириады голосов воскликнули хором:
— Властитель наш, мы взываем к тебе, ибо терпим голод и жажду! Напитай нас, властитель, напои нас!
— Ах, — вскричала жена кузнеца, — ведь это монсеньор Люцифер со всеми своими чертями!
Но вот голоса смолкли, человек подал знак, и вода в реке Лис вдруг поднялась, словно сам господь бог приподнял ее русло. И река стала подобна бушующему морю, только в этом море волны не катились все вместе к берегу, а каждая бурлила в отдельности, и на каждой огнем полыхал пенистый гребень. Вот огненные гребни взметнули ввысь, увлекая за собой воду воронкой, и бедному Сметсе, его жене и подмастерьям почудилось, что перед ними дрожат и колеблются мириады водяных столбов.
Потом все водяные столбы обратились в страшных чудовищ и сразу появились, переплетаясь между собою, нанося друг другу удары и раны, все черти ада — истязатели бедных грешников, осужденных на вечные муки. Тут были устрашающей величины крабы на трясущихся и скрюченных человечьих ногах: они пожирали тех, кто пресмыкался при жизни. Возле означенных крабов хлопали крыльями страусы, ростом побольше лошади. Под хвостами у них виднелись лавры, скипетр и корона. И за этими хвостами обречены были бегать те, кто в сем мире гонялся за суетными почестями, не радея о добрых делах. Страусы мчались быстрее ветра, грешники преследовали их, стремясь схватить лавры, скипетр и корону, но — тщетно! Страусы завлекали их в предательское вязкое болото, в которое они с позором плюхались. И потом целую вечность грешники барахтались в липкой грязи, в то время как страусы расхаживали по берегу и насмешливо позвякивали своими побрякушками.
Среди страусов резвились целые полчища разноцветных, пестрых, точно бабочки, обезьян. Они распоряжались скрягами-лихоимцами, — евреями и ломбардцами, — которые, чуть войдя в ад, осматривались кругом и, моргая под своими очками, немедля начинали подбирать ржавые гвозди, стоптанные шлепанцы, облезшие пуговицы, грязные тряпки и прочую рухлядь. Потом они торопливо выкапывали яму, зарывали в ней свою добычу и садились неподалеку. Обезьяны, увидев это, прыгали в яму, вытаскивали из нее все сокровища и бросали в огонь. Скупцы плакали и причитали, а обезьяны их били; наконец, скупцы отыскивали более надежный тайник, прятали там новую добычу, обезьяны опять ее находили, опять выбрасывали вон и снова начинали избивать скупцов, и так — целую вечность.
В воздухе, над обезьянами, били крыльями орлы, и на месте клювов у них торчали дула двадцати шести мушкетов, которые все стреляли зараз. Орлы эти назывались царскими, ибо были приставлены к государям-завоевателям, которые слишком сильно любили при жизни гром пушек и шум войны. И теперь, чтобы их потешить, орлы палили каждому из них прямо в уши из двадцати шести мушкетов, и так — целую вечность.
Под боком у страусов, обезьян и орлов извивалась, раскачивалась и вытягивалась огромная змея, покрытая медвежьей шерстью; длинная и толстая сверх всякой меры, она потрясала сотнею тысяч мохнатых рук и в каждой держала по железной алебарде, наточенной остро, как бритва. Змея эта называлась испанской, ибо в аду она без пощады рубила своими алебардами шайки подлых грабителей, которые разоряли нашу страну.
Очень осторожно, опасаясь задеть эту змею, в воздухе порхали крылатые проказники-поросята, у которых вместо хвостиков были ливерные колбаски. Хвостики эти предназначались для вечно алчущих пищи чревоугодников, попавших в ад. Поросята подлетали к ним, подносили колбаску к их разинутой пасти, и только лишь те собирались откусить ее, как поросят и след простыл, и так — целую вечность!
Были там и чудовищной величины павлины, которые ужасно кичились своим ослепительным опереньем. Стоило какому-нибудь пустому щеголю, важничавшему в своем нарядном костюме, попасть в их жилище, как павлин подходил к нему и распускал хвост, как будто предлагая гостю вырвать у него перо и украсить им свою шляпу. Но только лишь щеголь протягивал руку за этим пером, как господин павлин пускал ему в лицо струю гнусной вонючей жидкости, которая портила весь его прекрасный наряд. И целую вечность господин щеголь тянул руку за павлиньим пером, и целую вечность получал за это подобное омовение.
