Часть III Месть Гармахиса V — Клеопатра — Генри Хаггард

Возвращение Антония из Тимониума к Клеопатре. – Пир Клеопатры. – Смерть дворецкого Евдозия

Еще до рассвета Хармиона пришла ко мне. Мы отправились в дворцовую гавань, взяли лодку и поплыли к гористому острову, на котором возвышается Тимониум, маленькая, круглая и крепкая башня со сводами. Пристав к берегу, мы оба подошли к воротам и начали стучать в них, пока решетка не отворилась перед нами. Пожилой евнух выглянул из двери и грубо спросил, что нам нужно.

– У нас есть дело к господину Антонию! – сказала Хармиона.

– Какое там дело? Антоний, господин мой, не желает видеть ни мужчин, ни женщин!

– Он захочет увидеть нас, так как мы принесли ему известия. Пойди и скажи, что госпожа Хармиона принесла известия о войне.

Слуга ушел и сейчас же вернулся.

– Господин Антоний хочет знать, дурные это или хорошие известия! Если дурные, он не хочет слышать их, так как у него и так много дурного!

– И хорошие, и дурные! Отвори, раб, я сама скажу все твоему господину! – С этими словами Хармиона просунула мешочек с золотом сквозь решетку ворот.

– Ладно, хорошо! – проворчал он, взяв золото. – Времена трудные и будут еще труднее! Когда лев лежит, кто будет питать шакалов? Неси сама ему свои новости, и как ты сумеешь вытащить благородного Антония из этого места стенаний, я не забочусь об этом! Двери дворца открыты, а вот тут ход в столовую!

Мы вошли и очутились в узком проходе, где, оставив евнуха запирать дверь, стали подвигаться вперед, пока не увидели занавеса. Откинув его, мы прошли в комнату со сводами, плохо освещенную сверху. В отдаленном углу комнаты находилось ложе, покрытое коврами, на котором скорчилась фигура человека с лицом, спрятанным в складки тоги.

– Благороднейший Антоний, – сказала Хармиона, подходя к нему, – открой свое лицо и выслушай меня, я принесла тебе известия!

Он поднял голову. Его лицо измождено было печалью, спутанные волосы, поседевшие с годами, висели над впалыми глазами, на подбородке белелась небритая борода. Платье было грязно; он представлял из себя жалкую фигуру, казался несчастнее каждого бедняка-нищего, стоящего у ворот храма! Вот до чего довела любовь Клеопатры победоносного, великого Антония, когда-то владыку полумира!

– Что тебе нужно, госпожа, – произнес он, – от того, кто погибает здесь один? Кто пришел с тобой полюбоваться павшим и покинутым Антонием?

– Это – Олимп, благородный Антоний, мудрый врач, искусный в предсказаниях, о котором ты много слышал! Клеопатра заботится о твоем здоровье и прислала его полечить тебя!

– Разве врач может исцелить такую скорбь, как моя? Разве его лекарства вернут мне мои галеры, мою честь, мой покой? Нет! Ступай, врач! А у тебя какие же известия? Говори скорей! Может быть, Канидий разбил цезаря? О, скажи мне это и получишь целую провинцию в награду! А если Октавий умер, то двенадцать тысяч сестерций, чтобы пополнить сокровищницу. Говори! Нет, не надо! Не говори! Я боюсь слов на твоих устах, а никогда прежде не боялся ничего на земле! Быть может, колесо фортуны повернулось и Канидий разбит? Так? Не надо больше!

– О благородный Антоний! – сказала Хармиона. – Укрепи свое сердце, чтобы услышать то, что я должна сказать тебе! Канидий – в Александрии. Он бежал быстро, и вот его известия! Целых семь дней ожидали легионы прибытия Антония, чтобы он вел их к победе, как бывало, и отталкивали все предложения и посулы цезаря. Но Антоний не приходил. До них дошел слух, что Антоний бежал в Тенару, вслед за Клеопатрой. Человека, который принес это известие в лагерь, легионеры осыпали ругательствами и убили. Но слух разрастался, и, наконец, они не могли сомневаться! Тогда, о Антоний, все твои военачальники, один за другим, перешли к цезарю, а за ними последовало войско. Но это еще не все. Твои союзники: Бокх из Африки, Таркондимод из Киликии, Митридат из Коммагена и все другие, все до одного – бежали или приказали своим полководцам бежать обратно, откуда пришли. Их послы уже вымаливают милость у холодного цезаря!

– Скоро ли смолкнет твое зловещее карканье, ты, ворона в павлиньих перьях? – спросил пораженный человек, поднимая свое страшное лицо. – Говори еще! Скажи, что египтянка умерла во всей своей красоте, скажи, что Октавий подходит к Канопским воротам, что вместе с мертвым Цицероном все духи ада радуются и кричат о позоре и падении Антония! Да, собери же все горести и несчастия на того, кто был некогда великим, излей их на седую голову того, кого ты в своей вежливости изволишь называть «благородным Антонием»!

– Нет, господин мой, я все сказала, это кончено!

– Да, да, и я все сказал, все кончил! Все это покончено совсем, и этим я завершу конец всего!

