Рассказ Письмо Валерки Частова успенский читать

В селе Троицком наступила зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.

И только от крайнего дома Татьяны Семеновны Частовой никакой дорожки нет — ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.

Валерка Частов сразу заметил это, когда сошел с автобуса:

— Не померла ли?

Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живет он в городе с родителями.

Он спросил у своей тетки — тети Лиды, как только вошел в избу:

— А что, Танёнка Частова жива? Или к сыну уехала?

— Никуда она не уехала, — ответила тетка. — Сидит себе сычом в своем доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняшке Частовой не ходит.

Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.

— А чего она перессорилась?

— Кто ее знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не все ли равно?

Только Валерке не все равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.

Он когда вырастет, наверное, возьмет этот захудалый колхоз под свое руководство. Станет в нем председателем и выведет колхоз в миллионеры.

И твердо Валерка решил Татьяну Семеновну со всеми помирить, особенно с ее задушевной подругой Дуняшей Частовой, то есть Евдокией Павловной.

Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину «Жигули» купил и кому пенсию на десять рублей повысили.

И надо же такому быть, что Татьяна Семеновна — широко известная в сельских кругах пенсионерка, на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась.

И сердитостью от нее так и веяло во все стороны.

Платком она была перемотана с ног до головы, как пулеметной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было.

— Татьяна Семеновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тетю Дуню Частову обидели?

Татьяна Семеновна аж подпрыгнула на своей табуретке:

— Ты что? Кого это я обидела?

— Тетю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.

— Да я ее дурой назвала. Она ведь что заявила. Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.

— И только-то?

— Это тебе только-то. А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!»

— Татьяна Семеновна, давайте я вас помирю.
— Ишь, мирильщик нашелся! Я с ней разговаривать не собираюсь.

Слова из Татьяны Семеновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять!

— Татьяна Семеновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.

— Тебе делать нечего, вот и пиши.

Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст:

— «Дорогая Евдокия Павловна!»

Он с вопросом посмотрел на Татьну Семеновну:

— Правильно?

— Чего? — поразилась старуха. — Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняшка Частова!

— «Дорогая Дуняшка Частова», — принял это к сведению Валерка. — «Я тебя обругала сдуру». Так правильно?

— Правильно, — согласилась Татьяна Семеновна.

— «Больше не буду», — продолжил Валерка.

— Как это — больше не буду! — возразила старуха. — У меня нервы подымутся, я еще и не такое скажу!

— Значит, — продолжил Валерка. — «Я тебя обругала сдуру... и еще буду». Так правильно?

— Так правильно, — согласилась довольная Татьяна Семеновна.

— А дальше про что писать?

— Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши.

— Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, — сказал Валерка.

— Вот про погоду и пиши.

Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась, и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулеметных лентах, но в отличие от Татьяны Семеновны маленькая и сухая.

Едва ее глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семеновну, повернулась и бросилась бежать.

Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул назад:

— Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем.

Он усадил ее на другую табуретку, подальше от Татьяны Семеновны, и продолжил свою работу.

— «Дорогая Евдокия Павловна», — говорил и писал он. — «Погода у нас хорошая. Хоть на лыжи вставай».

— Какие еще лыжи! — поразилась Евдокия Павловна. — Когда метель третью неделю метет.

— Чего твоя метель! — зашумела Татьяна Семеновна. — Чего твоя метель! Когда она давно уже кончилась! Глаза-то разуй!

— Евдокия Павловна, Евдокия Павловна! — бросился Валерка к новопришедшей старушке. — Вы подождите, вы не вмешивайтесь. Когда будем ответ писать, мы про вашу погоду напишем. Ладно?

Она согласилась и притихла.

— Так чего дальше-то писать? — спрашивает Валерка.

— Чего, чего? Сам знаешь, чего.

— Я про курей напишу, — говорит Валерка.

— Пиши про курей, — соглашается Татьяна Семеновна.

— «Куры мои здоровы», — пишет и говорит Валерка. — «Вовсю несутся, несмотря что зима».

— Как так несутся?! — поражается Татьяна Семеновна. — Да у меня курей и не осталось вовсе! Последнюю летом ястреб утащил.

Валерка с ходу подхватывает:

— «Хоть курей у меня и не осталось вовсе. Последнюю летом ястреб утащил». Так правильно?

— Так правильно, — соглашается Татьяна Семеновна.

Старухи молчат и вздыхают на своих табуретках.

— О чем еще написать? — спрашивает Валерка.

— Почем я знаю, — отвечает Татьяна Семеновна.

— Может, о здоровье напишем?

— Пиши о здоровье.

Валерка диктует сам себе и записывает:

— «Здоровье у меня здоровое. Ничего не болит. И температура нормальная — 36,6».