Среди всех этих мерзких животных парами бродили кузнечики—самцы и самочки в человеческий рост; она играла на дудочке, он размахивал большой суковатой палкой. Завидев человека, который при жизни из трусости то и дело прыгал от добра к злу, от белого к черному, от огня к воде, однако всегда поклонялся силе, кузнечики тотчас к нему приближались. Она играла на дудочке, а он, величественно опираясь на свою палку, приказывал: «Прыгай во имя бога!» И человек прыгал. «Прыгай во имя дьявола!» И человек прыгал. «Прыгай во имя Кальвина, во имя католической мессы, во имя козы, во имя капусты!» И бедняга все прыгал, но никогда не мог прыгнуть так высоко, как того требовал кузнечик с палкой, и всякий раз бывал за это пребольно избит. И человек без конца прыгал, и его без конца били, а дудочка без конца играла приятные мелодии, и так — целую вечность.
Чуть подальше, развалясь нагишом на расшитых золотом бархатных и шелковых покрывалах, осыпанные жемчугом и другими драгоценными каменьями, сладострастные и улыбающиеся, пели и играли на множестве прекрасных музыкальных инструментов дьяволицы, которые были красивее первых красавиц Гента, Брюсселя и Брюгге. Они служили наказанием для престарелых распутников, совратителей юности. Лишь только старики появлялись, как женщины начинали манить их к себе любовными речами.
Но те не могли к ним приблизиться, и целую вечность бедняги обречены были разглядывать дьяволиц, не имея возможности прикоснуться даже к кончику ногтя на их мизинце. Распутники плакали и жаловались, но все напрасно, и так — века и века.
Были здесь и хитрые маленькие чертенята, бившие в барабаны, обтянутые кожей лицемеров, а маски, которые те при жизни носили на своих лицах, висели на этих же барабанах в виде украшений. И лицемеры эти обречены были слоняться по аду без кожи, без масок, во всем своем уродстве, опозоренные, освистанные, оплеванные, искусанные мерзкими мухами, преследуемые чертенятами, бившими в барабаны, и так — целую вечность.
Стоило поглядеть и на чертей, приставленных к спесивцам! Это были превосходные объемистые бурдюки, надутые ветром и заканчивающиеся носиком со вставленной в него трубкой. Бурдюки эти имели орлиные лапы и две небольшие руки, с пальцами такой длины, что ими можно было обхватить весь бурдюк. Когда спесивец входил в ад, говоря себе: «Я великий, красивый, сильный, могущественный, победоносный, я покорю Люцифера и женюсь на его жене Астарте», бурдюки приближались к нему и, низко кланяясь, спрашивали:
Сударь, не угодно ли вам будет выслушать по секрету словечко касательно ваших гордых намерений?
— Хорошо, — отвечал тот.
Тогда бурдюки вдвоем вставляли ему в уши трубки, и он уже не мог их вынуть, и бурдюки начинали давить своими длинными пальцами себе на живот, чтобы сильный ветер оттуда подул ему в голову, и голова его от этого раздувалась все больше и больше, и вот господин спесивец уже поднялся в воздух и должен целую вечность мотаться, толкаясь головой в потолок преисподней и все время болтая ногами, чтобы спуститься вниз, но — безуспешно.
Занятными чертями были и подвижные, как ртуть, мартышки, которые без устали прыгали, скакали, носились взад и вперед. Эти черти подбегали к ленивцам, которых они наказывали, и протягивали им то лопату, чтобы вскопать ею землю, то оружие, чтобы начистить его до блеска, то дерево, чтобы обрезать его, или же книгу, чтобы, прочитав, поразмыслить над нею. Получив такую работу, ленивец говорил:
— Сделаю завтра!
И погружался в мечты, потягиваясь и зевая. Мартышка тотчас же совала ему в разинутый рот губку, смоченную в настое ревеня, и, хихикая, говорила:
— Это тебе на сегодня, работай, лодырь, работай!
И в то время, как ленивца рвало, черт вертел им во все стороны, тряс его и не давал ему ни минуты покоя, как слепень коню, и так — целую вечность.
Очень забавны были лукавые и шустрые, хорошенькие детишки-бесенята, на чьей обязанности было учить риторов-педантов думать, говорить, плакать и смеяться естественно и просто, согласно природе. И, если у них это не выходило, бесенята давали им по рукам, и очень даже больно. Но бедные педанты уже ничему не могли научиться: слишком были они неповоротливы, стары, глупы. Словом, по рукам они получали каждый день, а в воскресенье еще и плетку в придачу.