Он схватил с ложа меч и убил бы себя, если бы я не бросился к нему и не удержал его руки. Не в моих целях была его внезапная смерть. Если бы он умер теперь, Клеопатра заключила бы мир с цезарем, который желал более смерти Антония, чем гибели Египта.

– Не безумец ли ты, Антоний, или в самом деле трус? – вскричала Хармиона. – Ты хотел избежать горя и оставить твою Клеопатру лицом к лицу со всеми несчастиями?!

– Отчего нет, женщина? Отчего нет? Она недолго останется одна. Цезарь будет ее спутником. Октавий любит прекрасных женщин, хотя холоден сердцем, а Клеопатра чудно хороша! Иди сюда, Олимп! Ты удержал мою руку от смертоносного удара, пусть твоя мудрость даст мне совет! Неужели я должен покориться цезарю? Я – триумвир, дважды консул, когда-то повелитель всего Востока – должен покорно следовать за триумфальной колесницей цезаря по римским улицам, по которым сам проходил победителем!

– Нет, господин, – отвечал я, – если ты покоришься, то будешь осужден! Всю прошлую ночь я вопрошал судьбу о тебе и скажу тебе, что твоя звезда приблизилась к звезде цезаря, бледнеет и гаснет, но когда она уходит из лучезарного блеска звезды цезаря, то продолжает гореть ярким огнем, и слава твоя равна славе цезаря. Не все еще потеряно, а пока что-нибудь остается, все еще может быть приобретено. Египет можно поддержать, войско можно собрать. Цезарь пока удалился, его нет еще у ворот Александрии, и, быть может, он согласится заключить мир. Твой разгоряченный ум зажег твое тело, ты болен и не можешь судить верно! Смотри, вот здесь питье, которое вылечит тебя: я очень искусен в медицине! – С этими словами я подал ему фиал.

– Напиток, говоришь ты! – вскричал он. – Вернее, это яд, а ты убийца, подосланный фальшивой египтянкой, которая рада теперь освободиться от меня, когда я не могу более служить ей! Голова Антония – это залог мира, который она пошлет цезарю! Она, благодаря которой я все, все потерял! Дай мне лекарство, и, клянусь Бахусом, я выпью его, хотя бы это был эликсир смерти!

– Нет, благородный Антоний, это не яд, и я – не убийца! Смотри, я сам испробую его! – Я выпил голоток напитка, обладавшего силой зажигать кровь человека.

– Дай его мне, врач! Отчаявшиеся люди – храбрые люди! Так! Но что это? Что такое? Ты дал мне волшебный напиток! Все мои печали улетели прочь, как грозовые облака под порывом южного ветра, и надежда пустила свежий росток в пустыне моего сердца! Я – снова Антоний! Я вижу копья моих легионов, сверкающие в лучах солнца, слышу громовые крики и приветствия Антонию, в своем блеске военной доблести скачущему вдоль рядов войска! У меня еще есть надежда! Я могу еще надеяться увидеть чело холодного цезаря, цезаря, который непогрешим во всем, кроме политики, – лишенное своих победных лавров и покрытое пылью стыда и позора!

– Да, – вскричала Хармиона, – надежда есть, если ты будешь мужем! О господин мой! Вернись с нами! Вернись в нежные объятия Клеопатры! Каждую ночь она лежит без сна на своем золотом ложе и во мраке ночи стонет и зовет Антония, который, отдавшись своей печали, забывает свой долг и свою любовь!

– Иду, иду! Стыд и позор, что я осмелился усомниться в ней. Раб, неси воды и пурпуровую одежду! Клеопатра не увидит меня таким. Сейчас иду!

Таким способом нам удалось привлечь снова Антония к Клеопатре, чтобы вернее упрочить гибель обоих. Мы сопровождали его по алебастровому залу до комнаты Клеопатры, где лежала она, разметав около лица свои роскошные волосы и плача. Горькие слезы текли из ее глубоких глаз.

– О египтянка, – вскричал Антоний, – смотри, я снова у твоих ног!

Она соскочила с ложа.

– Ты ли это, любовь моя? – пробормотала она. – Теперь снова все пойдет хорошо! Иди ко мне ближе и в моих объятиях забудь твои печали и обрати мое горе в радость! О Антоний, пока у нас есть любовь наша, у нас есть все! – Она упала к нему на грудь и начала безумно целовать его.

В тот же самый день Хармиона пришла ко мне и приказала приготовить самый страшный и сильный яд. Сначала я не хотел приготовлять его, боясь, что Клеопатра хочет отравить Антония раньше времени. Но Хармиона убедила меня, что это неверно, сообщив, для чего был нужен яд. Тогда я призвал Атую, искусную в собирании всяких трав, и после полудня мы все время работали над страшным делом. Когда все было готово, снова пришла Хармиона и принесла венок из свежих роз, который велела мне обмакнуть в яд, что я и сделал.

Ночью, на большом пиру у Клеопатры, я сидел около Антония, который поместился рядом с Клеопатрой. На его голове был надет отравленный венок.