— Да, не болит! — возражает Татьяна Семеновна. — Поясницу так и ломит. Хоть криком кричи! А горчичники некому поставить! И давление у меня повышенное. Все время что-то давит.

Валерка подхватывает:

— «Ничего не болит. Только давление повышенное. Все время давит. А горчичники некому поставить».

— У Анастасии Алексеевны тоже поясница, — скромно вставляет Евдокия Павловна про почтальонку, чтобы тоже чего-то делать.

— Да у нее поясница потому, что она от работы бегает. Все у Ольгушки Павловской сидит, в карты играет, — взрывается Татьяна Семеновна. — Нашла, кого жалеть! На почту приходит раз в неделю, а зарплату целиком получает!

На этот взрыв Евдокия Павловна снова собралась сбежать, но Валерка ловит ее за платок и силой усаживает обратно.

— Татьяна Семеновна, — говорит Валерка, — ведь вы месяц не виделись. Были у вас какие-нибудь радостные события?

— Каки таки события?

— Может, посылка пришла с книгами или гости приезжали?

— Никакие гости не приезжали. Вот только крыса у меня завелась.
— Чего же тут радостного? — спрашивает Валерка. — Когда крыса завелась? Больше нечего сообщить соседке нашей дорогой — Евдокии Павловне?

— Все! — отвечает Татьяна Семеновна. — Хватит с нее!

— А что, — говорит юный дипломат. — Конечно, хватит. И так вон сколько новостей ей сказали.

Он перегнулся через барьер и взял еще один листок для писем.

Почтальонки Анастасии Алексеевны все еще не было. Видно, и в самом деле она забегалась по личным делам.

— Евдокия Павловна, будем ответ писать. Теперь вы диктуйте.

— А чего диктовать-то? — спрашивает скромная Евдокия Павловна.

— Какая погода у вас.

— Сам видишь, какая погода. Никакой погоды, метель одна.

— Я так и напишу, — говорит Валерка. — «Дорогая Татьяна Семеновна, никакой погоды у нас нет, метель одна». Правильно?

— Правильно, — отвечает Евдокия Павловна.

— Ой, — сказал Валерка, — бланк-то вам поздравительный достался. Значит, адресата поздравить надо.

— С чем? — спрашивает Евдокия Павловна.

— С чем хотите. Хоть с погодой.

— Вот и поздравляй с погодой.

— «Никакой погоды у нас нет», — повторяет Валерка. — «Только метель одна. С чем вас и поздравляю». Правильно?

— Ты пишешь, тебе и видней, — дипломатично говорит Евдокия Павловна.

А Татьяна Семеновна все внимательно слушает, словно не про ее погоду говорят.

— Опишите, что вы сейчас читаете. Художественную литературу какую.

— Стара я читать-то. Отчиталась уже. Я радио слушаю.

— Так и запишем, — говорит Валерка. — «Дорогая и задушевная моя подруга Татьяна Семеновна. Ты ко мне редко заходишь...» Редко она заходит?

— Совсем не заходит.

— «...Ты ко мне редко заходишь, так редко, что совсем не бываешь, и я все время слушаю радио и смотрю телевизор». Какой у вас телевизор?

— Никакого нет, — отвечает Евдокия Павловна.

— «Хотя у меня его и вовсе нет!» — подхватывает Валерка. — «Так что приходи ко мне со своим телевизором». Так правильно?

— А где ж он? — спрашивает Татьяна Семеновна. — Твой телевизор? Тебе же зять Антон привозил из города.

— И Антон привозил, и Галка, сноха, привозила, да не кажут они здесь. Больно слабые. К ним антенна нужна большая кака-то.

Валерка видит, что контакт между старухами налаживается, и начинает дело вести к финалу.

— «Дорогая Татьяна Семеновна, я очень по тебе скучаю. Помнишь, как в тяжелые военные годы мы делились последним сухарем? Бери пирог с изюмом и приходи в гости. В шесть часов...» Верно?

— А чего же? — говорит Евдокия Павловна. — Только пирог ни к чему. Пусть просто так приходит.

— «Мне пирог ни к чему... — пишет дальше юный директор по связям. — Я его Валерке отдам. Больно парень хороший». Так правильно?

— А что? — соглашается Евдокия Павловна. — Все по-хорошему.

— Значит, бабушки, будем заканчивать.

Валерка снова потянулся через барьер, взял у прогульщицы-почтальонки два конверта, надписал адреса и сказал:

— Все. Раз почтальонки нет, сам пойду почту разносить. А вы тут не засиживайтесь. Вас дома письма ждут.

Он положил на стол Анастасии Алексеевны двадцать копеек за конверты без марок и вышел на улицу из почты.

В ясный-ясный, белый-белый зимний день.