И все черти хором восклицали:
— Повелитель, мы страдаем от голода; повелитель, дай нам поесть! Заплати нам хоть немного за нашу верную службу тебе!
И вдруг человек, стоявший на колеснице, подал знак, и река Лис выбросила всех чертей на набережную, подобно тому, как море выбрасывает волны на берег, и черти пронзительно и страшно засвистели.
И Сметсе, жена его и подмастерья услыхали, как со страшным гулом растворились двери погребов, и все бочки с брёйнбииром поскакали, гремя, вверх по лестнице, затем прокатились, гремя, через кузницу и, описав большую кривую, упали в толпу чертей. То же самое проделали бутылки с вином, окорока, хлеба и сыры, а за ними — крузаты, анжелоты, филиппталеры и другие монеты, и все это превратилось в еду и питье. И черти давай тут драться, толкаться, полосовать друг дружку, и все эти чудовища, смешавшись в одну кучу, с улюлюканьем и свистом бились, желая урвать себе долю побольше. И когда от угощения не осталось ни капли, ни крошки, а человек, стоявший на колеснице, снова подал знак, все черти бросились в реку и, погрузившись в черную воду, исчезли; человек в небе тоже скрылся.
И опять, как прежде, Сметсе Смее стал бедняком, если не считать красивого мешочка с золотом, который его жена ненароком окропила святой водой, и который он сохранил у себя, несмотря на то, что мешочек был получен от дьявола. Правда, особой корысти от этого золота кузнецу не было. Однако Сметсе жил хорошо, пока внезапно не умер в своей кузнице в благословенном и преклонном возрасте — девяноста трех лет.
Сметсе Смее - Глава 17
- Просмотров: 627
Фламандские легенды Сметсе Смее де Костер Шарль Глава 17
Об аде, чистилище, длинной лестнице и, наконец, о рае.
Когда Сметсе умер, душа его в одежде кузнеца должна была пройти через ад. Подойдя к воротам ада, Сметсе увидел в открытых окнах чертей, которые когда-то напугали его, показавшись над рекой Лис, а сейчас изо всех сил терзали и мучали бедных грешников. Сметсе подошел к привратнику, но тот, увидя его, завопил дурным голосом:
— Сметсе здесь, Сметсе Смее, коварный кузнец!
И не захотел его впустить. Услышав шум, монсеньор Люцифер и госпожа Астарта со всем своим двором подбежали к окнам, и все черти — следом за ними.
И в испуге все закричали:
— Затворите двери, это Сметсе колдун, Сметсе вероломный кузнец, Сметсе сокрушитель бедных чертей! Если он войдет сюда, он все перепортит, все перевернет, все перебьет! Проваливай, Сметсе!
— Господа, — сказал Сметсе, — если я пришел сюда поглядеть на ваши рожи, которые не так уж красивы, можете мне поверить, то совсем не для своего удовольствия! Да и нет у меня никакого желания заходить к вам. Не поднимайте такой шум, господа черти!
— Ишь ты, красавчик кузнец! — отвечала госпожа Астарта, — сейчас ты прячешь свои коготки, а как попадешь в наше жилище, так сразу их выпустишь. Ты нам покажешь, как ты зол и коварен, и всех нас убьешь: меня, моего доброго супруга, моих друзей! Поворачивай назад, Сметсе, поворачивай!
— Сударыня, — сказал Сметсе, — вы самая красивая дьяволица из всех, мною виденных, но это еще не дает вам основания так дурно судить о намерениях ближнего.
— Послушайте только этого добряка! — возмутилась госпожа Астарта, — как он умеет прятать свою низость за медовыми речами! Гоните его, бесы, только не причиняйте ему большого вреда!
— Сударыня, — сказал Сметсе, — благоволите меня выслушать!
— Поворачивай, кузнец! — заорали черти и стали кидать в него горящими углями, раскаленными докрасна камнями и всем, что попадало им под руку. И Сметсе пустился от них наутек.
Через некоторое время он очутился у стен чистилища. Напротив вела вверх лестница с надписью внизу: «Эта дорога ведет в рай».
И Сметсе, очень обрадовавшись, начал подниматься по лестнице, сплетенной из золотых нитей, где местами выпирали острые шипы, подтверждая тем самым слова господни: «Широка дорога в ад, трудна и мучительна дорога в рай».