Пир был в разгаре. Вино лилось рекой. Антоний и Клеопатра становились все веселее. Она говорила ему о своих планах, рассказывала, что ее галеры плывут теперь по каналу от Бубасты, по Пелузианскому притоку Нила к Клизме, находившейся близ Гирополиса. Клеопатра намеревалась, если цезарь будет упорствовать, бежать с Антонием, забрав все свои сокровища, к Арабскому заливу, куда не может плыть флот цезаря, чтобы найти убежище в Индии.

Впрочем, нужно сказать, что из этого плана ничего не вышло. Арабы из Патры сожгли галеры, предупрежденные александрийскими иудеями, которые ненавидели Клеопатру и были ненавистны ей. Я предупредил их об этом.

Покончив разговор, царица предложила Антонию выпить с ней кубок вина за успех ее плана и попросила его, по своему примеру, обмакнуть венок из роз в вино, чтобы сделать его еще слаще и душистее. Антоний послушался, и она подняла и выпила свой кубок. Когда он поднял свой, чтобы выпить его, царица схватила его за руку и удержала, вскричав: «Стой!» Антоний остановился в удивлении.

Среди слуг Клеопатры был некто Евдозий, дворецкий. Он, видя, что счастье начинает изменять Клеопатре, задумал бежать в эту ночь к цезарю, как сделали многие другие, забрав с собой все сокровища дворца, которые намеревался украсть. Но его план был открыт Клеопатрой, и она решилась жестоко отомстить ему.

– Евдозий! – вскричала она (он стоял около нее). – Пойди сюда, мой преданный слуга! Посмотри на этого человека, благороднейший Антоний; несмотря на все наши несчастия, он верен нам и заботится о нас! Теперь он должен получить награду за свои лишения и свою верность из твоих собственных рук! Дай ему твой золотой кубок с вином и заставь его выпить за наш успех, а кубок он возьмет себе в награду!

Все еще удивленный Антоний подал кубок слуге. Евдозий, сознавая свою вину, взял кубок, но стоял, весь дрожа и не касаясь его.

– Пей, раб, пей! – вскричала Клеопатра, приподнявшись на своем ложе и устремив жестокий взгляд на его побледневшее лицо. – Клянусь Сераписом! Это так же верно, как то, что я буду сидеть в римском Капитолии, что, если ты еще не будешь пить, словно насмехаясь над благородным Антонием, я велю переломать тебе кости и поливать твои раны красным вином! А! Наконец ты пьешь! Что с тобой, мой добрый Евдозий! Ты болен? Разве это вино подобно воде зависти иудеев, которая имеет силу убивать фальшивого человека и подкреплять честного? Идите вы, там! Обыщите комнату этого человека! Мне кажется, что он изменник!

Несколько минут дворецкий стоял, охватив голову руками, потом начал трястись и с страшным криком упал на пол, затем вскочил на ноги и схватился руками за грудь, словно желая погасить огонь, который жег его внутренность. Шатаясь, с мертвенно-бледным, искаженным лицом, с пеной на губах, он подошел к ложу Клеопатры, которая наблюдала за ним с жестокой усмешкой на губах.

– А, изменник! Ты готов уже! – сказала она. – Сладка ли смерть, скажи!

– Развратница! – завыл умирающий. – Это ты отравила меня! Ты сама также умрешь! – С криком он бросился на нее, но она, угадав его намерение, как тигр, отпрыгнула в сторону, так что тот успел только ухватиться за ее царскую мантию и оборвал изумрудную пряжку. Затем он упал на пол и стал кататься по пурпурной мантии в страшных мучениях, пока не стих и умер. Его измученное лицо было страшно, и выпученные глаза вышли из орбит.

– А, – произнесла царица с жестоким смехом, – раб умер в мучениях и пытался увлечь меня за собой! Посмотрите, он взял у меня взаймы мою мантию! Унесите его прочь и похороните в этой ливрее!

– Что все это значит, Клеопатра? – спросил Антоний, когда стража унесла труп. – Этот человек пил из моего кубка. Что за цель этой ужасной шутки?

– Она имеет двойную цель, благородный Антоний! В эту самую ночь этот человек хотел бежать к цезарю, захватив с собой наши сокровища! Слушай: ты боялся, что я отравлю тебя, мой господин, я знаю это! Смотри, Антоний, как легко бы я могла тебя убить, если бы захотела! Этот венок из роз, который ты обмакнул в вино, отравлен страшным ядом. Если бы я хотела покончить с тобой, то не удержала бы твоей руки! О Антоний, с этой минуты верь мне всегда! Скорее я убью себя, чем трону хотя один волосок с твоей обожаемой головы! Смотри, вот вернулись люди, посланные обыскать комнату Евдозия! Говорите, что вы нашли там?

– Царица Египта! Все вещи в комнате Евдозия приготовлены к поспешному бегству, а в вещах мы нашли много сокровищ!

– Слышишь? – сказала Клеопатра, мрачно улыбаясь. – Разве вы думаете, мои верные слуги, что Клеопатру легко обмануть? Пусть судьба этого римлянина будет предостережением для вас!

Воцарилась тишина. Страх охватил всех присутствовавших. Антоний сидел молчаливый и печальный.