И правда. Сметсе очень скоро ободрал себе ноги в кровь. Но он все-таки шел неустанно все вверх и вверх и остановился лишь, когда насчитал тысячу тысяч ступенек и уже не видел ни ада, ни земли. Тут ему захотелось пить; но пить было нечего, и он уже помрачнел, как вдруг рядом с ним проплыло облачко, и он с радостью его проглотил. Облачко это показалось Сметсе не столь восхитительно вкусным, как кружечка брёйнбиира, но он утешился, подумав, что нельзя же всюду и везде жить в свое удовольствие. Поднимаясь по ступенькам, он вдруг заметил, что с трудом придерживает на голове свою шапку. То задул коварный осенний ветер, который мчался на землю, чтобы сорвать последние листья с деревьев, и так сильно тряхнул Сметсе, что бедняга чуть не свалился вниз. Едва буря унялась, как Сметсе почувствовал, что проголодался, и очень пожалел о добром куске говядины, копченном на сосновых шишках, — спасительной пище бездомных странников. Но он несколько приободрился при мысли, что не может ведь человек все предусмотреть.
Неожиданно он заметил страшного орла, который летел к нему с земли. Орел, вероятно, принял Сметсе за жирного барана и теперь парил над ним, собираясь устремиться на него, как пуля из мушкета. Но славный кузнец был не трусливого десятка: он вовремя отскочил и, схватив птицу, проворно свернул ей шею. Продолжая свой путь, Сметсе ощипал с нее перья и съел несколько кусочков сырого мяса, хотя нашел его жестковатым. Однако, вооружившись терпением, он доел мясо до конца за неимением другого. И вот так, терпеливо и мужественно, он шагал все выше и выше много дней и ночей, не видя ничего, кроме синевы небес и бесчисленных солнц, лун и звезд над головой, под ногами, справа и слева, словом — везде. И ему чудилось, что он находится в центре прекрасного шара, внутренние стенки которого окрашены дивной лазурью, усеянной всеми этими солнцами, лунами и звездами. И великое это безмолвие и беспредельность испугали его.
Но тут внезапно Сметсе охватило сладостное тепло, он услышал благозвучные голоса, отдаленную музыку, шум работ и увидел огромный город, окруженный стенами, над которыми возвышались дома, деревья и башни. И ему показалось, что он, помимо своей воли, стал подниматься быстрее; сойдя с последней ступеньки, он оказался у ворот города.
— Клянусь Артевелде! — сказал Сметсе, — передо мною рай.
И он постучал в ворота. Святой Петр вышел отворить.
Сметсе немножко оробел, глянув на исполинскую фигуру доброго святого, на его густые волосы, рыжую бороду, широкое лицо, высокий лоб и пронизывающие глаза, которые, казалось, видели человека насквозь.
— Ты кто? — спросил святой.
— Святой Петр! — сказал кузнец, — я Сметсе Смее, проживал раньше в Генте, на Луковичной набережной, а сейчас прошу вас позволить мне войти в наш рай.
— Нет, — отвечал святой Петр.
— Ах, сударь, — жалобно сказал Сметсе, — если это потому, что я при жизни продал душу дьяволу, то смею вас уверить, что я глубоко раскаялся, вырвался из его когтей и ничего из богатств его себе не оставил.
— Кроме мешка, полного золотых, — отвечал святой Петр, — и посему ты сюда не войдешь!
— Сударь, я не так виновен, как вы думаете: мешок остался у меня в доме, потому что был освящен, и я решил, что могу его сохранить. Смилуйтесь надо мной, я не ведал, что творил. Благоволите также принять в соображение, что я пришел из дальней стороны, очень утомился и охотно отдохнул бы в вашем добром раю.
— Сматывай удочки, кузнец! — сказал святой Петр, держа ворота в рай полуоткрытыми.
Однако же Сметсе проскользнул в эту щель, быстро снял с себя кожаный передник, сел на него и заявил:
— Сударь, я сижу на своем добре, вы не можете согнать меня с него.
Святой Петр приказал отряду ангелов, вооруженных алебардами, прогнать кузнеца, что они незамедлительно сделали.
Однако же Сметсе не переставал громко стучать кулаками в ворота, жаловаться, плакать и кричать:
— Сударь, сжальтесь надо мной, разрешите, пожалуйста, войти, я раскаиваюсь во всех грехах, что совершил, и даже в тех, что не совершил. Сударь, дозвольте мне войти в благословенный рай, сударь…
Услышав его, святой Петр высунул голову из-за стены и сказал:
— Кузнец, если ты будешь еще так шуметь, я прикажу отправить тебя в чистилище!
И бедный Сметсе, умолкнув, уселся на свое место, и так провел несколько печальных дней, глядя на входящих в рай.
Прошла неделя, а он питался лишь хлебцами, которые бросали ему сверху праведники, да еще виноградинами с засохшей лозы, обвивавшей выступ райской стены.
И Сметсе затосковал от безделья. Он все время ломал голову, стараясь придумать себе какую-нибудь работу, чтобы немного развеселиться. И, придумав, он закричал так громко, что святой Петр высунул голову из-за стены:
— Что тебе надобно, Сметсе?
— Сударь, — отвечал кузнец, — не могу ли я с вашего позволения спуститься на землю на одну ночь, чтобы повидаться с моей доброй женой и привести в порядок мои дела?
— Можешь, Сметсе! — сказал святой Петр.
Сметсе Смее - Глава 15
- Просмотров: 661
Фламандские легенды Сметсе Смее де Костер Шарль Глава 15
О кровавом короле.
Настал последний вечер седьмого года. Сметсе сидел в своей кузнице и с тревогой глядел на чудодейственный мешок, ломая себе голову, как заставить дьявола в него влезть.
В то время как он предавался своим тягостным мыслям, кузница неожиданно наполнилась отвратительным смрадом и уйма вшей облепила пол, потолок, наковальни, молоты, брусья, мехи, а также Сметсе и подмастерьев, у которых потемнело в глазах, ибо этих вшей было такое великое множество, что всю кузницу будто заволокло облаком, дымом или плотным туманом.
И раздался чей-то скорбный, но повелительный голос:
— Пойдем, Сметсе, семь лет уже истекли!
Сметсе и его помощники оглянулись в ту сторону, откуда послышался голос, и с трудом различили во вшивом тумане человека, который шел им навстречу. На голове у него красовалась королевская корона, на плечах — парчовая мантия. Но под мантией он был совершенно наг, и на груди у него темнели четыре большущих гнойника, соединявшихся в одну рану. Из этой-то раны исходило зловоние, отравлявшее воздух, и с нее-то ползли полчища вшей. На правой ноге был у него пятый гнойник — самый паскудный, самый грязный и вонючий. Лицо у этого человека было белое, волосы каштановые, борода рыжая, губы слегка выпячены, рот чуть приоткрыт. В его серых глазах можно было прочитать скуку, зависть, коварство, лицемерие, жестокость, лютую злобу.
Подмастерья постарше, взглянув на него, закричали громовым голосом:
— Сметсе, здесь кровавый король, берегись!
— Горлопаны, — воскликнул кузнец, — потише! Молчите и благоговейте! Шапки долой перед величайшим королем, какого только видел свет, перед Филиппом Вторым [25] королем Кастилии, Леона и Арагона, графом Фландрским, герцогом Бургундским и Брабантским, пфальцграфом Голландским и Зеландским, славнейшим государем среди славных, величайшим среди великих, победоноснейшим среди победоносных! Государь, — прибавил Сметсе, обращаясь к дьяволу, — вы оказали мне неслыханную честь, явившись сюда, чтобы отвести меня в ад, но» я, простой ничтожный кузнец, осмелюсь обратить внимание вашего королевского и пфальц-графского величества на то, что час договора еще не пробил. Посему, буде на то ваше соизволение, я еще проведу на земле тот малый срок, что остался мне жить.
— Согласен, — отвечал дьявол.
Но кузнец, казалось, не мог оторвать от дьявола глаз и с огорченным видом все качал головой, повторяя:
— Ай-ай-ай! вот так мучения! вот беда-то какая! — и при этом глубоко вздыхал.
— Что у тебя болит? — спросил дьявол.
— Ничего не болит, государь, но сердце у меня щемит, когда я погляжу, сколь сурово покарал вас господь бог, что вы даже в аду хвораете той самой болезнью, от которой скончались! Вот жалость-то какая! Тяжко видеть такого великого государя, каким были вы, и — снедаемого вшами, пожираемого гнойниками!
— Плевал я на твою жалость, — отвечал дьявол.
— Государь, — продолжал Сметсе, — благоволите правильно понять меня. Я не обучался красно говорить, но все же смею сострадать вашим царственным мучениям, тем паче, что сам я болел вашей болезнью, и вы можете, ваше величество, еще и поныне найти ее страшные следы на моей коже.
И, обнажив свою грудь, Сметсе показал дьяволу рубцы от ран, которые ему нанесли предатели-испанцы, когда он сражался против них на море вместе с зеландцами.
— Но мне кажется, что ты совсем излечился, кузнец! — сказал дьявол-король. — Ты вправду был так же болен, как я?
— В точности, государь, — отвечал Сметсе, — я был всего лишь куском гниющего заживо мяса; как и вы, я был вонючим, тухлым, смердящим; завидев меня, все спасались бегством, как и от вас; меня пожирали вши, как и вас; но то, чего не смог сделать для вас знаменитейший врач Олиас из Мадрида, сделал для меня простой плотник.
Тут дьявол-король навострил уши.
— А где живет этот плотник и как его зовут?
— Живет он на небе, и зовут его святой Иосиф.
— И этот великий святой совершил чудо и явился тебе?
— Да, государь!
— За какие же добродетели удостоился ты столь редкостной и великой милости?
— Государь, у меня нет никаких добродетелей, достойных какой-либо особой милости; но я страдал, горячо верил, смиренно молился моему благословенному покровителю, святому Иосифу, и он снизошел ко мне и помог.
— Ну, расскажи мне, кузнец, как все это было!
— Государь, — и Сметсе показал на мешок, — поглядите сюда, вот мое лекарство!
— Этот мешок? — удивился дьявол.
— Да, государь! Но благоволите взглянуть со вниманием, из какой ткани сделан этот мешок! Вы разве не видите, что это совсем необычная ткань? Ах, нам, простым смертным, не каждый день доводится видеть такую ткань, — продолжал Сметсе, приходя, казалось, все в больший восторг. — Это ткань не земная, а небесная: ее сработали из конопли, которая произрастает в раю. Святой Иосиф посадил ее вокруг древа жизни, а потом повелел собрать ее и соткать мешковину для мешка под бобы, которые едят ангелы в пост.
— Но как же этот мешок попал к тебе?
— О государь, чудом! Однажды вечером я лежал в постели, язвы причиняли мне невыносимую муку, и каждую минуту мне угрожала смерть. Я слышал, как рыдает жена, как соседи мои и подмастерья — многие из них и сейчас здесь — читают надо мною отходную. Тело мое терзала боль, душу — отчаяние. И все же я — в который раз! — снова помолился своему благословенному покровителю и дал ему клятву, что если он вызволит меня из беды, я поставлю ему в Сен-Бавонском аббатстве такую огромную свечу, на какую понадобится сала не меньше, чем от двадцати баранов. И молитвы мои были услышаны, государь! Над моей головой в потолке вдруг разверзлась дыра: из нее полился яркий свет, и вся комната наполнилась дивным благоуханием. Из дыры спустился мешок, а за ним — человек в белом одеянии. Человек этот прошел по воздуху до моей постели, сбросил с меня одеяло, мигом сунул меня в мешок и завязал вокруг моей шеи завязки. Ну, слушайте же, какое случилось чудо! едва я попал в небесный мешок, как меня согрело отрадное тепло, язвы мои закрылись, и все вши со страшным треском сразу подохли. А человек в белом, улыбаясь, рассказал мне о ткани, сотканной в раю, о бобах, которые ангелы едят в пост. И закончил свою речь так: «Береги это лекарство! Тебе ниспослал его святой Иосиф. Тот, кто к нему прибегнет, исцелится от любой хвори и спасется на веки вечные, если только не продал свою душу дьяволу». И, сказав это, он исчез. Но добрый вестник не обманул меня: небесным мешком излечил я моего подмастерья Тоона от золотухи, Пира — от лихорадки, Долфа — от цинги, Хендрика — от бронхита и еще человек двадцать; все они обязаны мне жизнью.
Сметсе умолк, а дьявол-король, видно, крепко задумался. Вдруг он поднял глаза к небу и набожно сложил руки; потом, исступленно крестясь, упал на колени, принялся колотить себя в грудь и начал молиться, жалобно всхлипывая:
— О святой Иосиф, кроткий владыка, блаженный угодник божий, безгрешный супруг непорочной девы Марии! Ты сподобил этого кузнеца исцелиться от хвори, ты спас бы и душу его на веки вечные, не продай он ее дьяволу. Но я, несчастный король, молю тебя, сподоби меня исцелиться и спаси мою душу, как пожелал ты это сделать для кузнеца. Ты ведь знаешь, кроткий владыка, я отдал всю свою жизнь, всего себя, свое достояние и достояние своих подданных делу защиты нашей святой религии; как подобает истому католику, я ненавидел свободу исповедовать иное вероучение, нежели то, что нам предписано; я сражался с этой свободой, рубил людям головы, сжигал их на кострах, закапывал в землю живьем; я уберег от язвы реформатства Брабант, Фландрию, Артуа, Ганнегау, Валансьен, Лилль, Дуэ, Орши, Намюр, Турнэ, Турнэзис, Мехельн и другие подвластные мне провинции. И вот, несмотря на все это, я брошен в адский огонь и беспрестанно терплю невыносимые муки от язв, разъедающих мое тело, и от вшей, пожирающих его. Неужто ты не исцелишь меня, не спасешь мою душу? Ведь это в твоей власти, Иосиф! О, ты сотворишь чудо для короля-страдальца, как сотворил чудо для кузнеца! Тогда я попаду в рай и буду там славить тебя и превозносить до скончания веков. Спаси меня, святой Иосиф, спаси меня! Аминь!
И дьявол-король, осеняя себя крестом, колотя себя в грудь, бормоча беспрерывно «Отче наш», поднялся с колен и сказал:
— Сажай меня в мешок, кузнец!
Что Сметсе ловко и сделал. Он засунул дьявола в мешок, оставив снаружи лишь голову, крепко завязал вокруг шеи веревку и посадил его на наковальню.
Тут все подмастерья захохотали и захлопали в ладоши, потешаясь над этим зрелищем.
— Кузнец, эти фламандцы смеются надо мной? — спросил дьявол.
— Да, ваше величество!
— А что они говорят, кузнец?
— Ах, ваше величество, они говорят, что лошади падки на овес, собаки — на печенку, ослы — на чертополох, поросята — на отбросы, форель — на запекшуюся кровь, карпы — на сыр, щуки — на пескарей, а святоши вашей закваски — на россказни о лжечудесах.
— О предатель-кузнец! — зарычал дьявол и заскрежетал зубами, — он, значит, всуе призывал имя святого Иосифа, он бессовестно лгал!
— Не спорю, ваше величество!
— И ты посмеешь бить меня, как ты бил Якоба Гессельса и моего верного герцога?
— Даже покрепче еще, ваше величество! Однако вы будете биты, если только того захотите, а если вам будет угодно, то будете свободны. Вернете мне договор — получите свободу, захотите непременно увести меня с собой, — будете биты!
— Вернуть тебе договор? — взвыл дьявол. — Нет уж, по мне лучше тысяча смертей в минуту.
— Ваше королевское величество! — сказал Сметсе, — заклинаю вас, подумайте о своих костях: они, как мне кажется, не слишком-то крепкие. Подумайте, какой чудесный случай представился нам отомстить за нашу бедную Фландрию, залитую кровью по вашей вине. Но мне претит добивать того, на кого уже пал справедливый гнев божий. Итак, сделайте милость, ваше величество, поторопитесь вернуть мне договор, или сейчас же получите изрядную трепку!
— Сделать милость! — закричал дьявол. — Сделать милость фламандцу! Нет, пусть уж лучше провалится Фландрия! Ах, если бы я мог на один только день вернуть себе былое могущество, войска, казну, — Фландрии сразу пришел бы конец! Тогда бы все увидали, как в стране властвует голод, иссушает почву, выпивает из ручьев воду, уничтожает жизнь растений; как последние бедные обитатели обезлюдевших городов бродят, будто призраки, среди мусорных куч и убивают друг друга из-за остатков прогнившей пищи; как стаи голодных собак отрывают от иссохшей материнской груди новорожденных младенцев, чтобы пожрать их; как нищета царит там, где было изобилие; пыль и пески — где были города; смерть — где была жизнь; воронье — где жили люди. И на этой голой, каменистой, разоренной земле, на этом кладбище я поставил бы черный крест с надписью: «Здесь погребена еретическая Фландрия, растоптанная Филиппом Испанским!»
От бешеной злобы у дьявола забила пена изо рта, но едва он умолк, как на спину его разом обрушились все молоты и брусья, какие были в кузнице. Сметсе и подмастерья по очереди били его и приговаривали:
— Это тебе за то, что ты попрал наши вольности и нарушил наши привилегии, хотя давал клятву их сохранить, ибо ты был клятвопреступником.
— Это тебе за то, что когда мы призывали тебя, одним твоим присутствием ты бы остановил самых отчаянных головорезов, но ты не посмел явиться в нашу страну, ибо ты был трусом.
— Это тебе за то, что ты убивал богатых католиков и реформатов и обогащался их имуществом, ибо ты был вором.
— Это тебе за то, что ни в чем неповинного маркиза де Берхоп-Зоома ты отравил в тюрьме, чтобы овладеть его наследством; это тебе за то, что ты заставил принца д'Асколи жениться на донне Эвфразии, беременной от тебя, чтобы его богатство досталось твоему ублюдку. Принц умер той же смертью, что и многие другие, ибо ты был отравителем человеческой плоти.
— Это тебе за то, что ты подкупал лжесвидетелей и сулил дворянство тому, кто за деньги убьет принца Вильгельма[26], ибо ты был отравителем человеческих душ.
И удары сыпались так часто, что корона дьявола свалилась на пол, а тело его, подобно телу герцога, превратилось в месиво из мяса и костей, но тоже — без крови. И подмастерья колотили его и приговаривали:
— Это тебе за то, что ты изобрел гарроту, чтоб задушить Монтиньи[27], друга твоего сына, ибо ты был изобретателем новых пыток.
— Это тебе за герцога Альбу, за графов Эгмонта и Горна, за всех наших погибших братьев, за наших купцов, обогативших Германию и Англию, ибо ты был убийцей и разорителем нашей родины.
— Это тебе за твою жену, которую ты вогнал в гроб [28], ибо ты был супругом, не способным любить.
— Это тебе за твоего бедного сына Карлоса[29], который умер не своей смертью, ибо ты был бессердечным отцом.
— Это тебе за то, что на доброту, доверчивость и честность нашей страны ты отвечал ненавистью, жестокостью, убийствами, ибо ты был несправедливым королем.
— Это тебе за императора, отца твоем, который своими человеконенавистническими указами и эдиктами положил начало бедствиям нашей страны [30]. Так получай же от нас и за него и скажи, ты еще не надумал вернуть нашему басу договор?
— Надумал, — донесся плачущий голос из месива мяса и костей, — твоя взяла, Сметсе, ты расквитался со мною, кузнец!
— Отдай мне договор! — сказал Сметсе.
— Развяжи мешок! — отвечал голос.
— Как бы не так, — сказал Сметсе, — я развяжу мешок, а господин Филипп тотчас выскочит из него и потащит меня в ад. О мой любезный, милый дьявол! Ваши уловки вам сейчас не помогут. Итак, осмелюсь умолять ваше величество вернуть мне сначала мой договор: вы можете без особого труда просунуть его между вашей шеей и краем мешка.
— Я этого не сделаю!
— Как будет угодно вашему хитроумному величеству! — отвечал Сметсе. — Нравится вам сидеть в этом мешке, ну и сидите! Я вам не помешаю. У каждого свои капризы. Вот у меня нынче каприз — подержать вас пока в мешке, а потом увезти вас в Мидделбург на Валхерене и с разрешения общины выстроить там на рынке уютную каменную клеть, куда я запру ваше величество так, чтобы оттуда выглядывала лишь ваша кислая рожа. Вы сможете любоваться, как счастливо, весело и богато живут реформаты; вы получите большое удовольствие особенно в ярмарочные и базарные дни, когда эти предатели и изменники будут награждать вас оплеухами и не совсем почтительными плевками, да еще палочными ударами. Вдобавок, государь, вы получите несказанное удовольствие, видя, какое множество благочестивых паломников из Брабанта, Фландрии и других земель, которые вы залили кровью, сойдутся в Мидделбурге, дабы заплатить вашему милостивому величеству старинный долг в звонких палочных червонцах.
— Нет, не соглашусь я на этот позор! — взревел дьявол. — Получай, кузнец, получай свой договор!
Сметсе взял в руки договор и, убедившись, что это тот самый, который он подписал, опустил его в святую воду, и пергамент рассыпался в прах.
Обрадованный кузнец развязал мешок и освободил дьявола, чьи раздробленные кости тотчас срослись. И приняв свое прежнее обличье, он снова стал тощим дьяволом, и на нем снова появились разъедавшие его гнойники и пожиравшие его вши. Он завернулся в свою парчовую мантию и покинул кузницу. Сметсе закричал ему вдогонку: «Счастливого пути и попутного ветра, господин Филипп!» На набережной дьявол споткнулся о каменную плиту. Плита подскочила, а под ней открылась большая дыра, которая мгновенно поглотила его, словно устрицу.